Рассел Хобан - Амариллис день и ночь

• Название: Амариллис день и ночь
• Автор: Рассел Хобан
• Издательство: Открытый Мир
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-9743-0004-1

«Амариллис день и ночь» увлекает читателя на поиски сокровенных истоков любви, в волшебное странствие по дорогам грез и воспоминаний. Преуспевающий лондонский художник Питер Диггс погружается в сновидения и тайную жизнь Амариллис – загадочной и прекрасной женщины, которая неким необъяснимым образом связана с трагедией, выпавшей на его долю в далеком прошлом. Пытаясь разобраться в складывающихся между ними странных отношениях, Питер все больше запутывается в хитросплетениях снов и яви, пока наконец любовь не придает ему силы «пройти сквозь себя самого» и обрести себя в душе возлюбленной. Автор словно побуждает эту непростую историю преображения проступить из туманов фантазии в реальность: невероятные события и парадоксальные случайности, страхи и призраки прошлого и предчувствия грядущих перемен сплетаются в мерцающую, чарующую ткань необычного повествования.

---

Ее тут не было. Да полно, разве я на что надеялся? Может, мне только и надо было, что угодить в самую гущу голубей? Не знаю. Амариллис всего лишь хотела побыть одна, так с какой стати мне чувствовать себя тем отчаявшимся влюбленным в суматошной толпе? Что-то мне никак не удавалось угнездиться в общепризнанном пространстве-времени. Уж не выпал ли я из реальности в кое-что не столь комфортное? Картинка перед моими глазами вдруг запрыгала и стала таять, точно кадр, застрявший в кинопроекторе.

Я прикрыл глаза руками, потом отнял ладони. Картинка восстановилась. Передо мной стояла женщина, немолодая, с участливой улыбкой. Неужели та самая, что всучила мне «Советы друга»? Или у них целая секта?

– Все это реально, – заверила она. – Даже если мы все закроем глаза, это все никуда не денется.

– Я читал об одном племени… – сказал я. – По-моему, где-то в Южной Америке… Так вот, они там видят один и тот же зазор.

– Что-что?

– Ну, понимаете, закроют глаза – и каждый видит то же, что и другие.

– Во сне?

– Ну да. Он у них одинаковый.

– И так каждую ночь?

– Не знаю, может, и реже. Этот зазор – их предание, предание о том племени. Вроде как толкование к тому, как они живут.

– А почему вы так странно говорите – «зазор»?

– Не выговариваю ту букву.

– Может, это и есть реальность.

– Что?

– Их сон. Может, реальность – это сон, а они просто умеют его смотреть.

Я снова закрыл глаза. А когда открыл, ее уже не было. Нет, это другая женщина, не из поезда; та бы ни за что не сказала, что реальность – это сон.

32. Комедия дель арте

Джони Митчелл пела,[93] что совсем не знала любви: только иллюзии любви – вот и все, что приходит ей на память. Так что я, очевидно, не единственный, кому довелось усвоить этот урок. А если два человека лелеют одну и ту же иллюзию, то она для них остается реальностью, пока не рассеется, так ведь? Трудно понять, где заканчивается любовь и начинается нечто иное; ничуть не легче и отличить любовь от того, что ею не является. Георг Гроддек[94] утверждал так: если мужчина может зайти в туалет, откуда только что вышла его возлюбленная, и запах не вызовет у него отвращения, значит, это любовь. Мы с Ленор прошли этот тест в самом начале. А запахи и вправду штука важная. До сих пор помню запахи того январского вечера, когда мы прошли лабиринт-«Трою» и я поцеловал ее: запах земли после дождя, запах ее холодного лица, ее волос и черного шерстяного шарфа. Запахи любви.

Ленор курила, поначалу не так уж много, но со временем все больше и больше. В ее присутствии в доме всегда было дымно, а в запахе и вкусе ее кожи чувствовался привкус табака, но я не обращал внимания. Многое менялось, но в постели она оставалась по-прежнему хороша, а временами мы, бывало, только там и общались друг с другом. Приятно было смотреть на нее раздетую: великолепная у нее была спина, длинная, мускулистая, а изгиб поясницы такой, что ради него на что только глаза не закроешь. С Ленор я написал некоторые из лучших своих ню; мне нравилось вычерчивать на бумаге эту ее змеистость, и подчас я называл ее Ламией, хоть она этого прозвища и не любила.

Насчет курения… Курила она «Мальборо» – в мягкой упаковке, не в твердой. Вскрывая очередную пачку, она дергала ленточку, скреплявшую целлофановую обертку, затем срывала кусочек фольги, прикрывавший первые шесть сигарет. Некоторые курильщики на этом этапе переворачивают пачку и постукивают по донышку указательным пальцем другой руки, пока одна из сигарет не выскочит; другое дело Ленор – она держала пачку, не переворачивая, левой рукой, а большим пальцем правой давала под донышко свирепого тычка. Я каждый раз кривился, чуть ли не ожидая, что эти «Мальборо» завопят от боли.

Наш разговор о женщинах-птицах я уже пересказывал. Случился он через несколько месяцев после того, как я предложил Ленор перебраться ко мне, а она отказалась. Теперь, задним числом, я понимаю, что очень скоро мы бы друг от друга на стенку полезли, но тогда-то ее отказ меня поразил и заставил признать: да, из наших отношений ушло нечто важное. «Ну, хватит ходить вокруг да около», – говорят люди, когда хотят пропустить все приготовления и перейти сразу к сути дела; но, быть может, в любовных делах самая суть как раз и состоит в приготовлениях – в том взаимоуважительном понимании, что не стоит портить удовольствие спешкой. А мы с Ленор не стали ходить вокруг да около – и неизбежно что-то упустили. «Важно то, как ты входишь в комнату», – сказала мне как-то одна женщина, и чем дальше, тем лучше я сознаю, до чего она была права.

Мы с Ленор прошли лабиринт и объявили, что отныне мы вместе на веки вечные, в январе девяносто третьего, но уже к концу лета наша связь все меньше и меньше походила на любовь. Теперь Ленор редко показывала мне свои блокноты, а ведь когда мы только сблизились, она чуть не каждый день подсовывала мне очередные заметки и наброски и, несмотря на все разглагольствования о том, как она «учится видеть», гордилась своими эскизами и записками чуть не по-детски и жаждала моей похвалы. Рисунки ее были превосходны, словесные наблюдения остры и точны, и мне удавалось говорить именно то, что ей хотелось услышать, время от времени вставляя и полезные замечания.

Мы занимались тем же, чем и все влюбленные парочки: ходили на концерты, в оперу и в кино, выпивали в барах, обедали в ресторанах, готовили друг другу всякие вкусности, посещали Национальную галерею и другие музеи, подолгу прогуливались у реки. Ленор любила Мессиана, Лигети, Булеза, Бертуистла[95] («У меня нет времени на композиторов, которые только и хотят, что доставить удовольствие, – заявляла она. – Ну, разве что Антониу Карлос Жобим[96] сойдет, да и то под настроение»), «Тоску»[97] («Как это здорово, когда она вонзает кинжал в Скарпию, вот это я понимаю, характер! Как ему не терпелось ее проткнуть, а она все-таки успела первой!»), «Исчезновение» («Женщин постоянно хоронят заживо, так или иначе. Он это сделал, когда впервые упустил ее из виду: он перестал ее видеть, перестал воспринимать ее, и это стало началом конца для них обоих»), бар «Зетланд-Армз» («А все-таки нечестно: раз тут подают Джона Смита горького, должна быть и Покахонтас сладкая»[98]), «Синего слона» («А в Бангкоке, наверно, вот так же толпятся у входа в какой-нибудь „Королевский гамбургер“»), грибной суп (ее приготовления), шницель по-венски (моего), тираннозавра («Если бы он мог взобраться на Эмпайр-стейт-билдинг, его бы тоже сняли в кино»), Веласкеса[99] («А кто лучше выглядит сзади – она или я?») и электростанцию Бэттерси[100] («Почему ее поставили вверх тормашками?»).

Когда именно все начало меняться, сказать трудно; по-моему, примерно тогда же, когда мы разругались из-за этих женщин-птиц. Вскоре после того Ленор сообщила, что работает над циклом в духе комедии дель арте.[101] «Только в современных нарядах, – уточнила она. – Комедия, которую мы наблюдаем изо дня в день». В следующий же мой визит она продемонстрировала первую картину из цикла.

– Панталоне, – пояснила она. – Глупый старикашка, вечно волочится за молоденькими.

На картине оказался я сам, только какой-то хитрющий, с лукавыми глазками, в обычных моих джинсах и водолазке, но с традиционной козлиной бородкой и пышными усами торчком; короче, подкатись такой тип к вашей дочке, вы бы точно не обрадовались. Поза была содрана прямо у Калло,[102] и этот мой двойник плотоядно косился на девушку в туго обтягивающих джинсах, склонившуюся над портфолио. Имейте в виду, что дело было в девяносто четвертом, когда мне исполнилось только двадцать восемь, а Ленор – двадцать два.

– Я что, кажусь тебе старикашкой?

– Не по возрасту, нет, просто по стилю, если ты понимаешь, о чем я: учитель, осуществляющий droit du seigneur[103] с самой лакомой студенткой.

– Вроде тебя.

– Ну да.

– Насколько я помню, это ты сделала первый шаг. Могу процитировать твой гамбит дословно: «Что мне в тебе больше всего нравится, – сказала ты, – так это то, что ты сделаешь меня несчастной».

– Мне тогда было очень плохо. Я порвала с человеком, с которым прожила два года, и только-только начинала понимать, как оно все бывает. Похоже, время доказало, насколько я была права, тебе не кажется?

Но это было слишком уж высокопарно и слишком уж лично, так что я не схватил наживку, а только спросил:

– Еще что-нибудь есть из этой серии? Арлекин, например?

– Я над ним работаю, – замялась она.

И показала автопортрет в облегающем трико Арлекина и с прикрытым полумаской лицом.

– Это ты, – заметил я. – И вовсе не в современном наряде.

– Арлекин – вневременная идея. И вообще, я его еще переделаю.

Это было в августе. Колледж закрылся на каникулы, и времени у нас обоих стало побольше, но виделись мы все реже и реже. Ленор возилась со своей комедией дель арте, а я лелеял задумки картин с привидениями. Если попросите своих знакомых назвать какую-нибудь картину с привидениями, девять из десяти вспомнят ту вещицу Фюсли[104] с мерзким коротышкой, усевшимся женщине на грудь. Определенно перспективы в этом жанре еще велики, и я не без удовольствия взвешивал свои шансы.