Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

• Название: Судьба драконов в послевоенной галактике
• Автор: Никита Елисеев
• Жанр: Фэнтези

---

Здесь было холодно.

Я снял ботинки, пальто, расстегнул штаны и, не раздеваясь, бухнулся в постель. Я накрылся стеганым одеялом и сразу, будто кто позвал меня ласковым голосом, провалился в сон.

***

Я проснулся мгновенно, будто и не засыпал.

Я повернул голову. Теперь во всех кроватях лежали люди.

– Эй, сынок, – услышал я, – куда? Куда собрался? Лежать… до подъема!

Я увидел. что в конце коридора сидит на стуле коренастый мужчина в форме.

– Я… – начал я объяснять.

– Тебе сказано – лежать! – мужчина подошел ко мне вплотную. – Что – выспался?

– Да, – виновато ответил я. – Я… – я покраснел, – мне…

– А, – догадался мужчина, – пописенькать?

– Да…мне…я…

– Лежи, родимый, терпи до подъема… Лежать! – прикрикнул он на меня.

На соседней кровати приподнялся какой-то человек.

– Винченцио, – сказал человек, – ты…Что ты тут лекции читаешь? Большим начальником стал?

Я увидел, как изменилось лицо у Винченцио. Он не стеснялся своего страха перед говорящим.

– Сережа… – начал он оправдываться.

– Все, – сказал Сережа, – дискуссия окончена. Отводишь cынка в сортир, чтобы он здесь не ныл, а чтобы жизнь медом не казалась, дашь порошок и тряпочки. Пускай краны чистит. Марш отсюда…

– Одевайся, – мрачно сказал мне Винченцио, – пошли.

Я надел ботинки, накинул пальто.

Мы миновали длинный ряд кроватей. Винченцио толкнул дверь в стене, мы вошли в узкий холодный коридор.

Мне показалось, что потянуло легким знобящим ветром.

Винченцио протянул мне надорванную пачку порошка и ворсистую тряпку.

– Значит, так, – сказал Винченцио, – принимайся за работу. Понял?

– Понял, – буркнул я.

– Радости в голосе не слышу, – сказал Винченцио.

Я промолчал.

Винченцио с силой дал мне по заду ногой. Удар был так силен, что я чуть не свалился. Я повернулся к Винченцио. Я сжал кулаки.

– За что? – спросил я, мне было не вытолкнуть это "за что" сквозь подступавшие к горлу рыдания. – За что? – повторил я.

– За то, что ты – сволочь, – охотно и весело объяснил мне Винченцио, – из-за тебя Петровича в труповозы отправили, из-за тебя дядя Саша выговор огреб, из-за тебя дракон взбаламутился и Андромеду сожрал… Все из-за тебя… Иди работай и не зли меня.

Я побрел по скудно освещенному коридору, я старался не глядеть на осклизлые холодные стены.

Я знал, что мамина лаборатория совсем близко от дракона. Ближе нельзя. Ближе – "отпетые". А дракон любит холод. Он – горяч и изрыгает пламя. Поэтому ему не нужно тепло, ему нужен холод.

Винченцио толкнул дверь, и мы вошли в огромную комнату, в центре которой впритык стояли умывальники и раковины, образуя длинный ряд.

– Там, – Винченцио указал на другую дверь, – горшочки. Вон тряпки, вон порошок, тряпочку в порошочек – и давай, давай, чтобы блестело, как у кота яйца… Ничего! Нормально. Этим ты не только краны очистишь, ты душу себе очистишь от скверны себялюбия и эгоизма… Вперед!

Винченцио развернулся и вышел.

Я открыл дверь. В полу полутемного коридора были проделаны огромные дыры, в них бурлили, вертелись, будто раскрученные какой-то невидимой мутовкой, нечистоты. Коридор уходил вдаль, в темноту.

Из дыр, где бурлили нечистоты, доносилось странное урчание, бульканье. Неимоверное зловоние стояло здесь. У меня закружилась голова. Я согнулся над бурлящей дырой. Меня вырвало. Дрожащей рукой я вытер подбородок, потом помочился. Я заглянул обратно в умывальню.

И тогда я увидел глаза дракона.

Они были привинчены к четырем верхним углам помещения и излучали ровный, мягкий, умиротворенный свет.

Я представил себе, как, сгорбленный, буду драить краны, чтобы блестели, а эти чуть выпуклые квадратные экраны будут светлеть и светлеть, будут все ярче и ярче освещать мое рабочее место, мою плаху, мой позор.

И тогда я пошел вдоль воняющих дыр по коридору в сгущающуюся темноту.

Я шел и плакал.

В темноте я не заметил дыры под ногами – и чуть было не соскользнул в бурлящие, вскипающие нечистоты, но вовремя остановился.

Опасность успокоила меня. Я пошел теперь вдоль стены, скользя ладонью по ее осклизлой мокрой поверхности.

Я рассчитал так: мой побег, уход – что угодно, как угодно квалифицируй – крутое ЧП – и маме меня не отстоять. Значит, или меня отправят в труповозы, или в "отпетые".

Я шел уже в кромешной, в полной тьме, и глаза мои не могли к ней привыкнуть, я жался все ближе и ближе к холодной сырой стене – и меня пронизывали насквозь ее сырость и холод

Впрочем, иногда попадались сухие и даже горячие участки стены. Я не мог взять в толк, от чего это зависит, но я и не задумывался об этом, а шел все быстрее и быстрее – даже не шел, а словно бы скользил вдоль стены, распластываясь по ней всем телом.

Вдруг стена кончилась. Рука, которой я ощупывал стену, провалилась в пустоту.

Я присел на корточки и похлопал вокруг себя ладонями по полу. То был поворот, боковой коридорчик. Ну что ж, это мне на руку. Чем больше я буду сворачивать, тем дольше меня будут искать, тем несомненнее меня отправят или в труповозы, или на испытания к "отпетым ".

А может, я и сам выйду к "отпетым"?

Я осторожно, осторожно переставлял ноги. В кромешной тьме я не мог себе представить ни ширину, ни высоту коридора.

"А если меня не найдут?"- подумал я внезапно. – Вот так… Не найдут – и все? Это же чрево планеты – и ты здесь один-одинешенек. Так-то вот. Ты сдохнешь здесь от голода. Сдохнешь, замерзнешь". Меня била дрожь. Мне показалось, что вся толща планеты над моей головой снижается, сдавливается, готовится обрушиться на меня, на меня одного.

Я шел, уже не касаясь стены, прямо по коридору, хотя зловоние могло бы мне подсказать, что и здесь следует соблюдать осторожность. Мне было все равно. Исчезнувший подо мной пол, провал в бездну. Странно, вместе с испугом, с ужасом меня охватило наслаждение – чувство ныряльщика с самой высокой вышки.

Бултых! Я нахлебался вонючей горечи, забил руками и кое-как выгреб, удержался на поверхности.

Я провалился в одну из зловонных дыр. Здесь было посветлее, чем наверху: над моей головой, на осклизлом своде мерцали зеленые светлячки, как странные звезды этого подземного мира. Я поплыл, и тогда над моей головой зажглась яркая круглая лампа. Мне стал виден берег (если это можно назвать берегом) – каменный пол, выступающий из моря нечистот.

Я поплыл в ту сторону. Я понял, что это за круглая выпуклая лампа. Глаз дракона. Сколько их тут навинчено! И он засияет еще ярче, еще победнее, если я захлебнусь, утону здесь, в этом дерьме.

Мысль об этом придала мне отчаяния и силы. Я заработал руками и очень скоро почувствовал, что ногами могу коснуться дна.

Свет глаза дракона начал меркнуть, тускнеть – и выбрался я на каменный пол уже в полной темноте.

Я прошел несколько шагов и лег на каменный пол. Пол был горяч. Я отворотил лицо, чтобы не обжечься. Я блаженствовал. Мне было хорошо, как коту на печке. Я перевернулся на спину. Тепло, жар пронизало меня, как когда-то пронизывал мокрый осклизлый холод. Я старался не касаться затылком пола. Лежать таким образом было утомительно и неудобно, но я блаженствовал.

Я – выиграл! Впервые с того самого момента, как я учинил весь этот скандал, я выиграл.

Теперь мне хотелось есть. Очень.

Я вспомнил, как мама готовила сардельки. Она их жарила на сковородке, аккуратно надрезала с двух сторон и места надрезов мазала горчицей. После жарки сардельки растопыривались, как невиданные мясные безобразные, но вкусные-вкусные цветы…

Я расхохотался. До меня дошла забавность ситуации.

Ну как же! Победитель! Провалился в сортирную яму и, хоть нахлебался дерьма, но не утонул, нет! – выплыл и после победы лежит, обсыхает и, не обращая внимания на миазмы, мечтает об обильной жратве.

Я поднялся на ноги и, смеясь, побежал по горячему полу прочь от моря нечистот. Я заливался смехом, веселым, счастливым, и только, когда над моей головой зажегся, засиял круглый, выпуклый… я осекся.

Хихик замер у меня в глотке. Я знал: зря глаз дракона сиять не будет. "Мне не выбраться наверх, – сообразил я, – мне никогда не выбраться наверх. Я заблудился, заплутал в здешних подземных переходах".

Пол становился невыносимо горяч. Просто стоять на нем было невозможно.

Я побежал и очень скоро запыхался, перешел на шаг.

"Ничего, – думал я, – куда-нибудь да выбреду. Мама говорила мне, что лабиринты – густо населены".

Я расстегнул пальто. Пот валил с меня градом. Меня мутило от вони, мне хотелось скинуть перемазанную одежду, но я боялся, что снова выйду в ледяной коридор, поэтому брел, обливаясь потом, задыхаясь.

Потом я услышал шум. То был шум какой-то слаженной человеческой работы. Я обрадовался. Люди есть люди: могут дать в морду, но могут дать и хлеба, а есть мне хотелось нестерпимо.

Я поспешил по коридору вперед. И скоро увидел вдали, как коридор, будто река, впадает в широченное пространство, где происходит какое-то копошение.