Лидия Чарская - Особенная

• Название: Особенная
• Автор: Лидия Чарская
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1912

Повесть для молодых девушек.

---

— Это не удобно, Лика, — прервал девушку Карский, — вы барышня из общества, из большого свъта. Приходится считаться с этим. А, впрочем, — мама устраивает какой-то концерт в-пользу их общества.

— Какого общества?

— Филантропического общества, в котором принцесса Е. председательницей. Ваша мама ее помощница. Общество носит название «Защиты детей от жестокого обращения».

— Как, у мамы есть общество? И она ни слова не сказала мне, моя голубушка, об этом! — горячо воскликнула Лика. — Боже мой! — да ведь я и там могу работать. Papa! Позволит мне это мама, как вы думаете? А?

— Разумеется. Я поговорю с нею, если вы уполномочиваете меня, Лика.

— И потом еще, — заторопилась молодая девушка, — этого мало… Я хотела бы где-нибудь в захолустье школу основать… но только, чтобы самой там учить. Около «Нескучного», мне говорила тетя, есть такие деревушки; избы там у них бедные-прибедные, закоптелые, детвора там бегает без призора, чуть ли не нагая… Тетя Зина говорила…

— Ох уж эта нам тетя Зина! — смеясь погрозил Карский, а затем сочувственно, пожав ручку Лике и еще раз пообещав поговорить о ней с матерью, проводил ее до крыльца.

— Какой он славный и совсем, совсем не строгий, как я думала прежде, — решила девушка пока шаги отчима затихали в отдалении. — А я еще боялась его! И как он меня понял скоро! Милый, хороший, славный petit papa!

VII

Было около двух часов солнечного сентябрьского дня, когда Карская, в сопровождении Лики, поднималась по застланной коврами лестнице, ведущей в роскошное помщение большого дома особняка на Милионной, где жили две пожилые двоюродные сестры, две светские барышни, княжны Столпины. Обеих звали одинаково Дарьями, и обе имели сокращенные имена Дэви в большом свете. Обе княжны Дэви были большие филантропки и им исключительно принадлежала благая мысль устройства общества «защиты детей от жестокого обращения». Обе княжны Дэви очень гордились своим делом. Им посчастливило привлечь в председательницы высокую попечительницу принцессу Е., в члены общества многих светских дам и барышень из лучших семейств.

— Мы выбрали неудобное время для нашего заседания, однако, — произнесла Мария Александровна, когда она и Лика остановились перед большим трюмо в княжеском вестибюле, чтобы поправить шляпы, — теперь не «сезон» и большая часть публики, многие члены нашего общества разъехались в Крым и заграницу, присутствовать будут очень не многие из дам. А главное, жаль, что не придется тебя представить принцессе Е.; она прибудет в Петербург только в октябрь месяце… А то мне очень кстати было бы похвастать своей хорошенькой дочуркой, — улыбкой закончила Карская эту маленькую тирраду.

Лика вся смущенная похвалою матери и предстоящим ей новым знакомством со светским обществом, только молча ласково-ласково улыбнулась в ответ на слова Марии Александровны.

Посреди большого, светлого зала, посреди которого стоял длиннейший стол, покрытый зеленым сукном, сидело большое дамское общество.

Лика с матерью немного опоздали на заседание, которое уже началось.

— Мы думали, что вы не будете и уже отчаивались вас видеть. Bonjour, madame! O, la belle creature! C’est mademoiselle votre file, u’est-ce pas? Mais eu voils beauté, a perdre la tête,[7] — полетели им навстречу приветливые любезные возгласы.

— Можно вас поцеловать, малютка? — и маленькая полная пожилая, но подвижная чрезвычайно женщина, лет сорока пяти, заключила смущенную Лику в свои объятья. — Княжна Дэви старшая, — предупредительно отрекомендовалась она молодой девушке, — и вот княжна Дэви младшая, моя кузина, — быстро подведя Лику к красивой смуглой тоже пожилой даме с усталым печальным лицом добавила — Прошу нас любить и жаловать, как своих друзей.

— Покажите-ка мне ее, моя красавица, покажите-ка мне сокровище ваше! — послышался в тот же миг с противоположного конца стола громогласный, совсем не женский по своему низкому тембру голос.

Лика вздрогнула от неожиданности и подняла глаза на говорившую.

Это была громадного роста женщина с совершенно седыми волосами, с крупным некрасивым лицом, полным энергии, ума и какой-то, как бы светящейся в нем, ласковой необычайной доброты.

— Баронесса Циммерванд! — спешно шепнула Лике княжна Дэви старшая и подвела девушку к баронессе.

— Славная у вас девочка, моя красавица! — одобрительно загудел по адресу Марии Александровны бас титулованной великанши. — Хотелось бы мне очень, чтобы она с моими Таней и Машей знакомство свела покороче. А то они уже со старыми подругами и все переговорить, да и поссориться успели!

— Ах, maman! — в один голос, как по команде, соскочило с губ двух уже не молодых барышень, с нескрываемым недовольством вперивших в лицо матери свои вспыхнувшие смущением глазки, — вы уж скажете, тоже!

Лика сконфуженно пожала руку обеим баронессам и поспешила подойти к крошечной старушке с собачкой на руках. Эта старушка, как узнала Лика из слов княжны Дэви старшей, была отставная фрейлина большого двора, жившая теперь на покое. Звали ее Анна Дмитриевна Гончарина.

По соседству с нею сидела высокая, длинная и худая девушка, племянница ее, Нэд Гончарина, отравлявшая всем и каждому существование своим злым языком. Она сухо приветствовала Лику.

Обойдя прочих дам, молоденькая Горная опустилась на указанное ей место между худенькой Нэд и княжной Дэви старшей, понравившейся ей сразу своим симпатично грустным видом и большими печальными глазами.

Княжна Дэви старшая позвонила в серебряный колокольчик, заявляя этим, что заседание открыто.

— А князь Гарин? Разве он не будет? — спросила Мария Александровна, вопросительным взором обводя собравшееся общество. — Он так занят своей приемной дочуркой, этой маленькой дикаркой, что благодаря ей частенько манкирует своими обязанностями.

— Это — наш секретарь князь Гарин, — пояснила Лике ее соседка и племянница баронессы Циммерванд.

— С некоторых пор он совершенно игнорирует нашим обществом, — недовольным голосом произнесла баронесса. — Заперся дома и всячески ублажает свою дикую маленькую воспитанницу.

— Вы правы как и всегда, ma tante! Сейчас только убеждал Хану заняться французским чтением с ее гувернанткой! — произнес с порога залы красивый мужской голос.

— «Точно поет!» — разом мелькнула быстрая мысль в голове Лики при первых же звуках этого голоса, и она подняла глаза на говорившего.

Это был невысокий, тонкий и чрезвычайно изящный человек лет сорока в безукоризненно сидевшем фраке, с сильною проседью в волнистых волосах, с ясным смелым и добрым взором больших темных глаз, с несколько усталой усмешкой и опущенными углами рта, и с какою-то тихой печалью в чертах лица, во взгляде и в самой этой усмешке.

Когда Гарин улыбнулся, показав ослепительно белые зубы, Лике он напомнил синьора Виталио, ее далекого друга.

— Тетушка-баронесса права, я действительно был занят Ханой все это время! — повторил еще раз князь, входя в комнату и красивым движением головы и стана склонился в одном общем поклоне перед дамами. Потом он бросил портфель, который держал в руке, на сукно стола и тут только, заметя Лику, поклонился ей отдельно, официальным поклоном незнакомого человека, который в силу необходимости обязан быть представленным ей.

— Князь Гарин! — произнесла соседка Лики, в то время когда девушка отвечала смущенным наклонением головки в ответ на его молчаливое приветствие.

«Это — тот самый, который поет так хорошо», — вспомнила Лика относящиеся к князю слова ее брата Анатолия.

Несколько дней тому назад, когда дело концерта в пользу общества было уже решено и Мария Александровна дала свое согласие Лике участвовать в нем. Анатолий, стараясь успокоить светскую щепетильность матери, сказал:

— Отчего бы и не выступить Лике в качестве певицы, я не понимаю. Ведь сам князь Гарин — настоящий аристократ по крови и рождению, а дал вам свое согласие, мама, участвовать со своими песнями в вашем концерте, — и тут же попутно рассказал своей сестре, как дивно поет эти песни князь Гарин, каким успехом пользуются они у избранной публики их круга.

Лике князь понравился сразу своим открытым добрым лицом и смелыми проницательными глазами, где было много открытого благородства, честности и доброты. Баронесса Циммерванд ласково поглядывала на своего племянника.

— Утомился, небось, с Ханой. Все балуешь свою любимицу, вот и поделом тебе! Назвался груздем — полезай в корзину… — проговорила она шутливо, похлопывая по плечу князя.

— В кузов! — в один голос поправили ее обе юные баронессы, ее дочери.

— Ну и в кузов! — ворчливо пробурчала их мать своим басом, — точно я не знаю сама, что в кузов. Обрадовались, что мать в ошибке уличить могли. Вы, детка, не удивляйтесь, — неожиданно обратилась она к Лике, — что они меня ловят на словах. У меня хоть и фамилия немецкая, да и супруг — настоящий немецкий барон, а я вот взяла да и стала на зло всему — русскою. Щи да кашу люблю до смерти, габерзуппы немецкие разные и всякие там миндальности терпеть не могу, а по-немецки знаю два слова лишь: Donnervetter (гром и молния) да «клякспапир» еще, и ничегошеньки больше. Честное слово.