Александр Проханов - Скорость тьмы

• Название: Скорость тьмы
• Автор: Александр Проханов
• Издательство: Книжный Клуб Книговек
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-4224-0132-1

Это книга о Творце, поднявшем в небо истребитель пятого поколения. О величии и падении России прошлой и о людях России новой. О стране, которую пытались растоптать, но она поднялась вопреки стараниям недругов. О далёком небе, влекущем раненую Россию, желающую узреть «рай небесный». О грешной русской земле, прекрасней которой нет на свете.

Этот роман о силах света, стремящихся поднять со дна погубленную Россию, о метафизике тьмы, ставшей на пути русского Чуда. О битве Света и Тьмы, что идёт в душе каждого героя. О Людях-Творцах, которые восстают против Тьмы, чтобы поднять на крыло самолет русской истории.

Кто же выиграет в столкновении? Кто быстрее, Тьма или Свет?

---

Они расстались, отброшенные один от другого разными вихрями. Шершнев, вовлеченный в политику, был приближен к «молодым реформаторам», появлялся в обществе ненавистных Ратникову «мальчиков в розовых штанишках», мелькал в либеральных политических клубах, а потом пропал из вида, уехав в бессрочную загранкомандировку. Ратников же азартно занимался бизнесом, разводился с женой, приобретал акции разоренного Рябинского завода. Был одержим невыполнимой задачей восстановить разгромленный до основания завод. Исполнил невыполнимое. И почти не вспоминал о потерянном друге, отнеся эту дружбу к исчезнувшему, невозвратному прошлому. И вот теперь он слышал в трубке знакомый голос, и сердце его радостно билось.

— Чтобы не упасть, надо лететь, — возгласил в телефонной трубке голос друга.

— Хочешь лететь, создавай небо, — мгновенное отозвался Ратников, вспоминая афоризмы из созданного ими цитатника.

— Если упал, сразу взлетай.

— Лучше быть пятном на солнце, чем кратером на луне.

— Рай — это Рублев, помноженный на скорость света.

— Ад — это Босх, помноженный на скорость тьмы.

— «Один» плюс «один» равняется «бесконечность».

— Дружба — не арифметика, а геометрия Лобачевского.

— Подлетая к «черной дыре», застегни привязные ремни.

Они на мгновение замолчали, а потом громко захохотали, и в этом смехе была не просто радость юных воспоминаний, дерзость молодых помышлений, но ликование двух космонавтов, которые разлетелись в разные стороны бесконечной Вселенной, но, подчиняясь кривизне пространства и времени, облетев мироздание, снова встретились, ошеломленные чудесной закономерностью мира.

— Ты где? Откуда звонишь? — спросил Ратников.

— Я в Рябинске. Звоню из гостиницы.

— Да что ты говоришь! Повидаемся?

— Затем и звоню.

— Поужинаем в ресторане.

— Столик уже заказан.

— Где?

— В ресторане «Волгарь».

— Не самое приятное место. Им владеет Мальтус, отвратнейший тип.

— Встречаемся не с ним, а друг с другом. Через час тебя жду.

— Ну ладно. Как же я рад тебя слышать!

Повесил трубку и сидел, улыбаясь, окруженный сладостными образами, которые, как прозрачные духи, прилетели в окно и парили, сливаясь, расслаиваясь, проникая друг в друга, словно чудесные миражи в легчайших переливах и спектрах, пропущенные сквозь таинственную оптику памяти.

Ресторан «Волгарь» выходил своими аркадами, верандами и овальными окнами на Волгу, и был частью помпезного комплекса, включавшего в себя развлекательный центр, ночной клуб, небольшой элитный отель. Оплот империи Мальтуса, над которым плескались золотые электрические звезды, отражаясь в волжской воде. Казалось, на реку упало павлинье перо, переливается драгоценными радугами. Ратников увидел друга, как тот поднимается навстречу из-за столика и уже издалека раскрывает объятья. Приближаясь, Ратников зорко и радостно вглядывался, обнаруживая, как окреп, укрупнился, исполнился величавой уверенности Шершнев. Двадцать лет назад он казался щуплым, нестойким, обидчивым, — с тонкой юношеской шеей, растрепанными рыжеватыми волосами, круглыми птичьими глазами, в которых желтые ободки чередовались с зелеными, а испуг и обида сменялись яростным торжеством одержанной над соперником победы. Теперь это был статный, начинавший полнеть мужчина в безукоризненном костюме и шелковом галстуке. Волосы усилиями искусстного парикмахера прекрасно лежали на крупной, чуть откинутой голове. Глаза смотрели спокойно и доброжелательно, и не было в них искрящегося нетерпения, панической растерянности и странного, мерцавшего в глубине вероломства. Видно, минувшие десять лет были для Шершнева временем достижений, обретения желанной стойкости и солидной уверенности, какие приходят к человеку после одержанных им побед. Так думал Ратников, обнимая друга, чувствуя сквозь тонкую ткань пиджака его окрепшие, сытые мускулы.

— Ну, вот, брат, и встретились! — Шершнев похлопывал Ратникова по плечу. Усаживал за стол, на котором красовалась лампа на бронзовой опоре с наборным абажуром из разноцветных стекол, — Лобачевский был прав, — две параллельных прямые пересекаются в бесконечности.

К ним подходил любезный седовласый официант, клал тяжелые карты меню. И скоро они уже чокались хрустальными рюмками с водкой, проливая огненные капли на ломти красной и белой рыбы, на разносолы, копчености, стеклянные розетки с икрой, — все, щедро и предусмотрительно заказанное Шершневым.

— За встречу! За турбореактивную жизнь! За двигатель «пятого поколения»!

Было прекрасно чувствовать первый хмель, от которого ярче расцвели стеклянные узоры в абажуре лампы, лицо Шершнева приблизилось и посветлело, а на Волге, разрезая волшебное павлинье перо, шел теплоход, и все сливалось в ощущение внезапного счастья.

— А помнишь? — Шершнев сладко щурил глаза, всматриваясь в прошлое, выманивая его под абажур многоцветной лампы. — Помнишь, как на Черной речке мы катались на льдинах, я ухнул в воду, и ты вытаскивал меня на свою льдину? А потом в избе у тети Поли пили чай, я не мог согреться, и ты кутал меня в какие-то ветошки?

Как было не помнить ту студеную черную воду с ленивыми сизыми льдинами, по которым они скакали, перепрыгивая через полыньи, и Шершнев, испуская отчаянный вопль, угодил под лед, колотя по-собачьи воду, а он что есть мочи вытаскивал его на серую наклоненную льдину, готовую перевернуться и накрыть их обоих оглушающим ударом. И как охала хозяйка, какой медный, с медалями и зеленой патиной, с рогатым краном был самовар, как дрожал, укутанный в тулуп Шершнев, выставив тощую цыплячью шею, и как чудесно было пить раскаленный чай, глядя на туманное оконце, за которым начинал синеть деревенский мартовский вечер.

— А помнишь, как нам купили спиннинги, и мы поехали на водохранилище рыбачить? Мне попадались какие-то маленькие квелые окуньки, а тебе на спиннинг села огромная зеленая щука, метра в полтора, с золотыми глазищами. Когда ей вспороли живот, у нее в брюхе оказался крупный не переваренный окунь, а у того в животе еще один, поменьше. Помнишь, как ты гордился уловом, а я тебе завидовал?

И это помнил, — натянутая звенящая леска, секущая воду, и на невидимом конце — играющая могучая сила, которая стаскивает его с берега, утягивает в воду. Внезапно вырвалось в грохоте, разбрызгивая солнце и слизь, гигантское чудище, черно-серебряное, с красным зевом, вытаращенными золотыми глазами. Он шел по деревне, счастливый и гордый, чувствуя спиной мокрую тяжесть рыбины, волочившей по земле липкий хвост. Шершнев семенил следом, и казалось, поскуливал от обиды и зависти.

— А помнишь мою выходку со скелетом в кабинете биологии? Я приклеил к черепу усы и бородку, а наша биологиня Евгения Алексеевна закатила истерику, оставила класс после урока до тех пор, пока виновник не признается. И ты взял вину на себя. Тебя едва не исключили из школы. Я не забуду этого подвига дружбы.

И это Ратников помнил, — желтый скелет среди цветочных горшков и аквариумов, Шершнев, комично кривляясь, приклеивает к черепу черный кошачий мех, и череп оживает, скалится под щегольскими усиками, и класс гогочет, пока ни входит чопорная, похожая на богомола учительница.

— А та жестокая драка с парнями из поселка энергетиков? Они были вооружены заточками, камнями и бутылками с бензином. Когда мы стали с ними сходиться, помню, все небо зарябило от летящих камней, бутылок, железных гаек. Одна бутылка взорвалась и окатила меня огнем. Ты сбросил пиджак и стал сбивать с меня пламя, как, наверное, поступали танкисты, когда один из них загорался.

Ратников испытывал сладостное опьянение, словно мир, в котором он жил, расширялся, и он начинал узнавать свою жизнь всю, от самого детства, до еще не наступившей старости, и дальше, за чертой земного существования, и прежде, до того, как родился. Жесткие кромки, отделявшие прошлое от будущего начинали плавиться. Лед человеческих отношений таял. Они снова были друзьями, воодушевленные несбыточными мечтами, одержимые недостижимыми целями, сведенные за этим столиком, под этим волшебным абажуром для какой-то важной, еще им неведомой цели.

— А помнишь? — Теперь была очередь Ратникова выхватывать из прошлого воспоминания и дарить их Шершневу, как дарят любимому человеку сорванные на клумбе цветы, — Мы построили управляемую модель штурмовика «Пе-2». На соревнованиях она сначала прошла два круга, а потом у нее заклинило рули, она сделала свечу и рухнула на трибуну. Ты почти рыдал от огорченья, а я сказал: «Через пол года будем чемпионами». Мы построили новую модель, усовершенствовал систему управления, и выиграли соревнования.

То высокое синее небо их юности с белым недвижным облаком, под которым кружили, отливали лаком, сверкали пропеллерами модели. Он поворачивал на пульте рычажок управления, направляя самолет по лучистой дуге, уже зная, что его жизнь будет посвящена самолетам. В ней, на ее первом юном витке, уже заложена скорость упоительного стремления, в которое влечет его счастливая безымянная сила.