Андрис Колбергс - Ничего не случилось…

• Название: Ничего не случилось…
• Автор: Андрис Колбергс
• Издательство: Лиесма
• Жанр: Детектив
• Год: 1991
• ISBN: 5-410-00684-4

Действие романа А. Колбергса происходит в то время, когда «застой» уже признается фактом, но никто еще не может сказать, когда он будет ликвидирован.

Автор романа — известный латышский прозаик, работающий в детективном жанре.

---

Преодолев слабость, Ималда выпила пару успокоительных таблеток и вернулась в комнату.

Алексис вызывал по телефону такси.

— Ты уезжаешь? — с грустью спросила Ималда.

— Одевайся! Используй редкую возможность разорить своего скупого братца!

Несмотря на то, что в магазине промтоваров на улице Маету продают только за особые чеки и только морякам, возле магазина толпились мужчины, внешний вид которых говорил, что в будни они пасут овец — если вообще где-то работают — на высокогорных пастбищах или варят сыр из козьего молока.

— Лышных чеков нэт? — Из-под усов сверкнули зубы из белого металла. — Даю за одын двэнадцат…

Алексис только покачал головой и повел сестру сквозь толпу.

— По трынадцат! — заискивающе послышалось позади.

— Четырнадцат! — предлагали уже на ступеньках магазина, и Алексис даже призадумался.

Предъявив бдительной охране возле двери удостоверение моряка, Алексис с Ималдой вошли в магазин.

— Примадонны должны одеваться так, как положено примадоннам! Выбери, что тебе нравится!

— Пойдем отсюда! Пойдем! Мне ничего не надо!

У Алексиса чуть не сорвалось с языка: «Нет, ты и в самом деле ненормальная!»

В торговом зале стоял глухой рокот, который время от времени прорезали визгливые выкрики: «Не хватайте, я уже взяла это!» — «Нечего болтать — вы тут не стояли!» — «Не давайте этой спекулянтке так много — смотрите, чтоб всем хватило!» — «Ох, как счас вдарю!»

Мужчины, слишком слабые для рукопашных схваток у прилавка, стояли оттесненные к стене. Их помощь женам заключалась в том, чтобы держать покупки. А жены, руки которых не были заняты, бросались на приступ следующей крепости — рядом продавались розовые кофточки. Одна висела для обозрения высоко, почти под потолком, чтобы покупательницы не могли пощупать, а значит и замусолить ее. Покупательницы пытались втянуть в свои конфликты и продавщиц, но вежливость с какой те отвечали или высказывали замечание, просто поражала.

Ималда вдруг подумала: если бы кто-нибудь упал, его непременно затоптали бы.

— Наверно, завезли что-то из дешевых вещей… Обычно здесь такого не бывает… — оценил ситуацию Алексис.

Изголодавшиеся и жаждущие вряд ли так сражались бы.

— Прошу тебя, уйдем отсюда!

— Ладно, зайдем завтра. Сегодня мы явно не вовремя!

— Нет, Алексис, завтра тоже не пойдем!

«Она слишком взрослая для своих лет и слишком серьезная…» — с тревогой подумал Алексис, как бы предугадывая те заботы, которые ей вскоре пришлось взвалить на себя.

Главным входом в «Ореанду» разрешалось пользоваться артистам варьете, а музыкантам запрещалось. Известная логика в этом запрете была: музыканты работали дольше — когда заканчивалась программа, они играли для посетителей еще и танцы. К этому времени публика начинала расходиться по домам, на лестнице и у гардероба образовывались очереди, и музыканты, державшие верхнюю одежду в своей раздевалке, только мешали бы посетителям, пробиваясь уже одетыми через толпу.

Когда по домам расходились девушки варьете, ни на лестнице, ни в холле еще не было ни души. Там прогуливался только Константин Курдаш. От безделья он постукивал правым кулаком в левую ладонь. Удары были короткие и резкие, их безукоризненность доставляла швейцару радость, которая моментально отражалась на его тупом лице, по-видимому, в эти минуты он вспоминал какой-нибудь приятный эпизод из своих многочисленных боев на ринге. Немного побоксировав так, Константин осматривал свои белые лайковые перчатки — не разошлись ли швы и не отскочили ли белые кнопки с витиеватой надписью фирмы «Gentleman».

Примерно с середины и до самого конца программы у швейцара время отдыха: в дверь не стучат и не ломятся, ибо в это время «Ореанда» кутил уже не интересует. Гардеробщицы кипятят чай и приглашают Константина. Обычно он отказывается, но иногда и чаевничает с ними, однако чаще, разминаясь, прохаживается по холлу из угла в угол или читает газету, если в ней что-нибудь написано об известных ему видах спорта.

Это передышка перед уходом посетителей. Пропив полсотни, они начинают жадничать — суют Константину медяки либо вообще делают вид, что не замечают его. Курдаш великодушно посмеивается про себя над этими голодранцами, но лицо его остается неподвижным: он достаточно уже получил за вечер, впуская публику, и те два-три рубля, которые набираются тут по мелочи, когда ресторан закрывают, благосостояние Константина не повысят — это деньги, словно найденные на дороге, и считать их нечего. Леопольд получил из них свою долю, отложена и обещанная пятерка дежурному электрику — ему официально администрация почему-то заплатить не может.

Когда Курдаш подавлял свою вспыльчивость и агрессивность или сдерживал злобу, которая была у него, наверно, врожденной, и когда он не колотил уличных проституток, пытавшихся проникнуть, не заплатив ему десятку — таким налогом здесь официально облагалась древняя профессия, — он стоял в благородной позе полицейского, застывшего в карауле перед президентским дворцом. Константин всегда был в тщательно отглаженном костюме, до блеска начищенных туфлях, как жених, гладко выбрит и надушен «шипром» — одеколоном с тяжелым и сладким запахом, который предпочитают южане и который раньше почему-то рекомендовался мужчинам.

Ни девиц варьете, ни кривляк-певичек он не уважал, потому что считал их всех жлобьем, как и музыкантов. Входные двери Курдаш держал либо запертыми либо открытыми — в зависимости от настроения. Двери были открыты, если Константина переполняла злоба, она в нем скапливалась, как пар в котле и тогда, конечно, следует открывать предохранительный вентиль, кроме того, через незапертые двери кто-нибудь мог проникнуть с улицы — тогда Курдаш от души честил заблудшего, пуская в дело все свои обширные познания в области сквернословия и оскорблений, а если видел, что тот способен оказать сопротивление, выталкивал на улицу.

Если же Константин не был настроен на стычки, дверь он запирал, забивался в угол гардеробной и листал газету или журнал, никогда, однако, не принимаясь за чтение большой статьи.

Но беда была в том, что девушки-танцовщицы никогда не знали, открыта или заперта дверь, и поэтому всегда у самой двери получалась заминка. Швейцар, кажется, только того и ждал — тут же кричал: «А ну, вертихвостки, не ломайте дверь!». А если дверь не заперта: «Дуйте, дуйте отсюда, вертихвостки!» Эти окрики больно били по их самолюбию: девушки еще на лестнице испуганно озирались по сторонам, не зная, откуда ждать нападения. Однажды попытались пристыдить Курдаша, но в ответ услышали выражения еще покрепче и оскорбительнее, а когда пожаловались начальству, то сразу же поняли, что из-за них со швейцаром «Ореанды» никто скрещивать шпаги не намерен.

Накануне отъезда Алексис со свидания с Таней вернулся раньше обычного и стал укладывать в сумку вещи. Ималда приготовила на ужин целую тарелку бутербродов. За едой Алексис опять рассказывал о своих радужных перспективах, он немного выпил и теперь говорил веселее обычного, разрисовывая очень яркими красками как надежды, так и их осуществление, но Ималде брат казался каким-то надломленным, что-то потерявшим, будто весельем пытался компенсировать потерянное. Однокурсников по мореходке теперь он представлял неотесанными голодранцами, а товарищей по судну — не владеющими элементарными навыками морского дела. Обо всем он говорил нетерпимо, осуждая то, чем раньше восхищался, и восхищался тем, что раньше осуждал. Ималда не могла разобраться во всех его «за» и «против», она видела только, что брат переменился и чванливостью стал напоминать отца до ареста — все моря ему по колено, а горы по пояс, со всеми выдающимися личностями он в приятельских отношениях, исключая, правда, римских императоров: те умерли еще тысячу лет назад.

После ужина они спокойно разошлись по комнатам, Ималда немного почитала, потом заснула.

Среди ночи ее разбудили необычные звуки — она не сразу сообразила, в чем дело.

Сон окончательно слетел, когда поняла, что странные звуки, доносившиеся из соседней комнаты, — всхлипывания. Сомнения не было — плакал Алексис. Чтобы сдержать рыдания, он, видно, кусал подушку, и потому плач походил на поскуливание.

Она села на кровати, обхватила колени руками.

Отчего плачет Алексис? Может, войти к нему, успокоить? А как успокоить, если она не знает причины?

А из соседней комнаты все доносились с трудом сдерживаемые мужские рыдания.

Ималде стало страшно. Она считала, что знает Алексиса — слезы у брата не могут вызвать ни несчастная любовь, ни потеря имущества, ни сочувствие к чьим-то злоключениям, какие описывают в старинных романах.

Войти и просто поговорить — может, ему станет легче?

Но всхлипывания прекратились так же быстро, как и начались, потом она услышала скрип диванных пружин.