Павел Кувшинов - Весенний этюд в кошачьих тонах

• Название: Весенний этюд в кошачьих тонах
• Автор: Павел Кувшинов
• Жанр: Современная проза

Светлая романтическая повесть о любви и её понимании. Про подростков (тинейджеров) и для них же написанная. С элементами психологии, незлой иронии и юмора.

---

Павел Кувшинов Весенний этюд в кошачьих тонах

Зима уже сходила на нет. Несмотря на поздние февральские метели, всё чаще по-весеннему тепло и приветливо светило солнышко, с каждым днём поднимаясь выше и выше. Перекусив в буфете, Роб вышел на ступеньки парадного входа училища, ставшего уже совсем родным за полгода. Щурясь от бликов и зайчиков, он стоял и смотрел на пушистые белые облака в непривычно голубом для мегаполиса небе. Почему-то хотелось потянуться и замурлыкать… Оборвав себя на этой приятной, но глупой, как ему показалось, мысли, парень резко развернулся и чуть не сбил с ног однокурсника Ваську, который был ниже его на голову, хоть и старше на два года…

Вообще-то его звали Робертом. Имя это ему не особо нравилось — не очень-то приятно, когда тебя зовут, при этом два раза рыча. Но, как водится, его мнения никто не спросил, и вот уже четырнадцать лет он жил на свете, отзываясь на это двойное рычание. Последнее своё «почему» по поводу имени Роб задал матери лет в восемь, когда, по его мнению, окончательно вырос из коротких штанишек «маленького Робика» и, насупившись, попросил его так больше не называть. Сокращение «Берт» казалось ему «ну совсем девчачьим», и он стал для всех Робом. А потом ещё прочёл «Роба Роя» Вальтера Скотта и уже как-то окончательно смирился — образ благородного разбойника пришёлся ему по душе.

Его всегда тянуло в искусство. Рисовал он, сколько себя помнил. В ход шло абсолютно всё. Цветные карандаши, фломастеры, трижды перезаправленные мамиными французскими духами, кисти и краски от малярных до китайских по шёлку, мелки на асфальте, уголь по белилам свежевыкрашенной стены. Позже были уже баллончики с нитрокраской и стайерский бег с элементами паркура под звуки свистков и сирен. Но бог миловал, а душа жаждала творчества, и в двенадцать лет мать устроила его в художественную школу. Быстро сориентировавшись в программе художки, наш герой, недолго думая, каким-то чудом упросил пускать его на занятия старших классов, одновременно учась и со своими, благо, что занятия были в разные дни. Ботаном он никогда не был, мать авторитарностью не отличалась, но как-то так получилось, что к окончанию девятого класса средней школы он за два года проштудировал четырёхлетнюю программу художественной, довольно бегло изъяснялся на британском английском, а его знания по общеобразовательным дисциплинам уже давно не вмещались в рамки программы одиннадцати классов. Учителя были несказанно рады тому, что после получения документа о неоконченном среднем, «этот выскочка» благополучно покинул стены «родной» школы и поступил в художественное училище, где и учился теперь всего второй семестр, но уже на третьем курсе живописного отделения. Так уж решили мэтры изобразительного искусства, когда через месяц учёбы на первом курсе он еле приволок в учительскую, сгибаясь под непомерной ношей, громадную папку далеко не всех своих работ. Его тактично попросили выйти, долго о чём-то спорили, совещались и шептались и по прошествии почти четырёх часов, когда он, измождённый нервным ожиданием, задремал на подоконнике, позвали и довели до него своё положительное решение, поставив всего одно условие: разобраться с общеобразовательными предметами. Что ж — здесь-то как раз только и надо было, что подтвердить наличие знаний в голове! Сдав экстерном всё необходимое, он облегчённо выдохнул и пошёл знакомиться с новыми однокурсниками. Правда, пришлось ещё самому изучать за два курса нетворческие спецы, но и тут требовалось лишь дополнить знания, полученные в художественной школе. Что он и сделал, «немного» напрягшись в первом полугодии. Так что сейчас всё шло уже своим чередом. Был ли он баловнем судьбы? Может да, может — нет. В любом случае, что бы он ни делал, всегда делал на совесть, и ему всегда было интересно.

Сегодня после обеда группа должна была начинать новый живописный портрет, и Васька, которого чуть не уронил Роб, как раз к Робу-то и направлялся, чтобы поделиться свежей и весьма приятной, по его мнению, новостью. В сердцах выругавшись и благосклонно приняв извинения приятеля, Василий поспешил его обрадовать.

— Прикинь, класс! — не скрывая восторга, начал Василий, — Аристарх на портрет девчонку с подкурсов позировать уговорил. Говорят — лапочка такая. А то бабушки-старушки уже достали — никакого тебе, понимаешь, эстетического наслаждения, одни морщины.

— Да-да-да, слюной не изойди, ловелас. — С деланно непроницаемой миной ответил Роб. — Между прочим, с твоим дырами в анатомии старушки — самое твоё!

— Да прекращай ты зануду строить! Типа, сам не любишь красивых женщин?

— О, да! Я получаю от созерцания их великолепия непередаваемое эстетическое наслаждение! — пафосно изрёк Роберт.

— Вот ты всё-таки, зараза — ничего мимо ушей не пропускаешь. Пошли, а то ж ещё надо успеть на холст бумагу прицепить. — Поторопил Васька, похлопав приятеля по плечу.

И, весело толкаясь, они устремились в мастерскую.

Аристарх Петрович, преподаватель рисунка и живописи, был ещё из той плеяды педагогов, для которых как раз и подходит характеристика «мэтр». Точный его возраст никто не знал, но говорят, он и десять, и двадцать лет назад выглядел точно так же. Рождённый ещё когда-то до начала второй мировой, он пережил блокаду в Ленинграде, закончил Питерскую Академию художеств, а потом безвыездно преподавал в этом столичном училище, вырастив не одно поколение живописцев и театральных художников. Сколько стати и аристократизма было в его внешности и манере держаться! Ребятам хотелось ему подражать, брать с него пример, а девчата вели себя как чеховские барышни, желая произвести как можно более благоприятное впечатление на «благородного старца». Даже прозвищами его «наградили» только уважительными: «Патриарх» и «Наш Суперстар». Тоже конечно, не без юношеского сарказма, но по сравнению с другими…

— Господа студенты! — начал Аристарх, жестом приглашая войти в мастерскую неземное создание с глазами цвета неба, — Алевтина с подготовительного курса любезно согласилась попозировать нам с вами для поясного портрета. Прошу любить и жаловать! — завершил он свою маленькую речь, помогая девушке подняться на подиум с таким видом, словно возводил на трон королеву.

С нескрываемой улыбкой наблюдал Роб немую сцену: мужская половина группы застыла с открытыми ртами, а женская одарила вошедшую такими красноречивыми взглядами!.. В них отразились разом любование, восхищение, недоверие и страх. А он стоял со скрещёнными на груди руками и… анализировал происходящее. Нет, вы только не подумайте, с ориентацией у нашего героя было всё в порядке и не то, чтобы он был неподвластен чарам женской красоты, просто в этом месте повествования опять необходимы некоторые разъяснения.

Отца Робка потерял рано и почти ничего о нём не помнил, кроме добрых глаз, больших тёплых рук и какого-то нереального чувства праздника… Овдовевшая молодая мать, оставшись с маленьким ребёнком на руках у разрушенного очага, месяца два находилась в состоянии прострации, судорожно пытаясь заново собрать в голове разбитую мозаику собственной жизни. Ей на помощь приехала из деревни, распродав и раздав соседям всю живность, бабушка, которая взвалила на себя бытовые заботы об их осиротевшей семье. И вот однажды, вдруг внезапно очнувшись от горя, мать, сделав просто невероятное усилие над собой, принялась в одиночку осуществлять построенные вдвоём с отцом планы о светлом будущем. Она тогда преподавала в институте. Трезво рассудив, что на преподавательскую зарплату одной поднять сына, подающего большие надежды (для всех мам их дети всегда самые-самые!) просто нереально, она за два года получила второе высшее, теперь уже экономическое, образование. А на дворе стояли лихие девяностые с их рэкетом, чёрным налом, тотальным уходом от налогов и постоянно меняющимися законами. О, это была жестокая школа, но неоценимый опыт для начинающего экономиста-бухгалтера. Днём мать продолжала преподавать, а по вечерам вела бухгалтерию сразу нескольких маленьких фирм, шустрой маленькой рыбкой умело лавируя среди законов, инструкций, налогов и платежей, не забывая при этом уделять время сынишке, подбегавшему то и дело со своими «почему». Летом бабушка с внуком уезжали в деревню, а «мать семейства» брала отпуск и устремлялась в столицу на поиски «места под солнцем». Вода камень точит, и мать Роберта добилась своего, сперва найдя работу в Москве, зарплатой перекрывшую все её доходы в провинции, что позволило ей для начала обменять их двухкомнатную квартиру в родном городе на «однушку» в Подмосковье. Но венцом её «трудов праведных» стала сеть консультационно-аудиторских контор по всей столице и трёхкомнатная квартира в новостройке. Так что в шестой класс сын пошёл уже в одну из московских школ.