Виктор Конецкий - Том 7. Эхо

• Название: Том 7. Эхо
• Автор: Виктор Конецкий
• Издательство: Международный фонд "300 лет Кронштадту - возрождение святынь"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94220-009-2, 5-94220-002-5

СОДЕРЖАНИЕКЛЯКСЫ НА СТАРЫХ ПРОМОКАШКАХ

От воспитанника до мичмана, «Капитан, улыбнитесь», От лейтенанта до старшего лейтенанта, Наши университеты, Вопят огнями тишину, Непутевая тетка непутевого племянника, Еще про объединение, Счастливая старость, Чуть-чуть о Вере Федоровне Пановой, «НЕ МИР ТЕСЕН, А СЛОЙ ТОНОК?» (Из писем Л. Л. Кербера), Судьба семьи, О Викторе Платоновиче Некрасове, Из последних писем Л. Л. Кербера, ПАРИЖ БЕЗ ПРАЗДНИКА (В. П. Некрасов), Смерть в чужой квартире, Письма, полученные после публикации «Парижа без праздника», «У КАЖДОГО БЫЛ СВОЙ СПАСИТЕЛЬ» (О «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина), Из переписки В. Конецкого с А. Адамовичем.

ПАМЯТИ ВИКТОРА КУРОЧКИНА

КТО Ж У ВАС СМОТРИТ НА ОБЛАКА? (А. И. Солженицын)

КАПИТАНЫ

Капитан Георгий Кононович, Всего две встречи, Капитан Георгий Яффе, Он поэмы этой капитан (С. А. Колбасьев), Капитан Юрий Клименченко, Россия океанская.

ИЗ ЗАЗЕРКАЛЬЯ

От Верочки Адуевой, «Я буду в море лунной полосой…», Перестройка, или Пожар в бардаке во время наводнения, Жизнь поэта — сплошной подвиг.

ОПЯТЬ НАЗВАНИЕ НЕ ПРИДУМЫВАЕТСЯ (Ю. П. Казаков).

Начну с конца, с последнего письма, Нам с Казаковым под тридцать, Перевалило за тридцать, Как литературно ссорятся литераторы, Прошло одиннадцать лет, Из дневниковых записей на теплоходе «Северолес», Эпилог.

ОГУРЕЦ НАВЫРЕЗ (А. Т. Аверченко)

ЗДЕСЬ ОБОЙДЕМСЯ БЕЗ НАЗВАНИЙ (В. Б. Шкловский)

Из писем О. Б. Эйхенбаум и Е. Даль

БАРЫШНЯ И РАЗГИЛЬДЯЙ (Б. Ахмадулина и Г. Халатов)

Встречи разных лет

Разгильдяй Грант

ПРИЯТНО ВСПОМНИТЬ (Р. Орлова, Л. Копелев, Д. Стейнбек, Э. Колдуэлл)

На полчаса без хвоста (У. Сароян)

Архисчастливый писатель (А. Хейли)

ПРИШЛА ПОРА ТАКИХ ЗАМЕТОК

ДВЕ ОСЕНИ

---

Когда могилу засыпали, какой-то молодой человек стал читать «Гамлета». Зинаида Николаевна заволновалась, опасаясь эксцессов, — было явно много подосланных. Просила больше не читать… Может быть, со мной рядом стоял Юрий Казаков, которого я не знала…

В. А

Без даты.

Абрамцево.

Так мощно дохнуло осенью, что я стала собираться в город (пока мысленно). Со мной только дворняга Динка (это немало!). Но вдруг — выглянуло бесцельное (изумительный эпитет Бунина!) холодное солнце, и я раздумала.

Здесь все-таки лес, который здорово полезен моей астме, книги. И собаке здесь лучше (надеюсь — не смеетесь?).

Сегодня ночью, лежа, как всегда, с книгой, — как-то растопило кору, наросшую вокруг сердца (читала Ваш «Мимолетный праздник»), и стала многое вспоминать.

Книги я начала читать рано. Книг моего детства Вы, вероятно, даже не знаете. «Маленький лорд Фаунтлерой» (ослабленное издание «Домби и сын»), Луиза Олькот — две книги: «Маленькие мужчины» и «Маленькие женщины». К чести своей, должна сказать, что я и тогда понимала, что это сентиментальная дрянь. Но… Чарской зачитывалась!! Было у нее какое-то умение ловить детские души.

В Киеве, где я жила в детстве, была замечательная большая детская библиотека. Ее директриса, сестра какого-то банкира, основала ее (полностью!) на свои деньги. Были у нее выпученные глаза (вероятно — щитовидка), я ее побаивалась. Она упорно совала мне книги, которые считала хорошими (классики были и дома), а я так же упорно требовала Чарскую! Она укоризненно качала головой — но давала.

Теперь перебросимся через несколько десятилетий.

В 27-м году я переехала в Ленинград. Обедала в столовке для композиторов и писателей — она помещалась на Невском, недалеко от вокзала, во дворе кинотеатра «Колизей». Туда ходили примерно одни и те же люди. Заходила и какая-то тихая, низенькая старушка, вся в черном. И однажды мне сказали: «Знаете ли, кто это? Лидия Чарская!» Я даже не представляла себе, что она еще жива! Уже тогда не многие знали ее имя.

Чтобы утешить Ваше писательское тщеславие — расскажу еще один эпизод. Это было уже во время войны. Писателям полагались всякие пайки. Адуев ненавидел ежемесячное хождение за ними. Однажды в коридоре Союза писателей, сидя среди жаждущих писателей, он наблюдал, как в заветную дверь вошла незнакомая старушонка, и слышал следующий разговор: «Вы по какому списку?» — «…» — «Вы прозаик или поэт?» — «Я, собственно, написала одно стихотворение…» — «???» — «В лесу родилась елочка…» Непробиваемый секретарь Союза выскочил в коридор и закричал: «Вы знаете, кто это???! Вам этого не понять! Вы слишком молоды!» И старушка получила все по высшему разряду! Так что — надейтесь на добрую память поколений!

И еще один эпизод из прошлого, совсем другого порядка (вот разболталась старуха, разомлела от воспоминаний! А мне не совестно, это Вы уже ни от кого не услышите).

Ехала я на трамвае по Кировскому проспекту, который назывался поэтично: улица Красных Зорь. Но Зори быстро погасли. До убийства Кирова оставалось лет пять. Ехала на площадке, на которой кроме меня ехали два молодых парня, один был в тельняшке. Второй этому молодому морячку показывал Питер. И еще ехала старушка, т. е. она, может быть, и не была старой, но, во-первых, она была под вуалью, а, во-вторых, я была еще молода.

Помню день был 30 сентября — День Веры, Надежды, Любови. Все повыползали из своих укрытий. Проезжали мимо дворца Кшесинской. Парень объясняет, что с этого балкона говорил Ленин. Моряк спрашивает: «А кто такая Кшесинская?» — «А это была любовница Николашки…» И тут дама выпрямилась и строго сказала: «Не Николашки, а императора нашего, Николая Александровича!» Парни остолбенели — как, впрочем, и я.

Вот чего я только не видела!

В. А

Без даты.

Милый Виктор! Прочитала о севастопольском торжественном захоронении — Вы ведь этому помогли. Я помню Вашу статью в «Известиях». Как это достойно такой великой памяти, какие были люди…

Вчера я долго разбирала свою поэтическую полку. Вышло еще одно издание Петровых, у меня его еще нет. Тираж — 2500! (Какой стыд, когда на всех лотках валяются издания и переиздания «Анжелики» и т. п.)

И я нашла стихотворение, написанное Давидом Самойловым (Мария Сергеевна его очень чтила как поэта) в память Арсения Тарковского.

Вы Марию Сергеевну знали, и хочется, чтобы это стихотворение было и у Вас. Мария Петровых да ты В наш век безумной суеты Без суеты писать умели. К тебе явился славы час. Мария, лучшая из нас, Спит, как младенец в колыбели. Благослови ее Господь! И к ней придет земная слава, Зато не сможет уколоть Игла бесчестия и срама. Среди усопших и живых Из трех последних поколений Ты и Мария Петровых Убереглись от покушений И в тайне вырастили стих.

Всего Вам доброго.

В. А

07.03.92.

Вика! Я писала Вам о последней книге Каверина: это настоящий эпилог жизни в литературе. Каверин восторженно (иногда наивно) любил литературу, но писателем был блестящим. Художника в нем не было ни на грош. Лучшее — «Два капитана», остальное, особенно раннее, до невозможности надуманно. Вы, вероятно, и не читали — и не надо.

Но эта книга, умная и честная, покрывает все его чисто литературные грехи. В старости он все оценивал, но иногда раздражающе грешил самолюбованием. Исповедальность вообще противное слово. Искренность — это другое. Казниться прилюдно не стоит никогда. Ох, когда-то грешили и Вы — помните упреки Казакова?

Когда Каверин перестал «выдумывать» — написал благородную и нужную для истории литературы книгу. Чего стоит одна выдумка: опубликовать позорные страницы писателей и их Союза!

Порадовалась тому, что в книге Каверина, которая, безусловно, останется как кусочек зеркала нашего гнилого литературного быта (термин Эйхенбаума), несколько раз встречала Ваше имя в контексте благородных действий…

Хотя Шкловский говорил, что с соседями — как мачты на разных кораблях (вероятно, имея в виду именно Каверина, с которым начинали одновременно).

Были ли Вы на 80-летии Шкловского в ЦДЛ? Это было грустно. Битком набитый зал, масса молодежи, а ощущение у меня было такое, что пришли смотреть на экспонат литературного «неолита».

Сразу после Каверина прочла книгу Лидии Гинзбург «За письменным столом». И она без конца вспоминает Шкловского. Но какая холодная, рассудочная книга. Гинзбург умна и холодна, у нее не бывает неожиданностей — то, чем был переполнен Шкловский. Это Вы знаете лучше меня. Я перечитала Ваши очерки о нем и о Казакове (не люблю вычурного слова «эссе», хоть оно и соответствует этюдам в живописи).

Эссе — буквально по-французски «essais» — попытка.

Блок когда-то посреди бытового, домашнего письма писал: «Холодно жить». Что же нам? Поймите, мне хочется греться в мыслях о людях…

Только не теряйте почву под ногами (я о квази-драме — это не Ваше)?.

В. А

Без даты.

Последнее письмо

Литературу я любила с юности. Хотя училась музыке, находили способности. Приехав в Ленинград в 27-м году, я еще ничего не решила. Пошла к Эйхенбауму с рекомендательным письмом. Борис Михайлович встретил меня по-петербургски, сразу предложил присоединиться к его ученикам, которые работали над архивами, кажется, Лермонтова. Но меня в мои 20 лет так напугало слово «архив», что я вежливо улизнула. Так определилось музыкальное русло моей жизни. И хотя работала я успешно, вдруг теперь обнаружилось, когда музыкой заниматься уже не могу, что музыка была законным мужем, а литература — любовник (который всегда дороже!).

Вот я в тоске своего одиночества и ползаю по полкам, а книг у меня не мало. Есть книги «всегдашние», есть случайные, забытые или вовсе не читанные. Не смейтесь, но я даже пытаюсь понять что-то в современной физике, что для меня не просто. Вот так и живу.

Вот вытащила Конрада, и он меня тронул своей влюбленностью в море. Верно ли я думаю, что он плавал только на парусниках? Тогда понятно, парус сам по себе поэзия и живой.

А вообще-то, жить мне невесело. Уходят, уходят друзья. И вокруг все достаточно противно. Наше «завтра» в тумане. Зато природа убеждена в весне: под моим окном упорно лезет из-под снега подснежник, который я когда-то воткнула.

На дачку свою ездить не могу. Машин нет, на электричке трудно. А как я радовалась когда-то ранней весне в моем лесу…

Вообще, жить в 86 лет невесело.

Не сердитесь, что похныкала. Я это делаю редко. Много лет рядом со мной была моя собака, а теперь ее нет и я совсем одна…

В. А

18.03.92.

«Я буду в море лунной полосой…»

Из всех писем, которые я получаю, 9/10 от женщин всех возрастов. Нет, не о знакомстве или подаянии просят. Просто обрушивают свои каракули в космическое пространство — вопль одиночества. Количество женского одиночества, включая замужних, в России запредельно и никем не считано.