Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

• Название: Судьба драконов в послевоенной галактике
• Автор: Никита Елисеев
• Жанр: Фэнтези

---

Обратно пошли не к пещере, а к ракете. Надо было посмотреть сетку, в которую завтра заворачивать Нахтигаля.

…Мы развернули кусок опасно поблескивающей, переливчатой мелкой сети.

– Нормально, – сказал Тихон, – только бы швырнуть как следует. Подъемник как? Исправен?

Сеть не просто поблескивала. Она будто дышала. Поднималась и опускалась, точно под ней было невидимое море или будто она была частью моря.

Мишель не успел ответить.

– А это что? – Диего протянул руку и коснулся двух то вспыхивающих, то гаснущих ячеек сети.

Они и впрямь вспыхивали и гасли слишком резко, нервически, отчаянно.

Мишель принагнулся и выругался.

– Мать! – только и смог выговорить он. – Мать!.. Я этого хрена со склада наследства лишу…

– В чем дело? – спросил Тихон.

– Полюбуйся, – Мишель ткнул пальцем в две нервические ячейки, – если бы не "младенец", были бы мы завтра красавцами.

– Что же вы, – сухо заметил Тихон, – когда со склада продукцию брали – не проверили?

Я спросил:

– Может, рискнуть?

Я спросил так и тотчас испугался. Такие вопросы "младенцу" не полагались, но Мишель ответил:

– Нет, Одноглазый, – сеточку надо штопать. Порвет и еще как порвет-то. А кинувших, накинувших на фиг потопчет, если они его, конечно, огнеметами не окоротят.

– А они его, – веско заметил Тихон, – не окоротят, потому что он нужен живым.

Валентин Аскерханович подсек правой рукой левую в локте и покачал на сгибе:

– Вот, – объяснил он свой жест, – я в жертвы науки идти не собираюсь. Если эта туша на меня попрет, я разрежу ее пополам. Мне моя жизнь дороже.

– Чести "отпетого", – добавил Тихон.

– Вот именно, – согласился Валентин Аскерханович, – лучше быть нечестным, но живым, чем честным, но мертвым.

Я глядел на репродукцию любимой картины Федьки, приколотой к стеночке: обнаженная пышнотелая женщина чуть придерживает на плечах огромную медвежью шубу, так что кажется, будто огромный опасный мохнатый зверь навалился на эту даму – и тут же размяк, раздобрел, расплылся и превратился в удобную теплую шубу. А может, и не то, может, художник хотел сказать сочетанием меха могучего зверя и беззащитного тела женщины нечто другое? Что, мол, она – опасна, как этот медведь, убитый ради нее, для нее?

– Ты это, – равнодушно ответил Тихон, – какому-нибудь "вонючему" скажи или "превращенному". Не выполнишь задание – вообще не будешь из пещер вылезать – знаешь, где окажешься? знаешь, кем окажешься?

Валентин Аскерханович промолчал.

Тяжела жизнь "превращенных" – это он знал.

– Штопать, – вслух прикинул Мишель, – денек-другой. На представлении – обязательно быть?

Тихон подумал:

– Да лучше бы, конечно, посмотреть… Все же Посланцы Неба. Могли и не поверить тому, что жрец наболтал, самолично убедились… И – вперед.

Диего попросил:

– Коллега бриганд, можно я буду сетку чинить, а представление…

– Ладно, – зевнул Мишель, – сиди в ракете, востроглазый, штопай, а мы потопаем, поедем.

– Зачем? – поморщился Тихон. – Ну, для чего подъемник-то выгонять зря? Для чего дикарей мучить? Не хватит им психологических нагрузок – Слонозмей, Посланцы Неба, а тут еще одно чудище. Починим сетку – и хоть танк выгоняйте.

– Гуманист, – фыркнул Мишель.

***

Растерзанный труп Федьки мы нашли под утро на Поляне Священнодействий.

– Б… – только и выговорил Мишель.

Два черных кострища, влажное прохладное утро. Солнце еще не жаркое. Мириады бусинок влаги, усеявшие листья, травы, цветы, ветви. И все это – сияет, блестит, посверкивает, все это ворочается со сна, пробует голоса, разминает мускулы, прокашливается, прочищает горло… "Цивить!"- щебетнула совсем рядом, чуть не над моей головой невидимая птица.

– Ох, блин, – помотал головой Мишель, – ох… Вот, одноглазый, гляди, что борзота с человеком делает… Оборзеешь – таким же будешь. Вали к ракете. Мешок заберешь.

– Ну, – заметил Тихон и пальцем ноги почертил что-то непонятное на песке, – девочек тоже понять можно. Их завтра кушать будут – должны же они удовлетвориться в полной мере? А тут Посланец Неба спрыгнул. У! Это не наши парни с болота. Повышенные требования к…

Я шагал к ракете. С Федькой мы почти не сталкивались в казарме. То есть он почти не обижал меня. И вот поэтому я был к нему абсолютно равнодушен. "А если бы так растерзали Хуана?" Я подумал и признался сам себе с неприятным, противным чувством, что был бы только, только доволен, только рад.

И тогда я понял, что на меня кто-то смотрит. Мне было тяжело от этого взгляда. Словно холодное узкое дуло уперлось мне в ямочку меж шеей и затылком.

Я повернулся. "Не оглядывайся", – сказал я себе и оглянулся.

На тропе позади меня стоял жрец и смотрел. Я понял, что купился, обмишулился, ошибся. Жрец давно уже бесшумно шел за мной, не глядя мне в затылок, а когда поглядел, когда безмолвно, немо приказал мне: "Гляди!", когда вдавился в мой затылок всей ненавистью своих глаз – вот тогда я и обернулся, тогда и посмотрел. Я, "Посланец Неба"!

Жрец смотрел на меня, не удивляясь и ненавидя.

Я поклонился ему, прижав руки к груди.

Жрец заулыбался во весь рот и тоже поклонился, а потом стал пятиться, пятиться, кланяясь и улыбаясь.

В этом его торопливом, придворном уходе по тропинке, бугристой от камней и корней, читалось столько неволького или вольного издевательства, столько было откровенной неприязни, что мне захотелось полоснуть по наглецу огненной струей, чтобы он запрыгал воющим живым ужасным факелом. Но я сдержался. В конце концов, надо уважать смелость. В конце концов, я мог и не узнать, как относится к нам жрец. А теперь – узнал…

Его тоже можно понять. Жил себе и жил со своим змееслоном. Опасно, но интересно. Имел долю в деле. И вдруг – на тебе! Весь размеренный порядок жизни рушится. Откуда-то сверху валится компания Посланцев Неба. Здрасьте… Прежде все было понятно, периодично, систематично, а теперь… К лучшему ли их? наше? прибытие? Кто мы? Может, дьяволы, похуже Нахтигаля? Откуда ему знать нас? С Нахтигалем он кое-как договорился, кое-что в нем понял… Новая напасть… Как ему в нас-то разобраться?

Размышляя обо всем этом, я вышел к выжженному пространству, в центре которого торчала наша ракета.

Глава вторая. Нахтигаль

Маленькая головка с будто разодранным, кровяным, ничего не видящим глазом, распахнутая, раздернутая, кровоточащая пасть, откуда вместе с шипением вылетают ошметья розовой слюны; видно, что небо ободрано м кроваво, Нахтигаль давится предстоящим ему убийством, словно бы изнутри некто или нечто, столь же ненавистное ему, как и то, что стоит перед ним, что обречено уничтожению, растаптыванию, поеданию, гонит его и нудит: убей, убей, рас-топчи. Узкая длинная шея вывернута, заверчена штопором, и хрип, шипение идут по этой заверченной шее, мучительно раздувают горло слонозмея. Хррмы – ошметок слюны? пены? крови? хлопается у ног жреца, кланяющегося, с мольбой тянущего руки к Нахтигалю.

Хррллы, трр, дрр – слоновьи лапы? ноги? живые столбы, обтянутые ящериной кожей? раскорячены и время от времени лупят в планету, ых, ых… Нахтигаля корежит, гонит к новой боли и к новому наслаждению – страсть, без которой он жил бы и жил себе спокойно, жевал бы груши, чмакал бы траву с земли и листья с кустов.

– Ааа! – тонко, почти по-человечьи вопит Нахтигаль и приближает свое сморщенное, ящериное, искаженное мукой лицо к лицу жреца.

Я пересчитываю девушек.

– Семь, – говорю я, – их семь. И все такие красивые. Он что же, их всех?..

– Нет, – морщится Тихон, – слопает одну, и ту с трудом – видишь, как не по себе мальчику?

– Вот наркот, – просто говорит Мишель, – дать бы по тебе из огнемета. Прервать неземные муки и неземное блаженство.

Я с удивлением посмотрел на Мишеля.

– Одну, – объяснил Тихон, – слопает Нахтигаль, других берет жрец – кого в жены себе, кого в жены сыновьям… Большой человек.

Нахтигаль давился, плевал, хрипел совсем близко от жреца.

– Батюшки, – по-простому изумился Валентин Аскерханович, – да он уже жреца с ног до головы обхаркал. Можно есть.

– Можно, – спокойно согласился Тихон, – тем более, что у жреца – взрослый сын. Обучен всем фокусам…

С удивившей меня грацией танцора, плясуна, с торжественной медлительностью жрец, обрызганный слюной и кровью из пасти Нахтигаля, двумя руками взял его голову и, держа ее, точно изысканное блюдо, повел, понес прочь от себя к стоящим за его спиной девушкам.

Само движение жреца завораживало, успокаивало – и, казалось, давящийся, хрипящий слонозмей должен был успокоиться, утихнуть, пасть на землю, смочить растерзанное горло свежей влагой травы…

Голова Нахтигаля останавливалась то у одной девушки, то у другой.

– Ничего, – как бы утешая непонятно кого, – сказал Тихон, – может, и к лучшему… За Феденьку надо было их наказать? Надо… Вот теперь пускай Длинношеий наказывает. По всему видать – он денька на два зарядился, если не на всю недельку…