Бернхард Шлинк - Обман Зельба

• Название: Обман Зельба
• Автор: Бернхард Шлинк
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Детектив
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01303-2

Впервые на русском языке издается серия из трех детективов Бернхарда Шлинка — автора знаменитого «Чтеца». Герхард Зельб, харизматичный частный сыщик, уже знакомый нашим читателям по первому роману серии («Правосудие Зельба»), вновь берется за дело, которое только на первый взгляд кажется незамысловатым, сугубо частным расследованием. Поиски пропавшей девушки по просьбе человека, назвавшегося ее отцом, оборачиваются настоящим авантюрным детективом, в котором причудливо переплетаются любовь и политика, идеализм и терроризм, настоящее и прошлое, обман и самообман. Как тонко подметил умница Зельб, «все убийства совершаются ради оправдания того или иного самообмана», в чем предстоит убедиться читателям второго романа серии, красноречиво названного «Обман Зельба».

---

Остальные кивали.

— Хорошо, что из Фишбаха все убрали. Теперь эта болтовня про боевые отравляющие вещества яйца выеденного не стоит.

— А может, наоборот — теперь за нас возьмутся? Не Фишбах, так Фирнхайм?

— Ерунда! Везде писали про операцию «Дракон» и про то, что все боевые отравляющие вещества вывезены из Германии.

— Я вообще не понимаю, как они могли напечатать эту заметку в «Тагеблатт», в марте.

— А вы заметили, что здесь уже пару дней отирается какой-то репортер?

— Еще и любезничай с этими типами! А скажешь ему пару ласковых, он потом так отыграется на нас всех, что мало не покажется…

— Не забывайте и про коммунистов, — шепнул мне директор Хазенклее, сидевший рядом со мной. — Для них такая тема — просто мечта.

— В наше время?..

— Во всяком случае, старый Хенляйн, который в шестидесятые и семидесятые годы бегал с листовками и все норовил поднять шум из-за этого леса, был коммунист. Правда, его действительно давно уже не видно и не слышно, и про Маркса с Лениным тоже замолчали. Если вас интересует мое мнение, наша Карл-Маркс-штрассе — это просто безобразие! Представьте себе: Ленинград переименовали обратно в Петербург, через пару лет уже во всей Восточной Европе не останется ни одной площади или улицы имени Карла Маркса, только у нас, в Фирнхайме. Надо переименовать ее в Хемницштрассе. Я считаю, что Маркс в долгу у Хемница,[41] и это был бы, кроме того, положительный сигнал для инвесторов.

Я спросил их про автоцистерны в Штрассенхайме. Все знали о них.

— Оранжевые, с надписью «Техническая помощь»? Они тут часто бывают, когда у них там учения.

Я попрощался и ушел. Улицы были пусты. Все уже принялись за воскресное жаркое, и я тоже поспешил на зеленые клёцки с бараниной по-тюрингски, которые уже, наверное, тушились в духовке у Бригиты. Она осуществляет объединение Германии на гастрономическом уровне.[42]

Я не знал, как мне относиться к тому, что я услышал в «Золотом ягненке». Верили ли они сами в то, что говорили мне, или пытались убедить меня, а заодно и себя в том, во что им хотелось бы верить? Точка зрения Веллера была ясна. Даже если бы в этом лесу и хранились боевые отравляющие вещества и им всем грозила опасность, разве это повод все бросить и уехать подальше? Можно ли начать все с начала в шестьдесят лет в Нойштадте или Гросс-Герау? На такое нелегко решиться и в пятьдесят, и в сорок лет. Единственная разница в том, что чем ты моложе, тем легче себя обмануть. Я все это понимал, и тем не менее эта компания завсегдатаев показалась мне собранием призраков, которые сидят в прокуренном полумраке пивной и сочиняют небылицы о заговоре против Фирнхайма.

После обеда было ясно и свежо. Мы пили в саду кофе, Ману, ухаживая за Соней, доказал, что в его жилах не зря течет бразильская кровь; Лиза оказалась очень приятной молодой женщиной. Она, конечно же, была в курсе всех этих историй с боевыми отравляющими веществами в лесу. Помнила она и старого Хенляйна, горбатого человечка, который долгое время каждую субботу стоял на Апостельплац и раздавал листовки. Она рассказала о пациентах, которые жаловались то на сыпь, то на нагноение в лобных пазухах, то на судороги, то на рвоту и понос — чаще, как ей казалось, чем в Рорбахе, где она раньше жила и работала.

— А вы говорили об этом со здешними врачами?

— Да. И для них это не было новостью. Но никаких выводов мы сделать не могли — нужна была статистика, нужны были наблюдения и сравнительный анализ. Кроме того, есть ведь объединение врачей больничной кассы, они же там получают счета и должны видеть, что происходит. Они должны были бы заметить, что у нас совсем другая картина, не такая, как в других местах.

— Вам страшно?

Она спокойно посмотрела мне в глаза.

— Конечно страшно. Чернобыль, парниковый эффект, уничтожение тропических лесов, сокращение количества видов, рак и СПИД — как в этом мире может быть не страшно?

— А в Фирнхайме, наверное, должно быть еще страшней?

Она пожала плечами, и в конце нашего разговора я знал не больше, чем когда покидал завсегдатаев «Золотого ягненка». То, что это было воскресенье, а по воскресеньям даже сыщики имеют право на отдых, было слабым утешением.

10 Когда песни так гармонично сливаются

Я забрал Турбо домой. Он отвернул голову крысе по кличке Руди, и Рёзхен щедро вознаградила его тунцом. По-моему, это сильно повредило его фигуре.

Вечер я посвятил своему дивану. Я взял лезвие от безопасной бритвы, старое, большое, не сверхэластичное с платиновым покрытием, а простое и удобное, перевернул диван, распорол шов обивки внизу, засунул руку по локоть внутрь и пошарил в поисках пули из пистолета Лемке. Вторую пулю, жертвой которой стала дантовская Беатриче, я, ошарашенный бандитским налетом Лемке, бездумно выбросил вместе с осколками.

Правда, она и сама изрядно пострадала, в отличие от первой, которую я через какое-то время выудил из дивана. Победив мрамор, она и сама расплющилась о него и была вся в царапинах. Первая же просто увязла в диване и сохранилась в своем первозданном виде. Я показал это гладкое, блестящее, изящное орудие смерти Турбо. Но он не захотел с ним играть.

Пришивать оказалось труднее, чем отпарывать. Вообще-то, я воспринимаю шитье и глажение как своего рода активную медитацию и с завистью думаю о многих и многих женщинах, которым это медитативное счастье отмерено щедрой мерой. Но на этот раз шитье превратилось для меня в неравную схватку с кожей, иголкой, наперстком и постоянно рвущейся ниткой.

Наконец я закончил, поставил диван на ножки, убрал швейные принадлежности и вышел на балкон. Воздух был теплый. Первые ночные бабочки бились в оконные стекла или, влетев в открытую дверь, кружились вокруг лампы. Я не сетую на свой возраст. Но бывают июньские вечера, в которые кажешься себе лишним в этом мире, если ты не молод и не влюблен. Я вздохнул, закрыл дверь балкона и задвинул шторы.

Зазвонил телефон. Я взял трубку, но сначала услышал только шум и тихий далекий голос, говоривший что-то, чего я не мог разобрать. Потом голос вдруг раздался у самого уха, совершенно отчетливо, хотя и на фоне того же самого шума; каждому слову вторило гулкое эхо:

— Герд? Алло, Герд?

Это была Лео.

— Ты где?

— Я хотела тебе сообщить… В общем… имей в виду, что Хельмута ты можешь не бояться…

— Я боюсь за тебя. Ты где?

— Алло, Герд! Алло! Я тебя не слышу. Ты меня слышишь?

— Ты где?

Связь оборвалась.

Я вспомнил рассуждения Тиберга о сверчке, который должен знать свой шесток. Потом представил себе Лео и Лемке в какой-нибудь Палестине или Ливии. Пока мы были вместе, я был уверен, что она не собирается делать карьеру террористки, что она просто попала в эту дурацкую историю и хочет поскорее выпутаться из нее, по возможности не угодив за решетку, и начать нормальную жизнь — если не прежнюю, то хотя бы новую. Еще я был уверен, что это лучший выход для всех. Детям тюрьма никогда не шла на пользу. Но и учебные лагеря боевиков в Палестине или в Ливии — тоже.

С такими мыслями плохо спится. Я рано встал и рано приехал к Нэгельсбаху в Гейдельберг.

— Ну что — мир?

Он улыбнулся.

— Мы работаем над одним и тем же делом. Я слышал, ваш новый заказчик — старик Вендт. А в остальном мы с вами мало что знаем об успехах друг друга, верно?

— Но мы оба знаем друг о друге, что не делаем ничего плохого.

— Надеюсь.

Я положил перед ним на стол пулю.

— Вы можете выяснить, не из того ли она пистолета, из которого был застрелен Вендт? И может, мы сегодня вечером встретимся? В вашем саду или на моем балконе?

— Приходите к нам. Моя жена будет рада. — Он взял пулю и покачал ее на ладони. — Результат будет сегодня вечером.

Я отправился в редакцию «Райн-Неккар-цайтунг». Титцке сидел за компьютером. Его вид напомнил мне свидетелей Иеговы, которые стоят на перекрестках со своей «Сторожевой башней». Та же самая серая, унылая и безнадежная добросовестность. Я не стал его спрашивать, что за черную тему он в данный момент освещает.

— Как насчет чашки кофе?

Он продолжал печатать, не поднимая головы.

— Ровно через тридцать минут в «Шафхойтле». Мокко, два яйца всмятку, один хлебец «Грэхем», масло, мед, сыр аппенцеллер или эмменталер. Заметано?

— Заметано.

— Лемке? — переспросил он, с аппетитом жуя. — Конечно знаю. Вернее, знал. В шестьдесят седьмом — шестьдесят восьмом годах он был знаменитостью в Гейдельберге. Видели бы вы его, когда он ставил на уши тринадцатую аудиторию. Когда правые, которые особенно его ненавидели, начинали орать во время его выступлений: «Зиг хайль,[43] Лемке! Зиг хайль, Лемке!» — а он в ответ начинал дирижировать: «Хо, Хо, Хо Ши Мин!» — вот это было веселье! Если речевки начинались не очень громко, он их перекрикивал, потом они набирали силу, и он умолкал, какое-то время неподвижно стоял за кафедрой, ждал, а потом вскидывал руки и начинал на кафедре отбивать кулаками ритм «Хо, Хо, Хо Ши Мин!». Сначала крики заглушали этот ритм, потом его поддерживали другие, вступало все больше и больше голосов. Он замолкал, через какое-то время переставал бить по кафедре, только размахивал руками, как дирижер, и иногда устраивал из всего этого комедию, и все кончалось массовым хохотом. Даже когда правые были в большинстве, «Хо, Хо, Хо Ши Мин!» побеждало «Зиг хайль, Лемке!». Он всегда гениально выбирал нужный момент — у него было на это какое-то особое чутье, и он всегда начинал именно в тот момент, когда враги еще бодро орали, но на самом деле уже выдохлись.