Режи Дескотт - Обскура

• Название: Обскура
• Автор: Режи Дескотт
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Триллер
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-386-02160-3

Десятое апреля 1885 года. В заброшенном доме в окрестностях Экс-ан-Прованса полиция обнаружила жуткое произведение неизвестного маньяка: одна из самых нашумевших картин Эдуара Мане «Завтрак на траве» воспроизведена при помощи трупов вместо живых персонажей.

Кто первый поймет, что существует связь между воистину адским творением безумного мастера и прихотью клиента-извращенца? Какой монстр создал этот кошмар и кому вообще могла прийти в голову идея столь чудовищной некроинсталляции? Кто остановит безумца и узнает все тайны больной души, утратившей рассудок?.. Ибо разве не утратил рассудка тот, кто счел смерть объектом произведения искусства?

---

Это была хорошая школа, и полученный в ней опыт послужил отличным подкреплением его теоретическим познаниям.

Несмотря на юный возраст, Жан Корбель постиг ужасно предсказуемую сущность человеческой натуры — хотя это никогда не мешало ему сострадать человеческим горестям. А работа в больнице Сен-Луи смягчила бы и более жесткое сердце. Со временем он привык удерживаться от невольных гримас отвращения и сохранял полную внешнюю невозмутимость, когда пациент демонстрировал сифилитические язвы на половых органах и других частях тела, иногда во рту, не говоря о тех случаях, когда они уже разъедали лицо. Но иногда разрушения, нанесенные болезнью, были столь обширными, а страдания людей — столь жестокими, что он не мог сдержать непроизвольную дрожь, охватывающую его с головы до ног.

Поэтому сейчас, уже немало насмотревшись на суровую изнанку жизни — на страдания людей, умирающих в своих каморках от туберкулеза или корчащихся от боли, когда многочисленные язвы поедали их тело заживо, и сознавая, что в подобных случаях нельзя помочь ничем, кроме сострадания, — сейчас Жан Корбель относился более терпимо к профессиональному бесстыдству пациенток, хотя сразу распознавал его природу — он понимал, что в данном случае оно играет ту же роль, что у «приличных» людей — простая любезность.

— Вы, случайно, не уснули, доктор?

Он поднял голову с невольной улыбкой — настолько эта бесцеремонность была непохожа на скованность и застенчивость большинства заходивших в его кабинет пациентов.

— Простите.

— О, это вы меня простите! Мне показалось, вы собирались уходить?

Она смотрела на него с прежней иронией во взгляде. Они как будто поменялись ролями, и теперь пациентом стал он. Жан вспомнил, что похожий взгляд был у Сибиллы, когда он побежал за ней после ее не вполне удачного «выступления» в клинике Шарко и она не могла не заметить, что он ею увлечен. Однако он вовсе не собирался увлекаться этой женщиной… Неужели о его мыслях так легко догадаться по выражению лица?..

— Располагайтесь для осмотра, — сказал он, чтобы вернуться в привычные рамки общения с пациентами. — Да, кстати… Я даже не спросил вашего имени.

— Марселина Ферро… Вот сюда? — спросила она, указывая на смотровое кресло.

Жан кивнул, приготовил хирургическое зеркало и направился к фаянсовой раковине в углу кабинета, чтобы вымыть руки.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

Она села в кресло, закинула ноги на специальные полукруглые скобы, подняла верхнюю и нижнюю юбку и стала терпеливо ждать, напевая вполголоса. Жан узнал мелодию и вспомнил название песенки — «На ступеньках дворца». Голос у женщины был приятным, чистым, с легкой обворожительной хрипотцой, которая вполне подходила к ее облику, но в то же время в нем звучала какая-то наивность, словно у совсем юной девушки. Марселина Ферро пела:

У нее столько возлюбленных,
Что она не знает, кого из них выбрать…

Жан глубоко вздохнул, прежде чем склониться между ее раздвинутых бедер, крепких и гладких. Бедра танцовщицы, отметил он, тщетно пытаясь отогнать неудержимое влечение, которое они в нем пробудили. Но когда Жан взглянул на треугольник волос, также имевших оттенок красного дерева, из-под которого выступали половые губы — две небольшие упругие складки плоти с перламутровой изнанкой, раскрытые, словно собирающиеся что-то схватить, — он непроизвольно сглотнул слюну и удивился, что колеблется, не осмеливаясь протянуть руку: она слегка дрожала. Эта область притягивала его как магнит. Никогда еще во время работы он не чувствовал себя таким взволнованным.

А слова песенки продолжали звучать:

У четырех углов ее кровати —
Букеты барвинков…

Чтобы справиться с волнением, Жан закрыл глаза и снова открыл их несколько секунд спустя, после чего, немного придя в себя, продолжил осмотр вульвы и вагины, осторожно раздвигая их пальцами в поисках возможных аномалий, прежде чем использовать зеркало. Марселина Ферро слегка вздрогнула, когда холодный металлический инструмент проник вглубь ее лона, и еще раз — когда с помощью раздвижного механизма Жан слегка расширил расстояние между складками плоти. В зеркало, похожее на внезапно раскрывшийся одинокий глаз циклопа, глядящего в темную зияющую бездну, Жан осмотрел шейку матки.

— Когда вы в последний раз вступали в сексуальные отношения? — спросил он, по-прежнему не разгибаясь; ему проще было разговаривать с этой женщиной в таком положении, чем лицом к лицу — тогда снова пришлось бы выдержать ее взгляд.

— Хм… где-то с месяц назад, — рассеянным тоном произнесла она и снова замурлыкала песенку.

— Месяц назад? — невольно переспросил Жан. Он был удивлен таким большим перерывом, поскольку для женщины, занимающейся известным ремеслом, это и впрямь было необычно.

Пациентка даже не стала утруждать себя повторным ответом — ее песенка звучала не умолкая:

Все королевские кони
Могли бы напиться отсюда,
И здесь мы уснем
До скончанья веков…

Хотя, может быть, она просто его не расслышала — собственный голос, а также преграда из юбок заглушили его слова. Убрав зеркало, Жан выпрямился — с таким чувством, что покидает какую-то опасную зону, прежде чем его воля окажется полностью парализованной.

— Забавно! — неожиданно произнесла женщина. — Вот эта картина, — она указала на висевшую на стене небольшую репродукцию, которую Жан некогда сделал сам, с Сибиллой в качестве модели, — это ведь «Олимпия» Мане, не правда ли?

— Вы знаете эту картину? — с изумлением проговорил Жан.

Марселина Ферро расхохоталась:

— Как-то раз один человек попросил меня поучаствовать в настоящем фарсе! Правда, сам он относился к этому очень серьезно. Я должна была позировать ему обнаженной, лежа на софе, — все как на этой картине. Он называл это «живая картина». Это было так смешно! — Она опустила ноги на пол и, не давая Жану времени что-либо ответить, добавила: — Вот так я и узнала ее название.

Жан никогда не видел ничего подобного, но знал, что такая мода весьма распространена в определенных кругах: воспроизведение в реальности, с точным соблюдением мельчайших деталей, знаменитых полотен — с натурщицами из плоти и крови. Такое развлечение, на его взгляд, действительно было довольно смешным. Некоторые художники доходили даже до того, что для воспроизведения «Суда Париса» Рубенса набирали старух из какой-нибудь богадельни, а «Плот „Медузы“» превращали в древнеримскую оргию.

— Вы и в самом деле напоминаете Викторину Меран, — заметил он, одновременно констатируя про себя, что это относится и к Сибилле.

— А кто это?

— Натурщица Мане, — ответил Жан, почувствовав облегчение от такого неожиданного поворота беседы. — Она также позировала ему для «Завтрака на траве».

По равнодушному выражению лица собеседницы он понял, что она никогда не слышала об этой картине. Он положил свой инструмент на металлический поднос.

— Это вы сами рисовали? — спросила она. — Вы к тому же еще и художник? — Даже в ее восхищении слышалась насмешка.

Жан ограничился скромным кивком — он более чем кто бы то ни было знал истинную цену этой мазне. Женщина снова оживилась:

— Он принес мне такую же черную бархатку на шею, такие же остроносые ночные туфельки, такой же букет — все как на картине.

Жан не сразу понял, что она говорит о человеке, которого уже упоминала.

— И негритянку раздобыл?

— Да, в таком же розовом платье! Все было в точности как на картине, говорю вам! Он нашел Иветту, негритянку с Мартиники, — снова усаживаясь напротив него, ответила Марселина Ферро.

Жан вспомнил отвратительные комментарии, сопровождавшие первое появление «Олимпии» на Художественной выставке: «желтопузая одалиска», «мартышка, пытающаяся скопировать позу и положение рук тициановской Венеры», «готтентотская Венера, лежащая как голый труп на столе морга». И эта откровенно бесстыдная рука, шокировавшая публику… В чем же ее обвиняли, эту руку? В том, что ею Олимпия явно ласкает себе клитор, — видимо, такое впечатление создавалось из-за того, что у натурщицы слишком длинный средний палец или слишком выпирающий клитор, усмехнулся про себя Жан. Однако эта картина, которую в первые дни выставки приходилось охранять двум гвардейцам во избежание актов вандализма, теперь, двадцать пять лет спустя, — после всех хлопот друзей Мане, организовавших сбор денег по подписке с тем, чтобы после смерти художника выкупить картину у его вдовы, — должна была вот-вот оказаться в коллекции Лувра.

— Вы работали в одном из дорогих публичных домов? — спросил Жан, оторвавшись от своих мыслей. Такая догадка пришла ему на ум из-за ее упоминания об Иветте — негритянке, однажды приходившей к нему на прием.