Юрий Рытхэу - Белые снега

• Название: Белые снега
• Автор: Юрий Рытхэу
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

Роман известного чукотского писателя Юрия Рытхэу возвращает читателя ко временам легендарного похода ледокола «Литке», на борту которого к берегам далекой Чукотки был доставлен первый чукотский букварь, созданный трудом подвижников, русских ученых и учителей.

---

— А я и не знал, что такое настоящий хлеб, — признался он.

Когда впервые ему в руки попало яблоко, он долго не решался надкусить его.

— Жалко, — говорил он Косыгину. — Красивое очень…

За окном мелькали города и села, большие и малые железнодорожные станции — открывались необъятные просторы России.

За Уралом поезд попал в грозу. Пэнкок не на шутку перепугался. Он думал, что пришел настоящий конец. Кругом все гремело, грохотало, вспышки молнии, казалось, пронзали тебя насквозь. Пэнкоку хотелось забраться под лавку, укрыться с головой… но он подавлял в себе это желание, этот страх — ведь окружающие его люди относились к грозе довольно спокойно, только старушка из соседнего купе при каждом раскате грома и вспышке молнии принималась что-то бормотать и делать рукой, вернее, сложенными щепоткою пальцами, какие-то странные движения. А поезд все шел вперед сквозь грозу и плотную дождевую завесу.

Зато в Москву они приехали в ясный солнечный день. Оформив билеты на поезд, отходивший к вечеру в Ленинград, взяли извозчика и отправились на Красную площадь. Пэнкок впервые так близко увидел лошадь. Она косила на него огромным глазом с кровавыми белками и, видно, сердилась на то, что ей придется везти их. Извозчик откинул ступеньку, чтобы удобнее было садиться, и сказал Пэнкоку:

— Пожалуйста, товарищ комиссар.

Пэнкок сел и огляделся. С высоты повозки все вокруг виделось совсем по-иному. Рядом взгромоздился Косыгин, и повозка двинулась вперед. На повороте догнали трамвай, облепленный людьми. Два маленьких оборванца прицепились к трамваю сзади. Кондуктор, высунувшись из вагона, свистел и что-то кричал мальчишкам, но те не обращали на него никакого внимания.

Пэнкок с испугом смотрел на большие каменные дома, ему казалось, что улицы здесь вырублены прямо в скалах.

— Опасно здесь жить, — заметил он спутнику. — Вдруг кто уронит что-нибудь тяжелое? Жирник или ступу каменную…

— В Москве жирников нет, — пояснил Косыгин.

— Ну, молоток можно выронить ненароком. С такой высоты на голову упадет, однако, череп может пробить.

— Не слыхал, чтобы роняли что-то на голову, — с сомнением сказал Косыгин.

Красная площадь понравилась Пэнкоку.

— Хорошо, когда просторно, — сказал он, глубоко вздохнув. — Далеко отсюда видно. Вроде бы река там блестит, а?

Извозчик прислушивался к незнакомому разговору, пытливо разглядывал Пэнкока.

— Товарищ, а товарищ, — обратился он наконец к Косыгину, — комиссар, чай, не нашего роду? Коминтерновский он, что ли?

— С Чукотки он.

— А где она, эта самая Чахотка?

— Не Чахотка, а Чукотка, — поправил Косыгин, — это подальше Камчатки будет.

— А разве есть земля дальше Камчатки? — усомнился извозчик.

— Есть.

— Вот чудно, — бормотал извозчик на обратном пути к Николаевскому вокзалу, — аж дальше Камчатки люди живут! Вона какая она, наша Расея. Он давно комиссарит-то, ваш товарищ?

— Давно, — ответил Косыгин.

— Значит, и там, за Камчаткой, тоже Советская власть Установлена, вона как…

В ленинградский поезд Пэнкок входил уверенно, как в свою ярангу. Он быстро занял место, оттеснив какого-то парня в овчинном полушубке. Вообще он заметил, что его морская форма как-то выделяет его и даже чуть-чуть возвышает над другими людьми. И это ему нравилось.

Поезд пришел в Ленинград к вечеру. Трудно было поверить в то, что уже не надо никуда ехать, что достигнута конечная цель долгого путешествия, сложного не столько своей продолжительностью, сколько обилием впечатлений, часто непонятных и непривычных.

29

Как-то Сорокин поднялся на сопку и удивился, как изменили облик селения новые дома Улака. В интернате все было готово к приему учеников: в комнатах стояли аккуратно застланные кровати, длинный стол, покрытый клеенкой, тянулся через всю столовую.

За учениками надо было ехать в тундру.

Раньше Сорокин думал, что на нартах можно ездить только зимой, а тут собаки бежали по пожелтевшей тундре, и нарта скользила по траве ничуть не хуже, чем по снегу. Лишь на каменистых осыпях да на крутых склонах приходилось спрыгивать на землю и помогать собакам.

Удивительно красива осенняя тундра. По ночам прихватывал морозец, покрывал прозрачной ледяной пленкой лужицы, бочажки, берега тихих рек и озер. Утром лед быстро таял под лучами неяркого солнца. Сорокина поразило обилие грибов, ягод и пышных осенних цветов, местами покрывающих тундру сплошным красочным ковром.

На привалах собирали морошку, объедались черной шикшей, пачкая соком руки и губы.

— Вот тебе и пустыня! — повторял Сорокин.

Первый большой привал с ночевкой устроили у горячего источника. От воды пахло сероводородом. Горячий ручеек впадал в небольшой водоем, и температура здесь была вполне приемлемой для купания.

— Американский торговец Пони Карпентер, который жил в Кэнискуне, любил здесь купаться, — сообщил Тэгрын.

Натянули палатку, разделись и забрались в воду.

— Наверное, Пэнкок сейчас в настоящей городской бане моется, — сказал Тэгрын.

По Улаку гуляло множество разных слухов о жизни Пэнкока на русской земле. Долгое время от него не было никаких известий. Но потом из Анадыря пришла телеграмма, подтверждавшая, что парень благополучно добрался до Ленинграда и приступил к занятиям на подготовительном отделении Института народов Севера.

Иногда в радиорубку приходила Йоо и часами просиживала там, наблюдая за работой радиста.

— Что ты тут сидишь? — как-то спросил ее Сорокин.

— А вдруг оттуда Пэнкок заговорит, — с затаенной надеждой прошептала Йоо.

Но Пэнкок молчал, и, грустная, Йоо уходила в свою ярангу.

В темноте пар от горячей воды был не заметен. Но сероводородный запах чувствовался, и поэтому голову приходилось держать высоко. Сорокин видел перед собой яркие созвездия и узкий серпик зарождающегося месяца. На сердце у него было тревожно. В Улаке чувствовалось напряжение. В скором времени должен состояться сход, на котором надо будет принять решение о создании товарищества. В Улаке только об этом и толковали. Говорили, что общим станет все — не только вельботы, байдары, оружие, но и одежда, жилище и даже жены. Источник этих слухов был ясен. Беспокоил Сорокина и интернат. Как-то все получится?..

Вдоволь накупавшись, Сорокин и Тэгрын поужинали холодным мясом и улеглись спать.

Проснулся Сорокин от ярких солнечных лучей, пробивающихся сквозь плотную палаточную ткань. Потянуло запахом костра, — значит, Тэгрын уже встал и готовит чай.

Высунувшись из палатки, Сорокин на нарте, которая служила им столом, увидел кучку каких-то корешков.

— Попробуй, — сказал Тэгрын, — это пэлкумрэт.

Сорокин взял в рот корешок. Он был сладкий и необыкновенно вкусный.

— Где ты набрал? — спросил Сорокин.

— Пойдем покажу.

Чуть в стороне от лагеря, на небольшом возвышении, Тэгрын показал учителю развороченную землю. В ямке лежала щепотка кирпичного чаю. Сорокин вопросительно взглянул на Тэгрына.

— Это же мышиная кладовая! — засмеялся Тэгрын. — Я взял у них корешки.

— А чай откуда у мышей?

— Я положил.

— Зачем?

— Как — зачем? — удивился недогадливости учителя Тэгрын. — Как бы в обмен.

— А что, мыши чай пьют? — недоумевал Сорокин.

Тэгрын расхохотался так громко, что собаки навострили уши.

— Это такой обычай, — объяснил он Сорокину. — Считается, что мыши потом выменяют у своих богатых сородичей на этот чай корешков. Ведь многие звери живут как люди, только мы не понимаем их разговора.

После утреннего чаепития свернули лагерь и поехали дальше.

— Нам бы поспеть ко дню, когда оленеводы забивают телят на зимнюю одежду, — сказал Тэгрын. — Увидим интересный обряд.

— А Млеткын понимает разговор зверей? — спросил Сорокин Тэгрына.

— Понимает, — серьезно сказал Тэгрын. — Он хороший шаман.

— Что значит — хороший шаман? Разве шаман может быть хорошим?

— Может, — ответил Тэгрын. — В самом деле, он неплохой. Лечил раньше хорошо, знал все обычаи и заклинания, старинные предания и установления. Советы давал. Нынче он испортился, потому что захотел потягаться с сильными людьми. Неразумно поступил. Если бы он на нашей стороне был, многое было бы легко сделать…

— Да что ты говоришь, Тэгрын! — с удивлением воскликнул Сорокин. — Советская власть и шаман — это вещи несовместимые!

— Да, Млеткын не годится для Советской власти, — согласился Тэгрын. — Он теперь наш враг. Но многое, что сейчас говорят люди, идет от него. И правильно делает наш советский закон, что отделяет его от государства.

Поднявшись на плато, далеко внизу увидели четыре яранги, крытые лоскутной покрышкой из стриженой оленьей шкуры.

Собаки навострили уши, подняли морды.