Зинаида Гиппиус - Роман-царевич

• Название: Роман-царевич
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Жанр: Русская классическая проза

Второй том настоящего издания включает в себя самый известный роман 3.Н.Гиппиус `Чертова кукла` (1911) — о мертвенности души современного человека, его продолжение — `Роман-царевич` (1912), отразивший раздумья писательницы о проблемах революционно-религиозного движения; и, наконец, вовсе не известный роман — `Чужая любовь` (1929), затерянный на страницах эмигрантской периодики и с тех пор не переиздававшийся, — о душевном одиночестве русских людей в эмиграции.

---

Круто оборвал Федька свою речь и всем телом повернулся в кресле.

— Так-то, милые, так-то, родименькие… А я уж и бай-бай, пожалуй… Каретка-то, небось, дожидается…

Зашевелились, заговорили.

— Куда вы, дорогой, дорогой Федор Яковлевич? — сказала, глубоко вздохнув, графиня. — Пожалуйста. Не покидайте нас так скоро. Вот чай. Прошу, Федор Яковлевич. Одну чашку чаю.

На громадных подносах лакеи разносили чай. В углу воздвигся стол с какими-то яствами.

Федор Яковлевич принял чай, деловито подвинулся с ним к столику и долго забирал еще что-то с подноса.

Говорили сдержанно, группами. Княгиня Александра, Антипий Сергиевич и старая графиня совещались вполголоса о том, когда назначить следующее собрание. Антипий Сергиевич предлагал «как можно скорее: время положительно не терпит». Порешили, кажется, на той неделе.

Смуглый архимандрит приналег на закуску и мирно беседовал с игуменьей Таисией, которая разводила жирными руками и жаловалась на свое имя:

— Что оно значит? Та-и-сия. Та, что в миру была, и сия, нынешняя. Та-и-сия. Как это понимать?

Оглянувшись пугливо в сторону Федьки Растекая, перебила себя, зашептала:

— Замечательный старец. Видимо, возлюблен Господом. Сила какая в нем замечательная. Тоже отца Лаврентия я видела. Великого духа человек.

Преосвященный Евтихий встал, взял подле него лежавший клобук свой, черный, но с бриллиантовым крестом впереди, и, красиво взмахнув рукавами шелковой рясы, точно золотистыми крыльями, надел его на голову.

«Почему мне казалось, что монахи носят только черное?» — подумала Литта, глядя на золото коричневого шелка, переливающееся под электричеством. Весь преосвященный блестел: и панагия на груди, и звезды.

Федька Растекай, покончив с чаем и печениями, внезапно сорвался со стула.

— Ну, пойду, пойду. Мир компании. За беседу много благодарю. Любят меня, все меня любят, малого, мушку этакую, все родные, милые. Прощай, матушка, графинюшка, Христос с тобой, пресвятая Богородица, прощай, Сашенька, небось, увидимся, красавица… Отцы святые…

Кланялся на все стороны. Литта, встав, хотела отойти, но Федор Яковлевич цепко схватил ее за руку и не выпускал.

— Прощай и ты, беленькая, послужите, послужите Христову делу, глазки востренькие… Буду еще когда у бабки-то — выходи, смотри, любимочка…

И Литта почувствовала на лице прикосновение мокроватых усов, за которыми шевелились мягкие губы. Федька ее поцеловал.

И уже семенил, не обращая больше ни на кого внимания, к выходу.

— Это он всегда, это ничего, — проговорила княгиня Александра, улыбаясь Литте, которая совершенно остолбенела от неожиданности. — Полюбит и непременно поцелует. Il n'y a rien de guoi vous alarmer, ma petit amie [6],— прибавила она, видя, что девушка в негодовании хочет заговорить, порывается к уходящему Федьке.

— С волками жить… — прошептал Литте на ухо Роман Иванович и тотчас же сказал громче:

— Такой уж обычай у старца. Успокойтесь. Видите, никто и внимания не обратил.

Но Литта не желала больше оставаться тут. Довольно. Как бы только уйти незаметнее. Подплыла старая графиня.

— Какой он… проникновенный, n'est ce pas, princesse? Il était trиs gentil avec vous [7],— несколько равнодушно заметила она внучке. И повернувшись к Роману Ивановичу:

— Il vous appelle toujours сокол ясный. Quelle jolie expression [8] — сокол ясный.

— Графиня, — почтительно склоняясь, по-французски сказал Роман Иванович, — что говорит вам ваше чувство? Может этот старец далеко пойти?

Расходились. Старый владыка Виссарион, худой, в очках, молчаливый, ушел раньше всех. Пышный Евтихий, сверкая бриллиантами своего клобука, остановился на минуту с Романом Ивановичем.

— Святый старец! — произнес он насмешливо и довольно громко, не стесняясь тем, что княгиня Александра, старуха и Литта были недалеко, могли его слышать. — Абие, абие, а больше бабие. Мозги-то у него давно низом вышли. Вы как полагаете?

Сменцев, привыкший к беспредельной грубости сверкающего иерарха, только улыбнулся под усами.

В эту минуту к ним подошла стройная, еще довольно красивая дама с растерянными глазами. Она весь вечер промолчала в уголке. Оттуда, не опуская взора, смотрела на Евтихия.

— Владыка, — начала она срывающимся от волнения голосом. — Простите… Я хотела вас спросить… Вы будете нынче на богослужении?..

Назвала одну из самых фешенебельных церквей.

— Не буду, — отрезал иерарх.

— Как жить!.. Ах, владыка, этот старец, конечно, очень замечательный, но на меня он совсем, совсем не действует. В нем не хватает величия. Как хотите — величия нет. А я так жажду духовного утешения, владыка. Такое чувствую смятение в последнее время, такое расстройство…

Она руки сложила и смотрела на него горячими глазами.

Преосвященный грубо оборвал ее:

— Камфоры, матушка, камфоры примите. Очень помогает.

И отвернулся. Дама постояла, подумала и, покраснев до слез, отошла робко.

— Отлипла, — довольно усмехнувшись, сказал иерарх. — Эк надоели, шлепохвостки. Так и прет их на монахов. Ну, прощайте, — прибавил он, попросту подавая руку Роману Ивановичу. — Значит, завтра прибудете? Вечерком, что ли? Полчаса имею. Поговорим.

— Собственно, чего-нибудь важного не сообщу, — сказал Роман Иванович чуть-чуть холодно и прищурился. — Так, личное мое дело одно. Желал сказать вам раньше, чем другим.

— Личное, личное… Как же не важно? Очень даже важно. Говаривали. Прибудете, значит. Ожидаю.

Многие ушли, кое-кто остался. Архимандрит, игуменья, молодой священник, несколько дам, Антипий Сергеевич. Кто-то предложил «пропеть». Дама с растерянными глазами села за рояль.

И Литта, которой удалось наконец выскользнуть незаметно, слышала, удаляясь, звуки: «Хвалите имя Господне».

Нестройное было пение, даже дикое, но усердное: каждый старался от полноты сердца, но ведь это был случайный хор, и напевы, как сердца, у всех оказывались разные.

Глава двадцать вторая СПЕШКА

С головной болью, усталый и слегка простуженный, вернулся Роман Иванович домой.

В маленькой передней наткнулся на чемодан.

А войдя в первую комнату своей квартирки и повернув яркое электричество, увидал на диване спящего Флорентия.

Не удивился, — он его ждал. Именно вечером. Флоризель умеет приезжать с какими-то необычными поездами.

Было совсем не поздно — двенадцатый в начале. Хотя голова и болела, но настроение у Романа Ивановича было скорее приятное. А явление Флоризеля совсем развеселило его.

Потихоньку вышел, переоделся, в миг приготовил чай на спиртовке.

— Флоризель, вставай. Этак ты до утра проспишь.

Флорентий повернул голову, щуря на свет глаза и улыбнулся еще впросонках.

Потом, живо опомнясь, вскочил.

— Здравствуй. А я с дороги… Ждал тебя. Сам не знаю, как уснул.

Поцеловались. Флорентий умылся, посвежел, — ни сна, ни усталости как не бывало. Сели пить чай.

— Ты что, Роман? Лицо утомленное.

— Голова болела. Проходит. Разные тут вещи… неприятности.

— У тебя? Что такое? Серьезное?

— Может быть. А, может быть, нет. После. Рассказывай. Впечатление?

— Впечатление превосходное, — оживился Флорентий и начал описывать Михаила, Наташу, старого профессора, — всех обитателей дачи с башней. Сменцев слушал, не прерывая. Знал, что Флорентий должен сначала высказаться «лирически», а потом уж сам перейдет к делу.

Лирика на этот раз кончилась довольно скоро. Из нее Сменцев тоже извлек много для себя полезного.

— Ржевский, по моему мнению, ценнейший человек для нашего дела, — уже совсем серьезно говорил Флорентий. — Если бы нашего не было, он свое бы начал, рано или поздно, на тех же основах. Вот мое убеждение.

— Рано или поздно. То есть поздно?

— Не знаю. Вероятно… не сейчас, — несколько смутившись, сказал Флорентий. Он дал слово Михаилу молчать о личных глубоких его сомнениях. — Сейчас есть у него внешняя связанность еще… или фикция связанности. Он — нигде и ни с кем, но это… как бы тебе сказать? Еще не официально.

— Очень хорошо. Такая официальность была бы сейчас и нежелательна. Ржевский, как единица, весьма приятен, верю, но…

Роман Иванович не кончил, задумался.

— Роман, не хочешь же ты, чтобы Ржевский действовал с нами тайно, пользуясь силами коллектива, к которому он уже внутренне не принадлежит? Это был бы обман. Мы не можем ему это предлагать.

Сменцев рассеянно поднял глаза на товарища.

— Что? Да… Нет, конечно… Сложные вопросы. Ты прав, мне надо съездить туда самому. Дело пойдет. Вот что, друг: а ты завтра — в Пчелиное.

— Завтра?

— Да, в двенадцать дня. Там неладно.

Роман Иванович встал и прошелся по комнате, хмурясь. От головной боли у него слегка подергивало правую бровь, и лицо казалось совсем кривым.