Газета День Литературы - Газета День Литературы # 170 (2010 10)

• Название: Газета День Литературы # 170 (2010 10)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Так в этом центральном клиническом госпитале имени П.В. Мандрыка, спрятанном в Сокольниках, доживали свой век последние генералы Советской армии.

Чуть ли не через день в палату отца заглядывали его коллеги-сослуживцы, друзья и бывшие подчинённые, считавшие себя его учениками. Все они, как могли, пытались поддержать генерала, при этом старались придать себе излишне беззаботный вид, будто батя вот-вот поправится, и скоро все снова встретятся дома у моих радушных родителей. Мне же и сестре Татьяне гости наперебой рассказывали, "какой у нас отец", охотно вспоминая при этом, как когда-то он им здорово помог. В эти тяжёлые для всей семьи дни я много хорошего узнал об отце.

Иногда в палату заходили и вовсе незнакомые нам люди, посчитавшие своим долгом засвидетельствовать её хозяину своё почтение. Возможно, лишь праздное любопытство толкало их в эту комнату, куда госпитальное начальство помещало смертельно больных знаменитостей и просто уважаемых в вооружённых силах людей. Как-то раз начмед госпиталя, который пришёл проведать отца и деловито пощупать его пульс, торжественно объявил, что именно на этом матраце скончался митрополит Питирим. Отец тогда явно не понял историчности момента и лишь внимательно рассматривал и слушал оживлённую беседу сопровождавших своего начальника врачей, охотно вспоминавших обаятельного владыку Питирима, оставившего о себе средь медперсонала самые тёплые и сильные впечатления. Именно тогда мне показалось, что существует разница в восприятии смерти среди тех, кто готовит своих пациентов ко встрече с ней, и тех, кто этой встречи хотел бы избежать.

Мама не оставляла отца ни на минуту. Для неё это был священный долг и акт самопожертвования – оставаться со своим любимым другом, с которым она счастливо прожила 57 лет. Она уклонялась от предложений врачей самой пройти обследование в госпитале и будто не слышала наши увещевания съездить домой на пару дней, чтобы привести себя в порядок и наконец выспаться на нормальной кровати. Никто так и не смог её переубедить, и три самых страшных месяца в своей жизни она не отходила от постели отца, урывками спала в холльчике на кресле-раскладушке, то и дело вздрагивая и просыпаясь то от стонов мужа, то от судорог старого холодильника. За это время она совсем высохла, осунулась, боясь думать о надвигающемся одиночестве.

Родителей я навещал раз в месяц – это точно. То командировку в Москву оформлю, то отпуск за свой счёт возьму. Так дня на три-четыре и прилетал регулярно. Деловые встречи планировал после обеда, но с утра, заскочив по дороге в магазин, мчался к родителям в Сокольники – в госпиталь. Отец практически уже ничего не ел, поэтому просил привезти ему некоторые продукты так – на пробу, чтоб запомнить навсегда их вкус. Съест несколько красных икринок, выпьет глоток пива, понюхает кусочек буженины и всё. Радости жизни.

"Это он когда Вас видит, у него и аппетит просыпается, и тяга к жизни. Вы ему радость привозите", – сказал мне как-то печальный доктор и тут же ретировался, оставив меня наедине с батей. Мама, расцеловав меня с дороги, тоже обычно уходила куда-нибудь. Все в семье: и жена, и сестра, и тётка – все понимали – мне с отцом есть что сказать друг другу, и не хотели нам мешать. Сын с невесткой вообще приезжали к деду часто, но так, чтобы со мной не пересекаться. Мы все хотели, чтобы "наш Генерал", как мы звали его в семье, никогда не оставался один на один со своими мыслями. Надеюсь, что мы поступали правильно.

"Присядь. Подай мне с тумбочки очки, нет, не те, а в прозрачной оправе. Ну, выкладывай, как дела, сын?" – отец берёт меня за руку, и я, заранее приготовив повествование, начинаю свой доклад. Его больные, немного слезящиеся глаза смотрят внимательно. Такое впечатление, что он меня запоминает. Отец то и дело переспрашивает, уточняет какие-то заинтересовавшие его детали. Наконец, дождавшись, когда я окончательно увлекусь рассказом и уж точно не собьюсь, он на секунду прерывает меня, прося перевернуть его на бок и помассировать затёкшую спину.

Отца интересовало всё, что имело отношение к его прежней военной службе и к делам семьи. Мои отчёты по работе сменялись рассказом о ремонте старенькой куцей дачи на Луговой в Подмосковье, которая вкупе с прохудившейся крышей и скандальными разборками с соседями по какому-то дурацкому поводу досталась ему от моего деда Константина. Эта дача на четырёх сотках – половина старой избы и недавно отстроенная банька по завещанию доставались мне в наследство. Это всё, что в материальном плане было у отца.

Но я рассчитывал на другое наследство, и я его получил.

Прослужив верой и правдой своей Родине, отдав ей своё здоровье, отпуска и выходные, дослужившись до звания генерал-лейтенанта, заработав репутацию исключительно порядочного человека и крупного военного учёного, отец оставлял мне свой главный капитал – книги по военной стратегии, словари по оборонной терминологии, свои воспоминания.

Когда болезнь сразила его и уложила в постель, он решил написать свою последнюю книгу – книгу об истории нашего рода. Но силы его уже оставили. Глаза стали быстро уставать, пальцы плохо подчинялись и роняли карандаш. В общем, отец поручил это дело мне. Причем, чем слабее становился отец, тем больший интерес он проявлял к моим поискам в российских и зарубежных архивах всё новых исторических документов, окунавших в тайны прошлых веков и деяния наших предков. Знакомя отца с содержанием фотокопий, найденных в архивах свидетельств, я видел, что помогаю ему хоть ненадолго забыть боль и отогнать тяжёлые мысли. Мы как бы отправлялись с ним на машине времени в увлекательное путешествие, становясь живыми участниками великих событий отечественной истории. Это был наркотик посильнее того, что давали ему врачи.

История – это вообще наркотик и сильнейший антидепрессант. Но одно дело листать, позевывая, фолианты профессиональных историков или наслаждаться по ТВ львиной гривой и артистизмом отдельных из них, и совсем другое – выцарапывать из чудом сохранившихся архивов документы, знакомящие вас с вашей же родословной, с тайной происхождения вашего рода, а, значит, и с вашей личной тайной.

Уверен, что многие из нас, узнав, что в наших жилах течёт кровь Великих Предков, Защитников рода, племени и всего тысячелетнего Отечества, Богатырей и Творцов, Граждан, которыми подобает гордиться их потомкам, сами меняли своё отношение к жизни, себе и своей стране, становились чище и благороднее. Иваны, родства не помнящие, – разве не они сносили храмы и дорогие русскому сердцу отеческие камни, разве не они сочли чванливо, что история России если и начинается, то непременно с них самих, а до них и не было ничего, кроме "кровавого царизма" и каких-то там "блаженных" да "пожарских"?

Нет, надо знать свой Дух и Корень, знать, откуда пришли мы, и какая судьба уготована Богом стране нашей. Без этого – никак нельзя. Нельзя любить Россию, не зная, что у неё есть не только милые сердцу берёзки и овражки, но и душа её и боль её. Березки и овражки встречал я и на чужбине, в той же Европе, где я сейчас живу, да России иной нет нигде. Такую вторую не сыщешь. Историю её не повторишь. И не исправишь.

БАБУШКА НАТАЛЬЯ БОРИСОВНА

Бабушка Наташа была очень сильным человеком. Только представьте себе: заболев полиомиелитом, который скрутил все её конечности в штопор, она последние 9 лет своей жизни провела в постели в своей старой московской квартире, но я ни разу не видел её удручённой и жалующейся на жизнь. Наоборот, бабуля была главным оптимистом и шутником в семье. Она знала бесчисленное количество всяческих анекдотов и забавных историй, прекрасно умела их рассказывать, а потом заходилась таким заразительным смехом, что тётке Тане приходилось ставить раскалённый поднос с капустным пирогом на пол, а самой бежать к матери и просить, чтобы та остановилась, дабы "как бы чего не вышло". В общем, бабка была талантливой артисткой-комедиантом.

Это не мешало ей быть строгой и властной с отцом, даже иногда жёсткой. Я всегда поражался тому, как мой всегда уверенный в себе батя, тогда ещё молодой красавец-генерал, жёсткий на службе, да и в семье, из кабинета которого, как мне рассказывали, некоторые нерадивые сослуживцы вылетали в минуты его гнева как пробка из бутылки шампанского, короче, этот мой глыба-отец если и не дрожал перед своей парализованной матерью, то уж точно трепетал.

Сюда на улицу Дурова мы ездили регулярно – строго по раз и навсегда установленному расписанию – аккурат после обеда каждую субботу и так засиживались часов до 9 вечера. Честно говоря, пока я был маленький, бабушка Наташа большого внимания на меня не обращала, и я сновал по комнатам и просторному коридору в поисках чего-нибудь мальчишке интересного. Иногда возвращался в большую комнату, где в углу стояла бабушкина кровать и рядом сидели и что-то обсуждали мои родители. В этот момент бабуля наводила на меня свои голубые глаза и орлиный нос и, указывая на какую-нибудь статуэтку, вдруг начинала сухо чеканить: "Этот фарфор, между прочим, держал в своих руках Александр Сергеевич Пушкин". Если же я, изнемогая от скуки, плюхался в старое кожаное кресло, баба Наташа говорила: "Не продырявь! В этом кресле любил сидеть Сергей Есенин!"