Неизвестен Автор - Воспоминания крестьян-толстовцев (1910-1930-е годы)

• Название: Воспоминания крестьян-толстовцев (1910-1930-е годы)
• Автор: неизвестен Автор
• Жанр: История

---

Отказавшись от работы по учету хлебов и от работы в кредитном товариществе, я вновь вернулся к своей старой работе в потребкооперации, да я ее и не оставлял совсем. Мы, старые работники, собирались часто, обсуждали дела и стали говорить о создании сельскохозяйственной коммуны. Многим этого хотелось, а особенно за это высказывался я, хотя и был самым молодым. К нам на собрания стали приходить многие. Читали Толстого. Когда я еще был председателем продовольственной управы Тербунского волостного земства, мы собрали вагон ржи как подарок Ленину и отправили с уполномоченным Логуновым Александром Васильевичем в Москву. Так он добрался до Ленина, который сказал: "Нам не все области присылают в подарок хлеб, а здесь волость подарила вагон хлеба", и за это была прислана из Москвы благодарность Тербунской продовольственной управе.

Может быть, впоследствии это нам и помогло. В конце 1918 года более зажиточное население было обложено не обычным, а повышенным налогом, которого раньше не брали с населения. Некоторые отказались платить, говоря, что нечем. В декабре таких стали сажать раздетых в холодные амбары на ночь при 20° мороза, в нашем селе Бурдино. На сельском сходе я выступил с критикой и порицанием таких действий сельсовета и представителей из уезда и Ельца. Через день был волостной съезд, такие же случаи были и в других селах, и на этом съезде нас выступило уже несколько человек против такого бесчеловечного отношения к людям. Говорили: "Только от одних деспотов царизма избавились, а здесь явились другие не лучше!" 24 декабря нас, пять человек, арестовали и отправили в Елец в Чрезвычайку.

Большой хороший дом занимала Чрезвычайка. На стене у входа большая вывеска прибита вертикально и на ней надпись: Чрезвычайка, и от каждой буквы вправо и влево - отросток: змея с разинутой пастью. Одна вывеска пугала людей. Нас загнали в подвальное помещение в полную темноту. Посредине был громадный паровозный котел, как видно, когда-то здесь была котельная. Там уже были люди. Так мы жили там несколько дней. На допрос водили по ночам. Нас обвиняли как анархистов-толстовцев, тормозящих сбор налога для государства. Потом отправили в тюрьму. Конвою сказали: "Отведите их на тряпичный склад". Мы не знали о нем ничего, он был за городом. Мы шли и смеялись, что будем заниматься сортировкой тряпья, а оказалось, что там отправляли людей в туманные дали навсегда, без возврата. Но нас привели в тюрьму. Один старичок сказал, когда нас выводили: "Здесь, видно, живет хороший хозяин, ворота железные, да еще двойные".

Стоянцева обвинили как руководителя, а Моргачева и Логунова - как лидеров, находящихся под руководством и влиянием Стоянцева; что цель наша была тормозить укрепление нового советского государства, что мы вели агитацию в народе против сбора налогов, необходимых советскому правительству. На допрос нас водили под конвоем туда, где была вывеска с разинутыми змеиными пастями, после допросов - опять в тюрьму. В тюрьме у меня было свидание с Марьяной. Обстановка свидания точно такая, как описано Толстым в романе "Воскресение", когда Нехлюдов приходил к Катюше Масловой. Помещение разделено двумя сетками от пола до потолка. Между ними проход шириной метра два. С одной стороны сеток заключенные, с другой - те, кто пришли к нам на свидание, а между сетками по коридору ходит вооруженный страж. Чтобы услышать друг друга, надо было кричать. Шум, крик, слезы, боль душевная.

В процессе следствия все же выяснилось, что мы были активными работниками правления волостного земства и выступали на собраниях против незаконных и бесчеловечных действий лиц, которые грубо обращались с народом во время сбора налога. Нас освободили в марте 1919 года, и мы вернулись домой. В это время происходили выборы в Советы. Волостные земства были отменены, а создавались райисполкомы. Я был известен как человек общественно-деятельный, не только и своем селе, но и в волости, и, несомненно, был бы избран, ко я категорически отказался и выбирать и быть избранным.

Наша группа близких друзей приходила к выводу о необходимости создания коммуны и ведения общего, коммунального землевладельческого хозяйства на братских, справедливых началах, на отрицании частной собственности, от которой страдает человечество, а также и мы. Все зло в мире происходит от частной собственности, и нашей главной целью было - воспитание детей жизнью в коммунистическом духе, чтобы дети не знали, что это "мое", а знали бы, что это наше общее, нужное и необходимое для всех членов коммуны, а также и лично для каждого труженика коммуны.

Наконец договорились. Надо приступать к делу, а для этого надо, чтобы земля была в одном месте. Обратились к нашему Бурдинскому обществу, чтобы отвели землю в одном месте, причитающуюся на наши душевые наделы, а так как мы там будем строиться и жить, то чтобы там была вода. А чтобы нам не завидовали - пусть это будет земля похуже. Долго нас водило земельное общество, на многих собраниях обсуждали нашу просьбу. Наконец, нам было отказано: не выдумывайте разных новостей, еще передеретесь, когда вместе соберетесь. Живите вместе с нами, земли мы вам не отдадим. Идти против общества мы не хотели. Нас было девятнадцать хозяйств, да двое из других сел. Мы согласились принять их на наши душевые наделы. Всего с детьми нас было пятьдесят человек. После революции у нас был душевой надел - одна десятина на душу обоего пола. Я продолжал работать в потребкооперации у нас в селе, а на съезде, в Ельце, был избран членом правления Елецкого потребсоюза. Но занять должность в уезде я не согласился, так как у нас все же была другая цель: во что бы то ни стало создать земледельческую коммуну. Но внештатным членом правления Елецкого потребсоюза я все еще оставался и меня вызывали на более важные заседания.

Хотя я работал в потребкооперации, но со стороны райисполкома стали уже придираться: почему не вступаешь в партию и не хочешь быть избранным в члены Совета? Члены райисполкома были уже в партии социал-демократов: Зимой, в начале 20 года, когда я был на съезде потребсоюза, мне почему-то было нужно зайти в Елецкий уездный исполком, там членами Совета были знакомые. Я много раз бывал в Елецком уездном земстве, видал, какой там был порядок: все разговаривали вежливо: "Садитесь, я вас слушаю"; и тут же дают тебе совет или распоряжение, что тебе нужно. А какая же суматоха и бестолковщина во всех учреждениях после революции! Даже за столом ругаются самым отвратительным матом и тут же смеются своей пошлости и глупости. А то все кричат: "К стенке его поставить!" И сколько времени потребуется, чтобы люди вошли в нормальную колею.

Летом 1920 года мы, друзья, все же решили окончательно сойтись в коммуну, но так как общество отказалось нам выделить землю, мы решили добровольным обменом с гражданами нашего села взять землю к рубежу деревни Языково. Земля была в частном владении, после революции присоединена к нашему селу. Земля хорошая: торфяной луг на топливо и на удобрение. Путем обмена мы собрали 12 десятин пашни без луга. В июле после уборки ржи приступили к переселению. Моя жена Марьяна Илларионовна не хотела идти в коммуну, детей у нас уже было трое. Я ей дал время - трое суток подумать, и если она не пожелает идти в коммуну, я ей оставляю все хозяйство, а сам все же пойду в коммуну. Пишу эти строки спустя сорок шесть лет, и если бы жена не пошла в коммуну, я действительно бросил бы ее в то время, но она сказала: "Делай как хочешь, а я буду с тобой".

Первой постройкой на новом месте была моя рига, ее в селе разобрали и перевезли на новое место, и все это сделали ночью, недалеко от деревни Языково. Убранные хлеба с полей перевезли на новое место, а после молотьбы покрыли этот большой сарай соломой. Потом приступили к перевозке моих двух амбаров и еще одного - Ульшина Петра Васильевича, и построили из них дома, хотя и небольшие, но в них мы зимовали.

Однако большинство членов нитей коммуны, наших друзей, раздумали переселиться в коммуну, объясняя это тем, что их жены не хотят, но в переселении нам помогали. Дома в селе были кирпичные, пришлось их продавать или ломать и возить кирпич.

Весной 1921 года мы распахали луг и посадили капусту. Капуста уродилась хорошая, и несмотря на голодный год, мы капусту продали на хлеб зерном. Озимые хлеба были плохие. Яровые еще сносные. У нас была посеяна кормовая черная вика, которая уродилась неплохо. Как известно, 1921 год был очень голодный, особенно в Поволжье, где в 20-м году хлеб был весь выпечен, а в 21-м - неурожай и голод страшный. Пришла осень. Сельсовет потребовал сдачи хлеба для голодного Поволжья. Мы заявили, что голодает там население по вине государства, которое отобрало хлеб от населения, а в Поволжье периодически бывают недороды хлеба. Мы согласны взять детей из Поволжья, как невинных существ, человек 10-12, и кормить их до нового урожая, но хлеб сдавать мы не будем. В начале 22 года мы были арестованы и направлены в Елецкую тюрьму, я - уже в другой раз. Началось следствие. Мы и там заявляем следователю, что виновато в голоде государство, отобравшее хлеб у крестьян. Следователь был молодой, иногда вызовет на допрос и беседует о Толстом с нами, так как он о Толстом ничего не знал и спрашивал: неужели Толстой был таким, как вы говорите? Одного спросит и другому зачитает показания первого, и остальных спрашивает: вы с этим согласны? И что еще хотите добавить?