Лев Тихомиров - Начала и концы: либералы и террористы

• Название: Начала и концы: либералы и террористы
• Автор: Лев Тихомиров
• Жанр: Политика

«Люди безразличные равнодушно смотрят, как их детям или им самим прививают постепенно точки зрения, от которых они бы со страхом отвернулись, если бы могли понять концы этих начал.»

«В конце концов, нация, желающая существовать, обязана иметь некоторое количество здравого смысла.»

«Либерал только и мечтает, как бы не додумать до конца. Революционер все спасение ищет в том, чтобы дойти до самого последнего предела. Но судьба обоих одинакова: оба осуждены дойти до противоречия с действительностью, откуда их ничто не может вытащить, кроме реакции.»

---

Лев Александрович Тихомиров Начала и концы: либералы и террористы

Окончательный удел

христианского отрекшегося от Христа общества

есть бунт или революция.

Иван Аксаков. Речь в Славянском благотворительном обществе, 1881 г.

Часть 1

Острые последствия ошибочного миросозерцания проявляются только тогда, когда оно дозрело до своих логических выводов. До этого момента оно проявляется в формах, по наружности безобидных, никого не пугающих. Именно этим и опасен период назревания, тихого, прикрытого развития. Оно не внушает опасений, не вызывает энергического противодействия со стороны своих противников. Люди безразличные равнодушно смотрят, как их детям или им самим прививают постепенно точки зрения, от которых они бы со страхом отвернулись, если бы могли понять концы этих начал. Немногие проницательные умы бесплодно играют печальную роль Кассандры. Их предостережения выставляются бредом маньяка, на который смешно было бы обращать внимание. В такой обстановке эволюция торжествующей идеи идет все шире, все с большим радиусом действия, развивая наконец силы, которых уже ничто не может сокрушить, до тех пор, по крайней мере, пока зло, став торжествующим, не съест само себя, пожрав вместе с тем и возрастившую его страну.

В этом поступательном развитии самое страшное то, что с каждым годом все большее число людей привыкает к известным точкам зрения и к постепенным выводам из них. Сначала кажется страшно и нелепо сказать: «Польша держится неустройством». Начинают с безобидных вещей: «Ну, уж такой порядок хуже беспорядка» или: «Нельзя же из порядка делать себе кумира» и т. п. Привыкши к смягченной формуле, обостряют ее немного, потом еще и еще. Это делается не с каким-нибудь тонким расчетом, не разумом, вдохновляемым злой волей, а именно отсутствием разума. Очень немногие, исключительно прозорливые умы способны заранее предусмотреть конечные выводы данного миросозерцания. Но в какую бы нелепую толпу ни была вложена известная идея, она непременно сама, шаг за шагом, скажет постепенно свой вывод. Разум, способный предвидеть его, борется заранее, обличает самую идею в ложности. Бессмыслие, не предвидящее вывода, не борется — осваивается с идеей, привыкает к ней как к математической аксиоме и потом, подходя наконец к выводу, невольно уже и ему подчиняется, хотя бы с отвращением, как чему-то неизбежному. Что, дескать, делать? Может быть, приятнее было бы, если бы земля нас не притягивала, но это — закон природы.

Вопрос: «Точно ли закон природы? не есть ли вздор в самом основании идеи, приводящей к нелепому или преступному?» — этот вопрос может легко представиться среднему, дюжинному уму, пока он не уверовал в свою идею как в нечто абсолютно истинное. Но раз он затвердил ее совершенно наизусть — дело кончено. Он слишком слаб, чтобы не закончить своего логического круга до конца. Какие бы ни происходили бедствия, нелепости, он все будет более склонен к более легкому, то есть будет искать лекарства не в критике основ, а во все более и более логическом их применении. Плохо действует конституционная монархия — он попробует республику, уничтожит цензы, введет всенародное голосование законов, раздробит власть чуть не между всеми деревнями, дойдет до liberum veto,[1] попробует идеи современных анархистов, уже произнесших последнее слово «самоуправления» в виде I'autonomie individuelle, — словом, перепробует все выводы до последнего звена и, уж разве окончательно ударившись лбом об стену, способен будет воскликнуть: «Какой же я, однако, был идиот, ведь идея-то просто чушь; мудрено ли, что из нее ничего не выходит!»

К сожалению, это наглядное обучение стоит слишком дорого. В нем ставится на карту самое существование страны.

И потому-то выгоднее, если созревание ложной идеи не затягивается слишком надолго. Выгоднее, если она, еще не охватив и не ослепив больших народных слоев, показывает на чем-нибудь малом свое приблизительно последнее слово, пока в стране еще находится достаточно свежих сил, способных воспользоваться указанием.

Часть 2

Такое указание Россия пережила в 70-х годах. За исключением Смутного времени, у нас не было испытания более тяжелого. Это не было монгольское иго, вражеское нашествие, бедствие внешнего происхождения, но явление внутреннего, собственного нашего духовного разложения, где

Находишь корень зла в себе самом,
И небо обвинить нельзя ни в чем.

Эта болезнь… к смерти ли? К большей ли славе Божией? Вопрос решается нами самими, нашей способностью понять указание и с ним сообразоваться. Если у нас не хватит смысла даже на это, небо действительно нельзя обвинить ни в чем. Какой-то странной ошибкой, непростительным с точки зрения революционера промахом, какой-то странной, необъяснимой с правительственной точки зрения поблажкой «передовое» «культурное движение» в немного лет было ободрено настолько, что из своих неприступных позиций легальной деятельности вышло в открытое поле. Умолчания всякие:

— с одной стороны, нельзя не допустить, с другой — нельзя не сознаться, — эзоповский язык и клинообразная либеральная логика, где не только простодушный обыватель, но и сам черт ногу сломит, — все это отброшено, выводы делаются прямо, смело, человеческим языком, слово не расходится с делом. Вихрь закрутился со всею силой, какая доступна горсти охваченных им жертв, и в немного лет описывает полный логический круг. Концы соединяются с началами.

Зашумел, закрутил, раздавил что мог — и стих, как будто спрашивая: «Нравится ли вам? Этого ли вы желаете? Или чего-нибудь еще покрупнее? В таком случае продолжайте, господа, а за мной дело не станет. Только заготовляйте мне побольше материалу».

Стоим и мы и спрашиваем себя: «Этого ли хочет Россия? И на кого ей жаловаться, если она все-таки ничего не поймет, ничего не изменит? В конце концов, нация, желающая существовать, обязана иметь некоторое количество здравого смысла. Если б она не могла понимать даже самых ясных фактов, совершающихся пред ее глазами, разве справедливость не требует, чтобы она очистила свое место в истории для кого-нибудь более способного?»

Часть 3

Оставляя будущее будущему, нельзя не сказать, что в настоящем и прошлом самое вредное обстоятельство составляло и составляет не существование и проповедь чистых революционеров, а то, что множество людей для себя и для других выставляет чисто революционную проповедь чем-то совершенно оторванным от общего миросозерцания нашего образованного общества. Это делается иными по действительному непониманию, другими — из желания замаскировать свою собственную пропаганду, третьими — под влиянием оскорбленного патриотического чувства, не способного переварить мысли о всей глубине падения политического смысла в целом огромном слое. При каких бы то ни было побуждениях — это ошибка или ложь, которая выгодна лишь для людей, втихомолку продолжающих выработку революционеров.

Правду, сколь бы ни была она печальна, выгоднее знать и ясно себе представлять.

Поколение 70-х годов кто угодно и как угодно может бранить, не я ему стану противоречить. Но все эти порицания еще в сильнейшей степени будут падать на духовных отцов, воспитателей, создавших поколение 70-х годов, заранее обрекших его на бесплодие и гибель. Это было истинно «поколение, проклятое Богом», как обмолвился один поэт его. Собственно говоря, оно было до такой степени подготовлено, что чисто революционной пропаганде в нем почти нечего было делать. Потому-то они и шли так легко. Не было бездарности, не способной ее вести, а мало-мальски способный человек торжествовал безусловно повсюду, куда ни являлся.

Часть 4

В 1873–1874 годах по всей России разыскивали некоего Дмитрия Рогачева. У следователей он приобрел репутацию знаменитости, и действительно — многих он привел на путь революции. Я, помню, был крайне удивлен, услыхав об этих подвигах: Рогачева я прекрасно знал. Это было добродушнейшее существо, силач, богатырь сложением, но столь, как говорится, прост, столь несведущ, что кружок чайковцев, при всех личных симпатиях к Рогачеву, никак не решился принять его в число своих членов. Кого и в чем мог он убедить? Впоследствии, уже арестованный, он начал писать свои воспоминания и усердно потел над ними. Кое-кто из адвокатов, имевших случай видеть это произведение «знаменитого пропагандиста», на процессе 193-х удостоившегося места среди пяти «наиболее отличных», были до жалости разочарованы. Действительно, трудно себе представить что-нибудь более — не говорю уже литературно бездарное, но пустое, без одной искры содержания. Этот человек, исколесивший пол-России, побывавший в разнообразных кружках интеллигенции, в рабочих артелях, среди бурлаков, сектантов и т. д., даже ничего не заметил, не запомнил, как будто он все эти два-три года оставался зарытым в землю.