Даниил Мордовцев - Державный плотник

• Название: Державный плотник
• Автор: Даниил Мордовцев
• Жанр: История

Творчество писателя и историка Даниила Лукича Мордовцева (1830 - 1905) обширно и разнообразно. Его многочисленные исторические сочинения, как художественные, так и документальные, написанные, как правило, с передовых, прогрессивных позиций, всегда с большим интересом воспринимались современным читателем, неоднократно переиздавались и переводились на многие языки. Из богатого наследия писателя в сборник вошли произведения, тематически охватывающие столетие русской истории: "Сиденне раскольников в Соловках" (конец XVII века), "Державный плотник" (о Петре I) "Наносная беда" и "Видение в Публичной библиотеке" (время Екатерины II).

---

Даниил Лукич Мордовцев ДЕРЖАВНЫЙ ПЛОТНИК[1] Исторический роман

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

Пушкин[2]

Ч а с т ь I

1

В глубокой задумчивости царь Петр Алексеевич ходил по своему обширному рабочему покою, представлявшему собою, в одно и то же время, то кабинет астронома с глобусами Земли и звездного неба, с разной величины зрительными трубами, то мастерскую столяра или плотника и кораблестроителя, с массою топоров, долот, пил, рубанков, со всевозможными моделями судов, речных и морских, со множеством чертежей, планов и ландкарт, разложенных по столам.

Что-то нервное, скорее творческое, вдохновенное светилось в выразительных глазах молодого царя.

Была глубокая ночь. Но сон бежал от взволнованной души царственного гиганта. Он часто, подолгу, останавливался в раздумьи перед разложенными ландкартами.

- Морей нет, - беззвучно шептал он, водя рукою по ландкартам. - Земли не измерить, не исходить… От Днестра и Буга до Лены, Колыми и Анадыри моя земля, вся моя!.. И у Александра Македонского, и у Цезаря, у Августа, у всего державного Рима не было столько земли, сколь оной подклонилось под мою пяту, а воды токмо нет, морей нет… Нечем дышать земле моей… Воздуху ей мало, свету мало… Так я же добуду ей воздуху и свету, и воды, воды целые океаны!

Он с силою стукнул по столу так, что юный денщик его, Павлуша Ягужинский,[3] приютившийся за одним из столов над какими-то бумагами, вздрогнул и с испугом посмотрел на своего державного хозяина.

Но Петр не заметил того. Ему вспомнилось все, что он видел во время своего первого путешествия по Европе. Это был какой-то волшебный сон… Корабли, счету нет кораблям, которые бороздят воды всех океанов, гордые, величественные корабли, обремененные сокровищами всего мира… А у него только неуклюжие струги да кочи, да допотопные ушкуи…

- У махонькой Венецеи, кою всю мочно шапкой Мономаха прикрыть, и у той целые флотилии… Голландерскую землю мочно бы пядями всю вымерить, а на поди! Кораблям счету нет! - взволнованно шептал он, снова шагая по своему обширному покою.

Добыть моря, добыть!.. Не задыхаться же его великой земле без воздуху!.. На дыбу, духовно, поднять всю державу, весь свой народ, и добыть моря, чтоб протянуть державную руку к околдовавшей его Европе… Через Черное море, через Турскую землю - далеко, это не рука… А там, за Новгородом и Псковом, где его пращур, Александр Ярославич, шведскому вождю Биргеру "наложил печать на лице острым мечом своим", там, где он же на льду Чудского озера поразил наголову ливонских рыцарей в "Ледовом побоище", там ближе к Европе…

- Токмо б морей добыть! - повторил царь.

А корабли будут! Лесу на корабельное строение не занимать стать, всю Европу русским лесом завалить хватит… Корабельное строение уже кипит по всем рекам… Все корабельные "кумпанства" уж к топору поставлены, горит работа! На рубку баркалон[4] в шестнадцать с лихвой сажен длины и четырех ширины ставят топор да пилу бояре да владыки казанский и вологодский… К баркалонам чугунных пушек льется от двадцати шести до сорока четырех на каждое судно. На барбарские суда[5] ставят топор и пилу гостинные кумпанства. А там еще бомбардирский да галеры… А орудий хватит…

Вдруг царь как бы очнулся от всецело поработивших его государственных дум и взглянул на Ягужинского, которого, казалось, только теперь заметил, и был поражен его необыкновенной бледностью и выражением в его прекрасных черных глазах чего-то вроде немого ужаса.

- Что с тобой, Павел? - спросил он, останавливаясь перед юношей. - Ты болен? Дрожишь? Что с тобой?

- Государь!.. Я не смею, - бормотал юный денщик бледными губами.

- Чего не смеешь? Я к тебе всегда милостив.

- Не смею, государь… но крестное целованье… моя верность великому государю…

- Говори толком! Не вякай.

- Царь-государь!.. На твое государево здоровье содеян злой умысел… хульные слова изрыгают…

- Знаю… не впервой я, чать… От кого? Как узнал?

- Приходила ко мне, государь, попадья Степанида, в Китай-городе у Троицы, что на рву, попа Андрея жена, и отай сказывала, что пришед-де в дом певчего дьяка Федора Казанца, зять его, Федора, Патриаршей площади подьячий Афонька Алексеев с женою своей Феклою и сказали: живут-де они в Кисловке, у книгописца Гришки Талицкого, и слышат от него про тебя, великого государя, непристойные слова, чево и слышать невозможно.

Павлушка говорил торопливо, захлебываясь, нервно теребя пальцы левой руки правою.

- Ну?

- Да он же, государь, Гришка, - продолжал Ягужинский, - режет неведомо какие доски, а вырезав, хочет печатать, а напечатав, бросать в народ.

- Ну?

- Да он же, государь, Гришка, те свои воровские письма, да доски, да и тетрати[6] отдал товарищу своему Ивашке-иконнику.

- Ну? И?

- И та, государь, попадья Степанида сказывала мне, что оный Гришка Талицкий составил те воровские письма для тово: будто-де настало ныне последнее время и антихрист-де в мир пришел…

Ягужинский остановился, боясь продолжать.

- Досказывай! - мрачно проговорил царь.

- Антихристом, - запинался Павлушка, - он, государь, Гришка, в том своем письме ругаясь, писал тебя, великого государя…

- Так уж я и в антихристы попал, - нервно улыбнулся государь, - честь не малая.

- Да он же, государь, Гришка, также-де и иные многие статьи тебе, государю, воровством своим в укоризну писал: и народном-де от тебя, государя, отступиться велел-де и слушать-де тебя, государя, и всяких податей тебе платить не велел.

- Вот как! - глухо засмеялся Петр. - С сумой меня пустить по миру велит! Вот тебе и "корабли"… Ну?

- А велел-де, государь, тот Гришка взыскать, во место тебя, царем князя Михайлу Алегуковича Черкасского…

- Ого! Ну, ну!

- Через того-де князя хочет быть народу нечто учинить доброе.

- Так, так… Будем теперь в ножки кланяться Михайле Алегуковичу… Ну!

- Да он же, государь, вор Гришка, для возмущения к бунту с тех своих воровских писем единомышленникам своим и друзьям давал-де письма руки своей на столбцах, а иным в тетратях, и за то у них имал-де деньги.

Теперь Петр слушал молча, величаво-спокойно, и только нервные подергивания мускулов энергичного лица, оставшиеся у него еще с того времени, когда он совсем юношей, чуть не в одной сорочке и босой, ночью ускакал из Преображенского в Троицкую лавру от мятежных приспешников его властолюбивой сестрицы Софьи Алексеевны, которая давно сидела теперь в заточении тихих келий Новодевичьего монастыря.

- Все? - спросил он.

- Нет, государь. Попадья сказывала, что он же, Гришка, о "последнем времени" и о антихристе вырезал две доски, а на тех досках хотел-де печатать листы и для возмущения же к бунту и на твое государево, убийство…

- Убийство!..

- Так, государь, та попадья сказывала…

- Ну?

- Он-де, государь, Гришка, писал оное для того: которые-де стрельцы разосланы по городам, и как-де государь пойдет с Москвы на войну, а они, стрельцы, собрався, будут в Москве, чтоб они-де выбрали в правительство боярина князя Михайлу Алегуковича Черкасского, для того-де, что он человек доброй и от него-де будет народу нечто доброе.

- Так… Дай Бог, - иронически заметил Петр. - Все?

- Нету, государь! Оная попадья еще сказывала, будто-де тамбовский епискуп Игнатий, будучи в Москве, с Гришкой-де о последнем веце, и о исчислении лет, и о антихристе…

- Это обо мне-то?

- О тебе, государь, разговаривал и плакал, и Гришку целовал…

- Так уж и архиереи… Вон куда яд досягает!.. А сие что? - спросил Петр, указывая на лежавшие на столе тетради.

- Попадья то ж принесла.

Царь взял тетради.

- А! "О пришествии в мир антихриста и о летех от создания мира до скончания света", - прочитал он. - Так, так… А вот и "Врата"… Вижу, вижу… Это "врата" в Преображенский приказ, в застенок, на дыбу, - качал он головой. - Все?

- Все, государь.

Заметив, что его юный денщик от страху едва стоит на ногах, царь отрывисто сказал:

- Спасибо тебе, Павлуша, за верную службу. А теперь ступай спать… Я сам просмотрю сии тетрати… Да! Для чего твоя попадья к тебе заявилась с своим изветом, а не в Преображенский приказ, к князю-кесарю?[7]

- Боялась, государь.

- Ну, ступай.

2

Царь, оставшись один, стал просматривать обличительные тетради.

Долго в ночной тишине шуршала грубая бумага писаний фанатика. Петр внимательно прочитывал и перечитывал некоторые места. Он не мог не сознавать, что Талицкий с усердием изувера рылся в старинных книгах. Страницы постоянно пестреют ссылками на "Ефрема Сирина об антихристе", на "Апокалипсис", на "Маргерит".[8] Фанатик всеми казуистическими изворотами старается доказать, что ожидаемый антихрист и есть Петр Алексеевич.