Люсьен Мюссе - Варварские нашествия на Европу: германский натиск

• Название: Варварские нашествия на Европу: германский натиск
• Автор: Люсьен Мюссе
• Издательство: СПб.: Евразия
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8071-0184-6

Варварские нашествия на Западную Европу полностью изменили ее облик. В кровавых столкновениях между варварами и римлянами рождалась новая цивилизация — цивилизация Средневековья.

В книге известного французского историка Люсьена Мюссе на основе многочисленных исторических источников подробно анализируются процессы крушения Римской империи и становления варварских королевств.

---

Б) Технический вклад варваров

Мы только что видели, что варварский мир дал замечательных ювелиров, способных обновить и видоизменить свое искусство. Историки уже давно осознали этот вклад. Однако совсем недавно целая археологическая школа последователей Э. Салина и А. Франс-Ланора открыла нам, что это техническое превосходство распространялось также на сферу первостепенного значения — металлургию, а точнее, оружейное дело[320]. Оказывается, варвары собрали или довели до совершенства разнообразные технологии, конечно, только ремесленные, но замечательные по своей изобретательности и эффективности, в области изготовления сплавов, закалки, ковки, сварки и т. д. Они научились выплавлять для лезвий своих мечей и топоров специальную сталь, которая оставалась непревзойденной вплоть до XIX в. и бесконечно превосходила все то, что могло дать серийное производство на мануфактурах Поздней Римской империи.

Заслуга Рима в этих новшествах выглядит ничтожной. Одни новшества стали возможны благодаря тому, что варвары развили приемы кузнецов доисторической эпохи, усовершенствовав их с чрезвычайной изобретательностью, другие — родились благодаря восточным влияниям. Они изучены главным образом во франкской Галлии. Так, одно и то же оружие там часто совмещает элементы очень разного характера (сердечник из мягкого железа и приваренные к этому сердечнику лезвия из закаленной стали), выкованные с бесконечным терпением (ковка под молотом, сварка, скручивание и шлифовка чередовались в течение долгого времени), а результат являет собой истинное чудо виртуозного мастерства. Мы видим мечи с сердечником из восьми полос, перекрученных, перевитых, снова изогнутых, сваренных между собой, с лезвием, присоединенным к сердечнику с помощью сварки, и все это не больше 5 мм в толщину! Эта технология давала очень красивое оружие, прочное и замечательно упругое («слоеные» клинки из полос, наклеенных одна на другую, обладают в три раза лучшим сопротивлением на изгиб, чем простые). Этим объясняется и то эмоциональное восхищение, которое оно вызывало, которое находит отражение, хотя и с заметным хронологическим отставанием, в скандинавских легендах или эпических поэмах. Тексты раннего средневековья не сообщают почти ничего об этих технических знаниях (безусловно, потому, что они предназначались для посвященных, с которыми духовенство не было связано), иными словами, весь этот пласт меровингской цивилизации так и остался бы неведомым для нас, если бы в последнее время археология не обогатилась лабораторными методами.

Это открытие дает много материала для размышления. На фоне уже современного по духу галло-римского производства — посредственное качество, большие партии — рождается средневековая концепция предмета-шедевра, всегда уникального в каком-то отношении. С другой стороны, экспериментаторский эмпиризм франкских кузнецов создает разительный контраст с безропотностью современных им римских ученых перед школьными стереотипами. Не было ли здесь возможности для обновления, которая осталась не использованной из-за преждевременного приобщения элит к античной традиции?

В) Интеллектуальная жизнь варварской Европы

Хоть с именем варваров и связаны несколько свежих идей в отдельных областях искусства и технологии, в интеллектуальную жизнь они не привнесли ничего существенного. Большинство религиозных учений, к которым они обнаруживают приверженность — прежде всего арианство, — возникли в средиземноморском мире. В готской литературе нет ничего оригинального — за исключением языка. Все посредственные сочинения германских королей, вроде Сисебута иди Хильперика, следуют традиции, заложенной латинским образованием. Единственный подлинно национальный элемент германской культуры — руническая письменность — не привлек ничьего внимания, кроме стопроцентного римлянина Венанция Фортуната, и практически никак не использовался. Следовательно, надо ответить только на два вопроса: в какой мере завоевания способствовали разрушению античной культуры и подготовили ли они рождение в последующую эпоху культуры германской?

Современники чувствовали резкие перемены только в отдельных регионах, например в Галлии. В Италии ничего подобного не наблюдалось вплоть до вторжения лангобардов; еще меньше в Испании, где в начале VII в. Исидор Севильский был истово предан античной традиции. Однако он был достаточно умен, чтобы признать, что в истории его родины готский период решительным образом сменил римский (впрочем, он надеялся, что они были одинаково блестящими)[321]. Можно даже заподозрить в некоторой неискренности Григория Турского, сетующего с пафосом, что изящная словесность погибла. Без всякого сомнения, его язык хромал, а литературная техника отличалась несовершенством, но то немногое от свободных искусств, что он еще хранил в памяти, не так уж далеко отошло от классической традиции[322].

Еще одно значительное изменение было еще менее заметен: это «интеллектуальная раздробленность римского мира» (Ж. Фонтен), превратившая каждый сектор древней Западно-Римской империи в почти автономную единицу. Подобно диалектной раздробленности (ср. стр. 151), этот интеллектуальный провинциализм намного старше варварских нашествий: он растет и ширится в IV в. Потрясения V в. его уничтожили. Но, по крайней мере, в двух странах, в Африке и Испании, провинциализм развивался и дальше. В готской Испании хранили верность своим последним великим авторам римской эпохи (Ювенку, Пруденцию, а главное, Орозию), но совершенно — несмотря на связи, некогда установившиеся между вестготами и остготами, — не были знакомы с работой, проделанной в Италии Кассиодором и Боэцием[323]. Усиление варварских государств лишь закрепило и усилило эту изоляцию: Исидор Севильский не только мало знает о Галлии, но и высказывает к ней некоторое презрение и враждебность, которые готы питали к франкам.

Поскольку преемственность в церковной культуре не оставляет никаких сомнений, усилия современных историков сосредоточены на проблеме выживания светской культуры. В своей известной статье[324] А. Пиренн поставил вопрос об образовании мирян в меровингской Галлии. Он счел возможным дать положительный ответ, подтверждавший его излюбленный тезис о наличии преемственности между античностью и ранним средневековьем вплоть до арабских завоеваний. С тех пор его взгляды пришлось серьезно пересмотреть[325]: публичные школы античного образца сохраняются лишь на юге, а затем, в конце V в. или, в лучшем случае, в первой трети VI в., исчезают. У аристократов остается возможность обучения у домашнего учителя, а позднее (VII в.) — придворного образования, в котором, впрочем, интеллектуальный аспект не является главным. Вероятно, в школе можно было получить только юридическую подготовку. Впрочем, миряне для развития своей культуры не располагали ни библиотеками, ни дидактическими трудами по светской науке. В сфере их интереса лежало другое — воинская цивилизация.

В Испании картина более отрадна. Мы не знаем, что здесь стало со школой, но в течение всего VII в. графы еще владели библиотеками, а техническая культура оставалась достаточно распространенной, чтобы в конце VI в. епископ Мериды смог организовать бесплатную медицинскую помощь, собрав для этого многочисленных medici (врачей)[326]. Король Сисебут был образован гораздо лучше, чем Меро-винг Хильперик. А главное, готская Испания стала ареной самых энергичных за все раннее средневековье усилий с целью обобщить и сделать доступным для новых поколений литературное наследие Поздней Римской империи и эпохи патристики: речь идет об «Этимологиях» и «Истории» Исиодора Севильского (первая треть VII в.). Безусловно, этими сочинениями пользовалось в основном духовенство, но преобладающее место в них занимала светская культура. Как показал Ж. Фонтен[327], во всем этом присутствует доля иллюзии: материальные и социальные условия живой античной культуры исчезли. Но эта упорная верность символична: Испания отказывалась признать тот факт, что античность умерла вместе с Римской империей, вплоть до 711 г.

В Италии в этой сфере, как и в остальных, античность, без малейшего сомнения, просуществовала до эпохи Юстиниана, причем обладала невероятной жизненной энергией: там по-прежнему рождались оригинальные мысли (прежде всего имеется в виду Боэций), а король Теодахад хвалился тем, что, подобно Антонинам, является философом на троне. Византийские императоры, отвоевав Италию, были полны благих побуждений: новая Империя восстановила систему высшего образования. Как и в Испании, техническая культура выжила[328], и вся жизнь Григория Великого свидетельствует о том, что в конце VI в. Италия еще была способна рождать великие умы. Однако теперь круг носителей этой культуры был чрезвычайно узким. Если ему и удалось сохраниться в Равенне и с большим трудом восстановиться в Риме, то из всех остальных районов Италии его представители бежали в беспорядке (Венанций Фортунат бежал в Галлию в 565 г.). Даже те, кто выжил физически, находились в полном смятении. Символическое значение приобретает уход из мира, в калабрийский монастырь Вивариум, Кассиодора — того, кто в течение готской эры выполнял роль связующего звена между культурой и правительством. Лангобардское общество, в первую очередь, было военным и арианским; в правление лангобардов Италия была подобна белому пятну на карте культурной Европы; когда она приняла ортодоксальное христианство, было уже слишком поздно, и ее положение очень напоминает франкскую Галлию.