Джозеф Ле Фаню - «Дух мадам Краул» и другие таинственные истории

• Название: «Дух мадам Краул» и другие таинственные истории
• Автор: Джозеф Ле Фаню
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-43583-8

Ирландский писатель Джозеф Шеридан Ле Фаню — признанный мастер литературы ужасов и один из лучших рассказчиков Викторианской эпохи. Любители изысканных мистических головоломок — равно как и любители просто хорошей прозы, — без сомнения, не будут разочарованы.

---

Внутри была другая дверца, еще диковинней первой, но без запора, и открылась она совсем легко. За ней мы увидели узкий просвет, отделанный кирпичом, с кирпичным полом и сводом; было ли там что-нибудь, мы не разглядели из-за темноты.

Тетушка зажгла свечу и подала сквайру, и тот ступил внутрь.

Тетя, стоя на цыпочках, заглядывала ему через плечо, а мне совсем ничего не было видно.

— Ха-ха! — произнес сквайр, отпрянув. — Что это? Дайте-ка мне кочергу… живо! — велел он тете.

Когда она пошла к очагу, я заглянула под руку сквайру и увидела в дальнем конце дыры то ли обезьяну, то ли чучело, сидящее на сундуке, а может старуху, самую что ни на есть сморщенную и высохшую.

— Бог мой! — вскрикнула тетушка, когда, вложив сквайру в руку кочергу, посмотрела через его плечо и заметила эту жуть. — Осторожно, сэр, что же вы делаете? Отойдите и закройте дверь!

Но вместо этого сквайр тихонечко шагнул вперед, нацелив кочергу, как меч, и ткнул чучело; оно, свалившись, рассыпалось, и осталась только кучка костей и трухи, которая почти вся бы уместилась в шляпу.

Это были детские кости, а все остальное от толчка обратилось в прах. Некоторое время сквайр с тетушкой молчали, а сквайр перевернул череп, лежавший на полу.

Я хоть и была ребенком, но все же знала в точности, о чем они думают.

— Дохлая кошка! — сказал сквайр, выходя и задувая свечу, и захлопнул дверцу. — Мы с вами, миссис Шаттерз, пойдем назад и пороемся потом на полках. Прежде всего мне нужно обсудить с вами кое-что другое, а эта девчушка пусть, как вы сказали, отправляется домой. Жалованье она получила, а еще я должен сделать ей подарок, — сказал он, похлопывая меня по плечу.

И он дал мне целый фунт, а через час я поехала в Лексхо, а оттуда — почтовой каретой домой и не могла нарадоваться, что вернулась; и — слава тебе, Господи, — дух мадам Краул ни разу с тех пор не являлся мне ни наяву, ни во сне. Но когда я стала взрослой, моя тетушка как-то провела сутки у меня в Литтлхэме; она рассказала, что, конечно же, это был маленький мальчик, которого так давно искали; мерзкая старая ведьма заперла его и бросила умирать в темной дыре, где никто не слышал его криков, мольбы и стука, а его шляпу кинула у воды, чтобы люди подумали, будто он утонул. Платье мальчика от первого же касания рассыпалось в пыль в той самой дыре, где нашли кости. Но зато осталась пригоршня гагатовых пуговиц и нож с зеленой рукояткой, а еще две монетки по пенни, которые, наверное, лежали в карманах у бедного мальчугана, когда он попался в ловушку и в последний раз видел свет. А среди бумаг сквайра нашлось объявление, которое напечатали, когда мальчик пропал, — старый сквайр думал, что он, быть может, убежал или его украли цыгане; там упоминались среди примет нож с зеленой рукояткой и пуговицы из гагата. Вот и все, что я хотела рассказать про старую госпожу Краул из Эпплуэйл-Хаус.

Дикон-дьявол{5}

Три десятка лет назад мне довелось, по поручению двух богатых старых дев, посетить имение в Ланкашире, вблизи того самого Пендлского леса, о котором мы имели удовольствие читать у мистера Эйнсуорта в «Ланкаширских ведьмах»{6}. Мои заказчицы давно уже получили в совместное наследство небольшое имение, включавшее в себя дом и участок земли; теперь его нужно было поделить, для чего они и прибегли к моим услугам.

Последние сорок миль я ехал на почтовых в основном по проселочным дорогам, мало кому известным и почти безлюдным; их окрестности местами были поразительно красивы. Путешествие пришлось на начало сентября, и осенние краски делали пейзаж еще живописнее.

Раньше я никогда не бывал в этих краях; недавно мне сказали, что там уже нет прежнего запустения, а значит, и прежней красоты.

В гостинице, где я остановился, чтобы дать отдых лошадям и пообедать (время уже близилось к шести), хозяином был крепкий старик (он сказал мне, что ему сравнялось шестьдесят пять), готовый с доброжелательной словоохотливостью, повинуясь малейшему намеку, сколь угодно долго развлекать гостей беседой на любую тему. Мне хотелось узнать что-нибудь о Баруайке — так называлось земельное владение и дом, куда я направлялся. Поскольку в пределах нескольких миль от Баруайка не было ни одной гостиницы, я написал управляющему, чтобы он приготовил мне как можно более удобный ночлег в доме.

Хозяин «Трех монахинь» (так гласила вывеска его гостеприимного заведения) мало что смог мне поведать. Минуло уже двадцать лет, а то и больше после смерти старого сквайра Бауза, и все это время в Баруайк-Холле никто не жил, кроме садовника и его жены.

— Тому Уинзору, должно быть, столько же лет, сколько мне, но только росту в нем будет побольше, а дородства поменьше, — сказал толстяк.

— Верно ли, что об этом доме ходят какие-то разговоры, — спросил я, — и там никто не хочет жить?

— Одни небылицы; да и лет много прошло, сэр; я ничего уже не помню, совсем ничего; как не ходить толкам, когда дом остался пустой, — невежественный народ молчать не станет; правда, за последние два десятка лет я ничего такого не слышал.

Расспросы оказались бесполезны: если старый хозяин «Трех монахинь» и помнил (как я подозревал) толки о Баруайк-Холле, то по каким-то причинам решил их скрыть.

Я заплатил по счету и отправился дальше, хоть и довольный обедом в этой старомодной гостинице, но все же несколько разочарованный.

Прошло больше часа, и мы достигли запустелого, никому не принадлежащего выгона; я знал, что, миновав его, мы через четверть часа подъедем к Баруайк-Холлу.

Торфяники и заросли дрока вскоре остались позади; нас снова окружал лес, который мне так нравился, — дикий, живописный и почти не тревожимый путниками; глядя в окошко почтовой кареты, я вскоре увидел то, чего ожидал. Баруайк-Холл оказался большим, необычного вида домом; это было одно из фахверковых строений в стиле, известном как черно-белый, — их черные дубовые балки и раскосы резко контрастируют с белой штукатуркой, нанесенной на кладку, которая заполняет каркас. Островерхое здание елизаветинских времен стояло в середине сада или парка; несмотря на свои небольшие размеры, он производил внушительное впечатление благодаря величавым старым деревьям, которые теперь, в час заката, отбрасывали на газон косые тени.

Парковая стена, серая от старости, была местами увита плющом. В серой тени, которая, оттого что в листве наверху отражалось туманное вечернее зарево, казалась еще глубже, на дне покатой впадины простиралось черное и холодное на вид озеро — затаившееся, казалось, как тать в ночи.

Я и забыл, что в Баруайке имелось озеро, но стоило мне заметить в тени холодный змеиный глянец, как я инстинктивно ощутил опасность; мне вспомнилось, что с этим озером была связана какая-то история о здешних местах, слышанная мною в детстве.

Мы проехали по заросшей травой аллее, под ветвями величавых деревьев, в тронутой осенними красками листве ярко играло закатное солнце.

У двери мы остановились. Я вышел из кареты и внимательно оглядел фасад. Дом был большой, невеселый на вид, с давними следами запустения; массивные деревянные ставни были на старинный манер прибиты к окнам снаружи; двор густо зарос травой, среди которой попадалась даже крапива, стволы деревьев полосами покрывал тонкий мох; штукатурка выцвела от времени и непогоды и покрылась красно-коричневыми и желтыми разводами. Несколько исполинских старых деревьев, росших вплотную к дому, усугубляли мрак.

Я взобрался на крыльцо и огляделся: темное озеро лежало совсем неподалеку, по левую руку. Оно было невелико — не больше десяти-двенадцати акров, но вид его делал картину еще более унылой. Почти посередине виднелся крохотный островок с двумя клонящимися друг к другу старыми ясенями; недвижная вода хранила их печальное отражение. В этом зрелище дряхлости, одиночества и упадка ничто не веселило взгляда, кроме румяных закатных лучей, падавших на дом и окрестность. Я стукнул в дверь, и стук прозвучал глухо и неприветливо; в ответ раздался издалека гулкий и сердитый звон, словно проспавший два десятка лет подряд колокольчик негодовал, что его разбудили.

Видно, моего прибытия здесь ожидали, потому что дверь тотчас гостеприимно отворилась и на пороге появился проворный и жизнерадостный на вид старик в баракановом камзоле{7} и гамашах; на губах старика играла приветливая улыбка, а его очень острый красный нос предвещал, казалось, хорошее угощение.

Скудное освещение холла в глубине тускнело, переходя во мрак. Холл был очень просторен и высок; вверху его опоясывала галерея, которая была видна только местами, и то лишь при открытой двери. Почти в полной темноте я последовал за своим новым знакомым через весь обширный холл в предназначенную для меня комнату. Она оказалась велика и до самого потолка отделана панелями. Мебель в этой просторной комнате была старомодной и неуклюжей. Занавески на окнах оставались задернутыми, пол покрывал турецкий ковер; в окнах (их было два) виднелись стволы деревьев, примыкавших к дому, и поодаль — озеро. Лишь яркий огонь в камине, вкупе с приятными ассоциациями, навеянными красным носом хозяина, смогли оживить меланхоличную атмосферу этого помещения. Дверь, расположенная в дальнем конце, вела в мою будущую спальню. Стены и здесь были в панелях. Кровать с тяжелым гобеленовым пологом и прочая обстановка отличались той же старомодностью и массивностью. Окна спальни, как и предыдущей комнаты, смотрели на озеро.