Уилла Кэсер - Моя Антония

• Название: Моя Антония
• Автор: Уилла Кэсер
• Жанр: Проза

---

Я не пропускал ни одной субботы. В эти дни павильон был открыт до полуночи. Парни съезжались со всех ферм, расположенных в восьми или десяти милях от города; приходили и все девушки-служанки - Антония, Лена, Тина, девушки из Датской прачечной со своими подругами. Не один я находил, что танцы здесь куда веселей, чем в других местах. Не пропускали суббот и молодые люди из "Клуба игроков в покер", они приходили в павильон попозже и кружились в вальсе с девушками-служанками, рискуя навлечь на себя гнев своих невест и общее осуждение.

9

Странное создалось положение в Черном Ястребе. Все молодые люди потянулись вдруг к свежим, здоровым девушкам, которые приехали в город на заработки. Чуть ли не каждой из них нужно было помочь отцу выпутаться из долгов или дать образование младшим детям.

Эти девушки росли в трудные времена, и самим им учиться не довелось. Однако, когда теперь я встречаю их "образованных" младших братьев и сестер, они кажутся мне далеко не столь интересными и содержательными, какими были девушки-служанки, приносившие ради них такие жертвы. Старших сестер, помогавших родителям распахивать целину, учила сама жизнь, их учила бедность, они многое почерпнули у матерей и бабок, души их, так же, как у Антонии, рано созрели, а восприятие обострилось из-за того, что все они еще детьми, покинув родину, переселились в незнакомую страну. За годы, прожитые в Черном Ястребе, я хорошо узнал многих девушек, находившихся в услужении, и о каждой из них могу припомнить что-нибудь необычное и занятное. Внешне они казались чуть ли не существами другой породы - работа на воздухе закалила их, а когда, пожив в городе, они преодолели первую робость, в них появились та живость и уверенность, что сразу отличали их от других жительниц Черного Ястреба.

В те времена в школах еще не увлекались спортом. Если какая-нибудь из учениц жила дальше, чем в полумиле от школы, все ее жалели. В городе не было теннисных кортов, и считалось, что девушкам из состоятельных семей не пристало заниматься физическими упражнениями. Многие школьницы были хорошенькие и веселые, но зимой они безвылазно сидели дома из-за холода, а летом - из-за жары. Танцуя с ними, вы не чувствовали их движений; казалось, их мышцы просят лишь об одном - чтобы не нарушали их покоя. В памяти моей запечатлелся этакий сонм херувимов - одни только лица веселые, румяные или бледные и сонные лица, да плечи, будто срезанные крышками парт, которые были заляпаны чернилами и такие высокие, что, казалось, их специально поставили, чтобы грудь у нас сделалась впалой, а спина ссутулилась.

Дочери лавочников в Черном Ястребе были свято уверены, что они "тонкие натуры", и деревенским девушкам, "зарабатывающим на хлеб", до них далеко. В наших краях фермерам-американцам приходилось так же трудно, как их соседям, приехавшим из других стран. И те, и другие очутились в Небраске с небольшими деньгами, ничего не зная о земле, которую им предстояло покорить. И те, и другие занимали под землю деньги. Но как бы туго ни было выходцу из Виргинии или Пенсильвании, он не допускал, чтоб его дочери шли в услужение. Если они не становились учительницами в сельской школе, то прозябали дома в нищете. Скандинавские же и чешские девушки учительницами стать не могли, ведь у них не было возможности овладеть английским языком. Если они хотели помочь родителям рассчитаться за участок, у них был один выход - наняться в прислуги. Некоторые из них и в городе оставались такими же скромными и тихими, как в те дни, когда ходили за плугом или пасли скот на отцовской ферме. Другие, подобно трем Мариям-чешкам, старались наверстать упущенное. Но все они делали свое дело и посылали домой доллары, достававшиеся им так тяжело. Девушки, с которыми я был знаком, только и думали, как бы побыстрей заплатить за плуги да жатки, как откормить быков и свиней.

В результате этой семейной сплоченности фермеры-иммигранты в нашей округе первыми добились успеха. Когда отцы рассчитались наконец с долгами, дочери вышли замуж за сыновей соседей, за парней обычно той же национальности. Так девушки, служившие когда-то кухарками в Черном Ястребе, стали хозяйками больших ферм, у них прекрасные семьи, и дети их обеспечены лучше, чем дети тех жительниц Черного Ястреба, у кого они прежде находились в услужении.

Отношение горожан к этим девушкам казалось мне совсем неумным. Если я рассказывал однокашникам, что дедушка Лены Лингард был в Норвегии всеми уважаемым священником, они недоумевающе смотрели на меня. Ну и что из того? Все равно, мол, все иностранцы невежды, раз не умеют говорить по-английски. В Черном Ястребе не было никого, кто по уму, образованности, не говоря уже о душевном богатстве, мог бы сравниться с отцом Антонии. Однако для горожан, что она, что три Марии, были просто "чешками", "девушками-служанками".

Я всегда предчувствовал, что доживу до тех дней, когда эти девушки-служанки возьмут свое, и не ошибся. Лучшее, на что сейчас могут надеяться неуверенные в завтрашнем дне торговцы из Черного Ястреба, это поставлять продукты, сельскохозяйственные машины и автомобили зажиточным фермам, где хозяйками стали те самые стойкие чешские и скандинавские девушки из первого поколения приезжих.

Юноши в Черном Ястребе знали, что их ждет женитьба на девушках из Черного Ястреба и жизнь в новеньком домике с дорогими стульями, на которых не положено сидеть, и с ручной работы фарфоровым сервизом, которым не положено пользоваться. Но иной раз такой молодой человек подымал голову от бухгалтерских книг или бросал взгляд сквозь решетку в окне отцовского банка и уже не мог оторвать глаз от Лены Лингард, когда она проплывала мимо своей ленивой, покачивающейся походкой, или от Тины Содерболл, пританцовывавшей по тротуару в короткой юбочке и полосатых чулках.

Девушек с ферм считали прямо-таки угрозой общественному порядку. Уж слишком ярко сверкала их красота на фоне скованной условностями городской жизни. Но встревоженные матери напрасно волновались. Они переоценивали пыл своих сыновей. В юношах из Черного Ястреба почтение к установленному порядку вещей было сильнее любых соблазнов.

В нашем городе молодой человек из хорошей семьи был вроде наследного принца: мальчишка, подметавший пол у него в конторе или развозивший его товары, мог сколько угодно дурачиться с веселыми девушками-служанками, ему же самому приходилось проводить вечера в гостиной среди обитой плюшем мебели, где разговоры тянулись до того вяло, что на помощь являлся глава семьи и неуклюже пытался оживить обстановку. Возвращаясь домой после такого унылого свидания, наш молодой человек встречал на дороге о чем-то шепчущихся Тони и Лену или трех чешек Марий в длинных плюшевых пальто и в капорах, шествующих с таким достоинством, что слухи о них представлялись ему еще пикантнее. Заходил молодой человек в гостиницу поговорить с приезжим коммивояжером, а там его встречала грациозная кошечка Тина. Забегал за воротничками в прачечную - ему улыбались склонившиеся над гладильными досками четыре юные датчанки - розовощекие, с белыми шейками.

Три Марии были героинями скандальных историй, которые любили рассказывать старики, сидя в аптеке возле стойки с сигарами. Мария Дусак служила экономкой у приехавшего из Бостона скотовода-холостяка и, проработав несколько лет, вынуждена была на время скрыться от людских глаз. Потом она снова появилась в городе и устроилась на место своей подруги Марии Свободы, с которой случился такой же конфуз. Считалось, что взять к себе в услужение одну из трех Марий, все равно что держать на кухне взрывчатку, и тем не менее этим Мариям не приходилось долго искать себе место - уж очень хорошо они готовили и вели хозяйство.

В танцевальном павильоне Ванни девушки-служанки и городские юноши встречались на нейтральной почве. Сильвестр Ловетт, служивший кассиром в банке у своего отца, не пропускал ни одной субботы. Он танцевал с Леной все танцы, которые она соглашалась оставить для него, даже набирался смелости и провожал ее домой. Если в такие "общедоступные" вечера среди публики в павильоне оказывались его сестры или их подруги, Ловетт не танцевал, а, стоя в тени тополей, курил и не сводил с Лены страдальческих глаз. Я несколько раз натыкался на него в потемках, и мне становилось его жаль. Он напоминал мне Оле Бенсона, который когда-то, сидя на пригорке, смотрел, как Лена пасет свое стадо. Летом Лена на неделю поехала домой проведать мать, и Ловетт, как я узнал от Антонии, отправился в такую даль за ней следом и катал ее по прерии на дрожках. Я наивно считал, что Сильвестр женится на Лене, и всем девушкам-служанкам сразу станет легче жить в городе.

Сильвестр так увлекся Леной, что в конце концов начал делать на службе ошибки, и ему приходилось допоздна сидеть в банке и выправлять счета. Он совсем потерял голову, и это знали все. Чтобы как-то выпутаться из этого сложного положения, Ловетт удрал с одной вдовой, владелицей порядочного земельного участка, которая была на шесть лет старше его. Судя по всему, это его излечило. Больше он не смотрел на Лену, а встретившись с ней случайно на улице, не поднимая глаз церемонно касался шляпы кончиками пальцев.