Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу

• Название: Рейд на Сан и Вислу
• Автор: Петр Вершигора
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1960

Новая книга Героя Советского Союза П. П. Вершигоры — «Рейд на Сан и Вислу» является как бы продолжением его широко известного произведения «Люди с чистой совестью». После знаменитого Карпатского рейда партизанское соединение легендарного Ковпака, теперь уже под командованием бывшего заместителя командира разведки Вершигоры, совершает еще один глубокий рейд по тылам врага с выходом в Польшу. Описанию этого смелого броска партизан к самой Висле и посвящена настоящая книга. В ней читатель снова встретится с уже знакомыми ему персонажами. Узнает и много новых героев партизанского движения на Украине: бывшего пограничника М. И. Наумова, Героя Советского Союза немца Роберта Кляйна, комиссара батальона венгра Иосифа Тоута и др. Книга написана живо, увлекательно, со свойственным писателю народным юмором.

---

— А потом двумя пальцами потылицу чесать, — залился смехом Вася Коробко.

— А рука занята — под козырек держит… Ковпак совсем терпение потерял. «Чертовы вы боги, а не артиллеристы. Вам бы сметану только собирать да за бабьи подолы держаться. Выговор командиру орудия!» Тут как раз подлетает к нам командир батальона, наш геройский Петро Леонтьевич Кульбака, бывший кооператор и дуже дипломат. Всегда имел к Ковпаку подход. Пушка значится за его батальоном, а выговор лишний в батальоне, конечно, ни к чему. Понимает, что говорить сразу наперекор нельзя: уж очень командир разгорячился. Начал издали, с рапорта. Тоже руку под козырек и завел на всю катушку: «Товарищ командир, Герой Советского Союза…» Такой рапорт заставил командира немного поохолонуть. Усмехнулся даже: «Ну, шо там у тэбэ?» А Кульбака на прежней ноте: «Так я насчет того орудия, товарищ командир, Герой Советского Союза…» — «Почему ж пушка твоя на стреляе?» — вже поласковее пытает Ковпак. «А не стреляет потому, что она, товарищ командир, Герой Советского Союза…» Дед опять становится строже: «Да знаю вже, герой, герой… Ты мне прямо говори, почему не стреляе?» — «А не стреляет она потому, товарищ Герой… извиняюсь. Не стреляет потому, что он и одним снарядом в пароход попал». Ковпак вроде задумался. Посмотрел на обоих, подошел поближе к штабелям и выглянул. Пароход стоит как на привязи. Его теперь до следующего половодья с мели не стащишь. Хмыкнул дед я до Кульбаки: «Попал, говоришь? А чого пароход не тонэ?» — «Потому не тонэ, товарищ командир, Герой Советского Союза… Не тонэ потому, что сел на мель!» — «А ты не брешешь?» — спрашивает Кульбаку Ковпак. «Да хиба ж я когда вам брехал?» — обижается кооператор. «Ну ладно, выговор снимаю, объявляю благодарность», — говорит Ковпак. И цигарку закурил…

Пока шел этот рассказ, я все думал: «Правильный ли выбор?» Уж очень резко отличается Мыкола по своим личным качествам от Руднева, который казался нам образцом комиссара. Да и не только казался… Правда, после истории в Аревичах прошел без малого год. За это время Солдатенко побывал и в политруках роты, и в «дипломатах». Ему неоднократно давал поручения Руднев. Он уже заменял секретаря парторганизации Панина, когда того отсевали в Киев.

«Да, впрочем, что теперь раздумывать? Кандидатура Солдатенко уже послана нами на утверждение. Надо включать его в работу».

Я нашел Мыколу в третьем батальоне. Он сидел у Брайко, просматривал подшивку сводок Совинформбюро, делая какие–то заметки в записной книжке.

Не стал ему мешать. Поехал шагом дальше по затихшему селу, а про себя подумал: «Надо будет подсказать Цымбалу, чтобы он эту байку про Припять прекратил рассказывать. Для начала она годилась, а теперь хватит. Пусть сам Мыкола действует, новыми делами свой авторитет упрочивает. А мы поддержим…»

* * *

В конце второго дня марша наша колонна подошла к восточному берегу Горыни — напротив города Столица. Разведчики уже ждали нас. Сведения, полученные ими, были довольно утешительны.

— Сплошной линии фронта нет. Но в городках и крупных селах гитлеровские гарнизоны, — докладывает Кашицкий.

— Явно очаговая оборона. Круговая, — добавляет Осипчик.

Конечно, если постараться, то можно было бы и проскользнуть между этими очагами. Но ощущалась потребность проверки боеспособности соединения, особенно новичков, в настоящем «деле».

Бывший Олевский отряд Федчука до сих пор участвовал только в засадах и мелких стычках. Многим командирам он не внушал серьезного доверия. Сам комбат Платон Воронько на мои вопросы только пожимал плечами:

— Кто ж их знает! Хлопцы вроде ничего, держатся бодро…

— А в глазах як? — спросил Солдатенко, уже понемногу входивший в новую для него роль замполита, хотя Киев пока и не прислал утверждения.

— Да в глазах большой лихости нет. Кроме того, бабы растравили. Со своими прощаниями да причитаниями.

— Как смотришь насчет Столина? — задал я прямо вопрос комбату.

— А чего же? Можно попробовать. Проведем сегодня ночью разведку…

— Нет уж, разведку вести некогда. Столин надо брать сегодня ночью. С ходу.

— Это посложнее. — Воронько почесал чуприну, сразу на глазах превращаясь из вихрастого поэта в рассудительного хозяина, вдумчивого комбата.

— Разведка проводилась, — поддержал меня начштаба Войцехович. — Правда, не из расчета на бой… Ты, Платон, потолкуй с Кашицким и Осипчиком. Возьми у них все сведения, а через час — полтора вместе с командирами рот давай к нам в штаб. Прикинем задачу вместе…

При подготовке боя за освобождение Столина расчет был на внезапность. Разведчики выяснили, что напротив города реку уже прихватило льдом.

— Хоть он и прогибается, но не трещит, — докладывал многоопытный Кашицкий. — Как в прошлом году на Припяти. Пехота может переправиться вполне благополучно.

Неясно было одно: как укрепился противник в Столине, есть ли там проволочные заграждения, дзоты? Сложность заключалась еще и в том, что нельзя по тонкому льду перевезти наши пушки. Да и в пехоте я сомневаюсь: сумеют ли Олевские хлопцы сделать быстрый и незаметный бросок?

— Попробуем, — сказал Платон, но как–то не очень уверенно.

В полночь начался бой. И сразу же, с первой минуты, стало очевидно, что дело пошло неважно. Батальон Воронько перешел реку быстро и незаметно ворвался на улицы города, но в центре, огороженном колючей проволокой, застрял, залег. Началась тягучая перестрелка. Изредка бухал наш миномет, сухим треском отзывались автоматы, новые противотанковые ружья выплевывали сразу по целой обойме.

— Продвижения нет, — сказал через полчаса начштаба.

— Плохо. Теперь их не поднимешь, — чертыхался Солдатенко.

Вдруг залпами зажвакали немецкие минометы, завыли скорострелки и вражеские станкачи.

— Контратака. Эх, дела! — вздохнул начштаба и предложил дать приказ об отходе.

Выслали связного, но он застрял на льду. А без приказа, как выяснилось потом, Платон Воронько не решился отходить. Обстановка говорила, что единственное наше преимущество — внезапность с каждой минутой все более и более теряется. Когда же олевчане, не выдержав контратак, стали откатываться, фашисты усилили по ним огонь из минометов и станковых пулеметов. Необстрелянный батальон побежал и оставил на льду раненого своего командира.

— Это же позор! — буркнул Солдатенко Цымбалу, всего второй день «комиссарившему» у олевчан.

И Цымбал сам вторично повел отошедшие роты на лед. Наши пушки с берега держали Столин на прицеле, роты двигались бесшумно, и, пока они маскировались в темном лозняке, противник их не обнаружил. Но, как только фигуры бойцов зачернели на светлом ледке Горыни, по ним опять ударил шквал огня. Через несколько минут батальон снова откатился назад.

Но задача все же была выполнена: раненого комбата вытащили волоком, положив его на большой тулуп, который легко скользил по льду. Однако при этом и Цымбал получил ранение, правда легкое, позволявшее ему остаться в строю.

12

На следующую ночь, обойдя Столин с севера, наши отряды форсировали Горынь. За сутки крепенького мороза лед прибавил прочности настолько, что колонна свободно могла перейти на западный берег реки. Только для тяжелых телег и пушек пришлось сделать узкий дощатый настил.

Ступив с настила в сторону, я вышел на темно–зеленый прозрачный паркет первого льда. Гляжу как зачарованный вниз и чувствую, как под ледяным панцирем сердито ворчит Горынь. Упругие гитарные струны гудят подо мной. Позванивают на стремнине быстрые струи… И вдруг словно покачнулась земля. Лед прогнулся.

— Товарищ командир. Шли бы вы по настилу, — сказал старший сапер Яковенко, мастер партизанских переправ.

По настилу двигалась пушка. «Вот куда ты уже попал, подарок киевских рабочих», — подумал я и зашагал вслед за нею.

В те несколько коротких минут, что я провел на западном берегу Горыни, все видимое пространство было покрыто черными фигурами бойцов, озабоченно перебиравшихся через реку. А из лесу молча выползали все новые и новые. Спокойно, деловито разбирались люди в темноте, и каждый находил свое место, выполнял свое дело. Даже новички не путаются под ногами и не нарушают слаженности движения.

В трех — четырех километрах за Горынью проходил тракт. И сразу за ним — железная дорога. На ней было заметно необычное оживление. Разведчики, высланные еще днем и поджидавшие нас в рощице недалеко от переезда, сообщили: за день по железке прошло более десятка эшелонов.

— Цифра небывалая на этой однопутной рокадной дороге. Что думаешь, начштаба?

— Надо с ходу атаковать. Не сегодня–завтра тут будет фронт.

— Днем?

— Сейчас.

Через полчаса, после небольшой перестрелки, мы уже прошли через переезд, охранявшийся мадьярами. Под копытами свежеподкованных коней запела звонкая дорога.