Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

• Название: Прорыв. Боевое задание
• Автор: Михаил Аношкин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1968

---

— Я тебя пущу! Я тебя пущу! — рассвирепел Игонин. — Тут война, понимаешь, а он домой запросился. Показывай, где лучше обойти поворот, да живо! Не то пулю в лоб и самого в болото, — для острастки Игонин, отступив на шаг, наставил на мужика автомат.

— Нн-не надо, уб-бери. П-поведу.

— Иной коленкор. Грачев! — позвал он командира сборной роты. — Бери хлопцев, обойди болотом и чесани в хвост и гриву. Быстро!

Грачев деловито козырнул командиру и повернулся к проводнику:

— Веди, товарищ, да пошевеливайся!

Взвод свернул с дороги, вытянулся цепочкой за проводником. Грачев поспевал следом за мужиком.

Игонин, прихватив Сашу Олина, побежал к Миколе. Андреева оставил с остальной частью отряда, приказав залечь и ждать.

— Будь готов, Гришуха! Потребуешься, пришлю Сашу.

Гитлеровцы, видя, что русских мало, полезли на рожон. Хотели в обход, но сунулись в лес и вернулись ни с чем: болото. Справа болото, слева болото. Тогда по кюветам наиболее отчаянные поползли на сближение. Остальные прикрывали. В это время и подоспел Игонин. Пристроился рядом с Миколой, спрятавшись за ствол придорожной сосны.

Гитлеровцы ползли и ползли, вжимаясь в дно кювета. Петро удивился:

— Ты смотри! Храбрые какие! Гранаты есть?

— Десяток наберется.

— Мало.

Трескотня стояла невообразимая, будто по сухому валежнику ломилось сто медведей. Шальная пуля чиркнула Миколу в висок, сорвала кожу и немного обожгла. Только и всего. Кровь покатилась по щеке струйкой, теплой и щекотливой.

— Вытри, — посоветовал Игонин. — Посмотришь, дрожь берет. Будто серьезно ранило.

Микола замешкался: а чем вытирать? Вытер подолом гимнастерки. Петро залепил ранку жилистым листком подорожника.

— Пугнем сейчас гранатами, — сказал Микола. — Как думаешь?

— Давай. Только не распыляй. Крой сразу пятью справа и пятью слева.

Гитлеровцы приблизились настолько, что можно было различить их потные, распаренные лица. Упорные попались. Лезли и лезли. Ага, они тоже с гранатами. Хотят забросать. Ничего! Десять взрывов, слившихся в один, вздыбили землю в обоих кюветах, полоснули воздух горячими струями и осколками. Эхо взрыва гулко рванулось в стороны и вверх, усиленное стенами леса, как глухими стенами ущелья.

Кюветы обезлюдели. Несколько немцев нашли на их дне последнее прибежище. Одного немца взрывом выкинуло на полотно дороги и положило распластанного поперек.

Живые, оглушенные и испуганные, попятились. Но некоторые успели все-таки кинуть свои гранаты, которые упали в расположении взвода. Две взорвались на полотне дороги метрах в десяти, брызнув щебенкой и пылью.

Немцы наконец почувствовали, что русских не так уж мало и не такие-то уж они слабые, как показалось вначале. Поэтому под прикрытием пулемета попятились назад, чтоб уйти отсюда. Но было поздно. Из болота, словно черти, — мокрые и злые — выскочили бойцы Грачева и «чесанули» в затылок. Бежать было некуда. Десятка три солдат побросали оружие и подняли руки.

Бойцы Грачева окружили пленных плотным кольцом. Те сбились в тесную испуганную кучу. Петро оглядел пленных насмешливо, презрительно.

— Вояки! Ну, чего, как бараны, сгрудились?

Пленные непонятно лопотали. Какой-то боец крикнул:

— Они, товарищ командир, не понимают по-человечески!

— Научим!

— Можно перевести? — это Феликс протиснулся к Игонину.

— Понимаешь по-ихнему?

— Да.

— Молодец! Тогда вот что: пусть покажут офицера.

Феликс перевел. Пленные загалдели, заспорили и наконец вытолкнули вперед сухощавого фельдфебеля с клиновидным большим кадыком на длинной тонкой шее. Фельдфебель что-то кричал на своих. Петро спросил Феликса:

— Чего он орет?

— Стращает. Предателями называет.

— Приперло гада, — усмехнулся Петро и Олину: — Обыщи!

Саша колебался. Не приходилось ему еще никого обыскивать.

— Смелее! — подбодрил Петро. — Это же гад. Чего стесняешься?

Саша торопливо с ног до головы обшарил фельдфебеля. Из нагрудного кармана кителя извлек бумажник, передал Игонину.

В бумажнике кроме денег и удостоверения хранилось штук десять фотографий. На одной из них была изображена повергнутая голая девушка, а на груди у нее утвердился уродливый солдатский сапог. На второй был виден мужчина, повешенный на суку. Казненному едва ли было лет двадцать. Возле, привалившись плечом к дереву, красовался фельдфебель и улыбался фотографу. Петро сквозь зубы процедил:

— Ох ты какой! — и глухо бросил Грачеву: — Расстрелять.

Грачев ткнул дулом автомата в спину фельдфебелю:

— Снимай сапоги.

Феликс перевел. Фельдфебель заметно побледнел, даже уши поблекли вдруг. Сел на дорогу, стянул сапоги, злобно бросил их под ноги Игонину.

— Ах ты, гад, еще бросаешься! — Петро хотел пнуть фельдфебеля пониже спины, но спохватился. Грачев вывел фашиста к лесу и выстрелил ему в затылок.

Игонин приказал:

— Всех разуть! Быстрее!

Среди пленных поднялся переполох. Они видели, что сделали русские с фельдфебелем после того, как сняли с него сапоги. Страх обуял их. Неужели с ними поступят так же? Голубоглазый детина упал на колени и, обливаясь слезами, скороговоркой забормотал непонятно, обращаясь к Игонину.

— Чего он лепечет?

— Пощады просит. Говорит, рабочий из Гамбурга. Мать осталась.

— Все они сейчас за рабочих будут себя выдавать. И про мать вспомнил. Передай: не тронем. Волос не упадет с головы, хотя следовало бы не волос вырвать, а голову срубить.

Немцы не поверили Игонину. Сапоги с короткими, но широкими голенищами свалили в одну кучу. Топтались босиком, ожидали решения своей участи.

— Спроси, Феликс, еще этого: с какого он года? — попросил Игонин.

Феликс перевел вопрос, немец торопливо ответил. Григорий в школе изучал немецкий язык, но основательно успел его забыть. Однако кое-что в памяти удержалось. Услышав слова «таузенд» и «цванциг», догадался без перевода: этот голубоглазый детина с двадцатого года. «Ровесник», — подумал Андреев и сказал Феликсу:

— Узнай, чего надо ему у нас? Ему лично. Жил бы себе в Гамбурге.

Немец что-то залепетал, то и дело сбиваясь, поглядывая на своих товарищей. Те хмуро молчали, боялись оторвать от земли глаза. Детина часто упоминал имя Гитлера: видно, всю вину свалил на своего фюрера. Игонин усмехнулся.

— Теперь чуть что — Гитлер у них будет виноват. Как будто Гитлер без них полез бы воевать.

Петро повернулся к Миколе и, кивнув на груду сапог, подмигнул:

— Живем, друг! Любые выбирай.

— Самое безотказное снабжение в наших условиях, — согласился тот.

Феликс помог Грачеву построить пленных, и вот они, босые и понурые, выстроились на дороге в две шеренги. Петро прошелся вдоль строя. Немцы, привыкшие к повиновению, заученно повертывали головы в его сторону, что называется, ели глазами грозное начальство. Стоит этому начальнику шевельнуть пальцем, и всех их отправят догонять фельдфебеля.

— Скажи им, — обратился Петро к Феликсу, — чтоб катились отсюда ко всем чертям. И пусть больше не попадаются. И пусть бога молят, что некуда нам их деть. Передал?

Пленные не шелохнулись. Грачев посоветовал Феликсу скомандовать сначала «налево», а потом «бегом». Паренек так и сделал. Немцы выполнили команды автоматически. Но, удостоверившись, что в них не стреляют, ускорили бег, рассыпали строй и вот уже удирали во весь дух нестройной толпой, как будто бежали кросс.

Микола скрежетал зубами. Петро спросил его:

— Ты чего?

— А они с нами так обращаются?

— Ладно, ладно, — улыбнулся Петро. — Не надо злиться. То мы. Понимать надо.

...Отряд продолжал путь. Микола, Петро, Григорий щеголяли в сапогах. Саша подобрал превосходный «Цейс», принадлежавший офицеру, который гарцевал на коне, и отдал Игонину. С биноклем Петро выглядел внушительно — настоящий командир!

3

То была последняя стычка отряда с фашистами. Через сутки прибыли на маленькую, окруженную глухим лесом станцию Старушки. Действительно, распоряжался здесь комендант Богдан, шустрый краснощекий старикашка, потерявший руку еще в гражданскую войну. Он позвонил в Калинковичи, и через день к Старушкам радостно пыхтя и лязгая, подкатил старый паровоз «овечка» с десятком «телячьих» вагонов. Ребята обрадовались ему, как великому чуду, приветливо махали усатому мрачному машинисту. Отряд погрузился и помчался к своим. Бойцы пели песни. В головном вагоне, в котором ехали Игонин, Андреев, Микола, Саша Олин, чаще всех пели «Трех танкистов», любимую песню командира. Теперь эта песня напоминала еще и Анжерова, и Романа Цыбина, и Семена Тюрина.

До Гомеля добрались без происшествий. Правда, объявляли два раза воздушную тревогу. Первая тревога оказалась ложной — летела эскадрилья советских самолетов. За все дни войны бойцы лишь второй раз видели самолеты, на крыльях которых алели родные звездочки. Махали пилотками, прыгали от радости, кричали, будто летчики могли увидеть с большой высоты буйную радость людей, только что совершивших рейд по лесам Белоруссии. А вторая тревога? Из-за леса неожиданно вынырнул какой-то приблудный фашистский самолетишко. Его обстреляли из винтовок, а он даже не огрызнулся: наверно, не до того было.