Александр Формозов - Формозов А.Н. Шесть дней в лесах

• Название: Формозов А.Н. Шесть дней в лесах
• Автор: Александр Формозов
• Жанр: Природа и животные

В основе рассказа - подлинные, события, но черты автора приданы образам обоих юных натуралистов. На глухариные тока в Заволжье А. Н. Формозов ездил уже не мальчиком, а юношей в 1921 и 1922 гг., один раз с отцом, а другой - со своим товарищем Георгием Дмитриевичем Шапошниковым (1902-1963), впоследствии инженером авиационной промышленности. Любопытно, что в архиве А. Н. Формозова хранится вырезка из газеты "Нижегородская коммуна" со статьей "Лесники - убийцы". В ней описывается примерно то же, что пережили герои повести. Произошло это уже после революции, но в тех самых заволжских лесах, где А. Н. Формозов охотился в гимназические годы.

Источник: http://piterhunt.ru/pages/literatura/formozov/inforest/index.htm

---

След хорька

Вода неожиданно и весело блеснула из - за деревьев. Друзья предполагали, что издали услышат шум потока, но Боровая не предупредила их на этот раз. Она уже снесла и подарила Волге все избытки снежной влаги, посветлела, сменила бурный рокот на нежное журчание. Мост, покрытый песком и кучами гнилого листа, уже виднелся на небольшой глубине под поверхностью воды. Обсыхающие песчаные берега были щедро разрисованы следами птиц и зверьков. У Гриши глаза разбежались при виде этих узоров, и даже Севка повеселел и ожил, заслышав ласковый, баюкающий говор воды. Скоро дым костра потянулся с поляны у брошенного шалаша охотника.

Последняя горсточка пшена металась по котелку, тщетно пытаясь заполнить белую муть и сделать питательной воду, неистово клокотавшую над огнем. Севка сидел у костра, уныло соображая, что вряд ли им суждено сегодня насытиться. Гриша сбросил мешок, ружье и, отдохнув немного, отправился рисовать следы. Здесь было много давно знакомых отпечатков. Вот тетерев купался в сухом песке кротовины и бродил, собира камешки, там бегал по грязи кулик - черныш, спустилась к речке водяная крыса, но... "Вот это что - то странное..." - Гриша почти уткнулся носом в землю, изучая отметинки, имевшие сходство со следом хорька, но отличавшиеся большей округлостью. Поблизости не было хороших отпечатков лапок "незнакомца" - мальчику пришлось долго идти вдоль речки, прежде чем он встретил превосходный свежий след. Гриша бросил взгляд на только что оконченный рисунок, как слабый шорох привлек его внимание. Длинный, низкий на ногах рыже - бурый зверек остановился у воды шагах в двадцати от мальчика и с любопытством его осматривал. Маленький хищник вытягивал длинную шею, во все стороны вертел подвижной мордочкой. Ярко белело пятно его губ. Потом зверек бесшумно скользнул в воду и быстро, темной змеей, переплыл речку. "Норка", - невольно вскрикнул Гриша и кинулся за ружьем. Он почему - то всегда считал этого хищника за чрезвычайную редкость и не смел даже мечтать о встрече с ним.

Норка

У костра рядом с Севкой сидел охотник, тот самый, который повстречался им при первой переправе через Боровую. Гриша даже не поздоровался с ним, а, схватив ружье, пустился через мост за речку. Все было пусто и тихо там, куда переплыла норка. Только у кочек, где зверек вышел на берег, виднелся влажный след и отпечатки лапок, такие же, как зарисованные Гришей. По возвращении его ожидала новая неожиданность: Севка сидел около пня и свирепо скоблил чешую с щуки свыше килограмма весом. "Откуда это?" — "Да вот знакомый нас с тобой угощает!" Тут только Гриша приметил, что из сырого холщевого мешка, привязанного к поясу охотника, торчат пестрые хвосты щук. Ружье и щуки — это как - то не вязалось в представлениях ребят. Охотник, по его словам, с раннего утра бродил вдоль берега и стрелял рыб, выходивших к траве и на мелководье для нереста. Икромет уже близился к концу — добыча стрелка оказалась небольшой. Для ребят было новостью, что в хорошее утро, при удаче, этим способом можно добыть более пуда отборных щук. Уха вышла на славу. Все ели и похваливали. Рыбак, он же охотник, за неимением ложки черпал варево гришиной кружкой. Повеселевшие ребята с шутками вспоминали его улетевших селезней и охотничью неудачу.

Солнце далеко ушло по дневному пути, воздух посвежел; нужно было собираться в дорогу. Крестьянин первым отправился к дому, еще раз повторив мальчикам приглашение приходить на будущую весну. "Придем, придем! Небось, как птица полетит, так, гляди, и мы нагрянем", — кричал в ответ Севка, перебираясь через речку.

Двухчасовой отдых и щучья уха заметно подкрепили ребят. Правда, ноги их ныли и усталость ломила все тело, но уже не было той слабости, при которой вялые, стоившие больших усилий шаги были так коротки и неверны. Ребята шли бодро и подгоняли друг друга воспоминаниями о том, какой душистый хлеб у Архиповых, какое вкусное густое молоко.

Уже в сумерках они вошли в деревню, как в свой дом, поднялись по знакомому скрипящему крыльцу, долго потешались над хозяевами, никогда не видевшими глухарей и рога сохатого. Оба дивились, что аппетит, во время пути рисовавшийся безграничным, слишком быстро нашел успокоение.

Они проспали, и на следующий день вышли около полудня. Снова в Рожновке на Гришу напали собаки, потом женщина, приоткрыв оконце, внимательно осмотрела ребят и скороговоркой произнесла не то в избу, не то им вслед: "С ружьем лесовать[13] — прибытку не видать! Умная - то голова всегда ногам покою не дает". Должно быть, ребята, действительно, еще не "размялись" и шагали не слишком бойко. Севка хотел было буркнуть что - то сердитое, но быстро нашелся и ответил тоже скороговоркой: "Тетенька, тебе курочки прибыток, а нам — петушки!" — и потряс глухарем, распахнув его широченные крылья. Гриша молча прибавил шагу.

В Митине опять за друзьями гнались ватагой ребятишки, звонко, "а разные лады голосили — "охотники, охотники...". Они спорили, что за "корягу" тащит "большой", т. е. Севка. Глухарь интересовал их не менее лосиного рога, они считали его за "орла". Молодой парень, чинивший деревянную борону у крайней избы деревни, бросил работу, ткнул топор в полено и крикнул задорно, глядя куда - то в поле: "Было у отца два сына, один - то умный, а другой —охотник..." Уж сколько раз Севке за его короткий охотничий век приходилось слышать эту убогую остроту! Давно бы пора притерпеться, перестать ее замечать. А он все еще злился, больше всего на себя самого, что не может оставаться равнодушным. "Вот, замечал я, ходишь на лыжах — слова тебе никто не скажет, А возьми с лыжами ружье — каждый старается подковырнуть. Завидно им на охотников что ли?" — спросил он Гришу. В ответ только скворец на большой ветле за гумном свистнул протяжно, как пастух, потом прищелкнул, закрякал уткой и весело затряс крылышками.

Теплым душистым вечером подходили они к Волге, уже слышали свистки пароходов, уже видели блеск горящих на закате городских окон и дым парохода - парома, подымавшийся прямо из - за крыш села. Река разлилась, паром приставал вблизи церкви. Солнце опускалось за синюю тучу, мягкие тени легли от межевых столбов; жаворонки спешили допеть прощальные, вечерние песни. Как сговорившись, мальчики остановились и оглянулись на пройденный путь. За зелеными коврами озимей мягко поблескивала свежевспаханная земля, желтело жниво, уползая в низины.

А дальше, над красноватой и рыжей чащей кустарников, сосны, взявшись за руки, убегали вереницей к далекой синей ленте лесов. Сине - туманная, мглистая лента... Она осталась все такойже заманчивой, полной загадок; она звала вернуться! Глаза мальчиков сделались влажными, они отвернулись друг от друга; что - то подступало к горлу...

Золотистые, розовые, пылающие облака с длинными взмахами крыльев, с легкими перьями, хохлами и хвостами целой стаей поднялись над лесом, загорелись ликующими красками жар - птиц. Потом разделились на десятки мелких огненных птичек, разлетелись в стороны и медленно потухли. Солнце, солнце! Оно вдохнуло жизнь даже в клочья тумана и пляской зоревых птиц превратило глубину неба в сказочное большое токовище. Закат горел, его радужные краски тоже пели весне, как все живое в эти лучшие дни лучшего времени года. Понурив головы, ребята повернулись и медленно пошли к перевозу. "Э, не унывай, Гришуха! Уж и покажем мы "им" будущей весной! — Севка хлопнул по плечу молчаливого товарища. — Соберемс пораньше, продовольствия наберем побольше, валенки возьмем, полушубки... и заживем!"

Да, хорошо бы вернуться! Еще раз увидеть брод, свой зеленый шалаш и с песней глухаря испить живой воды, весеннего хмельного зелья!

Пароход, в черных клубах дыма, дал последний свисток. Плыли потемневшие луга, в ночь убегала река. На корме чей - то тихий голос затянул песню. Свежий трепет жизни, легкая печаль напева были сейчас как - то особенно близки — они проникли в самые тайники души. Севка с Гришей сидели, затаив дыхание, тесно прижавшись друг к другу.

Правый горный берег быстро приближался. Уже башни и стены кремля стали видны в темном небе над венцом горы, перетянутой тонким пояском огоньков. Вот и отчий дом — старинный город, верный страж над широкими раздольями Волги. А за ним, во все стороны, в полумраке вешней ночи русские бескрайние поля, поля и деревни с томным зовом гармоники, с песнями девушек у околицы и над десятками неисхоженных верст свежий шелест - ропот вековых лесов, переполненных всяческой жизнью.

Любимый край, милая природа, милее их нет во всем свете!

Примечания.

Повесть написана в конце 1922 - начале 1923 г. В неопубликованном варианте предисловия к третьему изданию А. Н. Формозов писал: "Осенью 1922 г. из своего приволжского города [Нижнего Новгорода] я перебрался в Москву слушать лекции и учиться в ее прославленном университете. После тяжелых лет войны и разрухи жизнь в столице едва только налаживалась. С Девичьего поля я ходил пешком в университет на Моховую, жил в промерзшем зале Дарвиновского музея, где стены часто покрывались сверкающим налетом инея. Там, кутаясь в полушубок, дыханием отогревая застывшие руки, я написал эту книжку, охваченный воспоминаниями о чудесной природе Заволжья. Тогда мне казалось - я навсегда расстался с ее приветливыми лесами. Далекие гудки паровозов, порою похожие на пароходные свистки, напоминали мне о Волге и невольно заставляли вздрагивать. Эпиграф, взятый из "Садко" А. К. Толстого, как нельзя лучше передает мое настроение того времени".