Ясухиро Кавабата - Мастер игры в го

• Название: Мастер игры в го
• Автор: Ясухиро Кавабата
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-367-01171-5

Ясунари Кавабата (1899–1972) — один из крупнейших японских писателей, чье творчество отмечено множеством престижных наград, а также Нобелевской премией по литературе.

В книгу вошел самый известный его роман «Мастер игры в го», который сам автор считал ключевым своим произведением.

(задняя сторона обложки)

«Мастер игры в го» — самый известный роман выдающегося японского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе Ясунари Кавабата.

Как и в «Защите Лужина» Набокова, здесь за страстью к игре стоят реальные персонажи и события.

В этой неожиданной и глубокой книге автор рассказывает о легендарной партии игры в го, которая состоялась в 1938 году и была им описана в газетных репортажах.

Для непобедимого мастера Сюсая Хонинобо XXI эта партия стала последней…

Игра в го, как и многое другое, пришла в Японию из Китая. В Китае она считалась игрой небожителей, в ней скрывалось нечто божественное. Но догадка о том, что триста шестьдесят одно пересечение линий на доске объемлет все законы Вселенной, божественные и человеческие, родилась в Японии. Подобно театру Но и чайной церемонии, эта игра стала частью японской традиции и превратилась в настоящее искусство.

Завидую тем, кто играет в го. Ведь игра в го, если считать ее бесполезным пустяком, бесполезна, как ничто другое, если же высоко ценить ее, то по ценности с ней ничто не сравнится.

Наоки Сандзюго, японский писатель и критик

---

И случай в павильоне Коёкан, и последний инцидент — все это были попытки нарушить регламент матча. Никто из его организаторов не имел непререкаемого авторитета, никто не мог приказывать мастеру и тем более заставить его подчиниться. Поэтому Отакэ забеспокоился, как пойдут дела дальше. Несмотря на это, Отакэ, ничуть не изменившись в лице, мужественно снес каприз мастера и только сказал:

— Это я выбрал гостиницу. В том, что сэнсэй не смог уснуть, — моя вина. Давайте переберемся в другое место, сэнсэй выспится как следует, а доигрывать начнем завтра, прошу вас.

Отакэ раньше бывал в Догасима и останавливался в этой гостинице. Он решил, что она подходит для игры, и остановил свой выбор на ней. Но из-за ливней в реке прибыло столько воды, что ее шум напоминал перекатывание огромных камней. В гостинице на островке посреди реки заснуть и впрямь было трудно. Сознавая свой промах, Отакэ чувствовал себя виноватым перед мастером.

И теперь я смотрел на спину Отакэ, одетого в легкое гостиничное кимоно, — в сопровождении корреспондента Гои он отправился искать гостиницу потише.

14

Утром все перебрались в гостиницу «Нарая». На следующий день, 11 июля, во флигеле гостиницы «Нарая» после двенадцатидневного перерыва игра возобновилась. С этого дня мастер целиком погрузился в игру, никакого своеволия больше не проявлял и был совершенно безропотен, словно отдал во власть игры всего себя.

Судей в последнем матче было двое — Оно-да и Ивамото, оба игроки шестого дана. Ивамото приехал одиннадцатого числа в час дня из Токио и, расположившись в кресле на веранде, рассматривал горный пейзаж. Согласно календарю, в этот день заканчивался сезон дождей, и с утра и в самом деле появилось солнце, на влажной земле шевелились тени от листвы деревьев, а в водоеме во дворе поблескивали золотые рыбки. Но когда началась игра, небо снова потемнело. Дул легкий ветерок, от которого чуть заметно колебались стебельки стоявшей в нише икэбаны. Сквозь шум реки и маленького искусственного водопада в парке слышался слабый стук — это работал каменотес. Комнату наполнял запах лилий из сада. Тишину зала, в котором шла игра, то и дело нарушала какая-то пичужка, порхавшая возле стрехи. В этот день было сделано 16 ходов — от 12-го до 27-го, который записали.

Через четыре дня, 16 июля, состоялось второе в Хаконэ доигрывание. В этот день девушка-секретарь сменила свое дешевое темно-синее в белый горошек кимоно на шелковое, выглядевшее по-летнему.

Хотя помещение называлось флигелем и стояло в том же саду, что и главный корпус, их разделяло расстояние примерно в квартал. У меня до сих пор перед глазами одинокая фигура Сюсая, бредущего по дороге к главному корпусу, куда мы ходили на обед. Мне редко доводилось смотреть на него сзади. За воротами флигеля дорога шла в гору. Чуть согнувшись, мастер поднимался по ней. На его маленьких ладонях, сцепленных за спиной, была заметна густая сеть мелких жилок.

Верхняя половина тела, несмотря на небольшой наклон, казалась неподвижной, а ноги — еще более худыми и ненадежными, чем на самом деле. Дорога была широкой, с одной ее стороны рос карликовый бамбук, из чащи которого доносилось журчанье ручья. Вот, собственно, и вся картина. Однако одинокая фигура мастера навевала какое-то глубокое чувство, от которого у меня навернулись слезы. В фигуре мастера, только что вставшего из-за доски и неспешно шагавшего по дороге, было тихое, печальное очарование не от мира сего. Я подумал, что к нему подходят слова «последний из людей эпохи Мэйдзи».

Вдруг Сюсай остановился и, глядя в небо, хрипло прошептал: «Ласточка, ласточка…»

Он стоял перед камнем с надписью, что в гостинице изволил останавливаться император Мэйдзи. Над камнем раскинула свои ветви индийская сирень, но цветов на ней еще не было. В старину гостиница «Нарая» предназначалась только для «благородных особ».

Следом за мастером шагал Онода — он чуть отставал, как бы не желая навязывать ему свой темп. Над прудом виднелась дорожка из выступающих над водой камней, по ним можно было перейти на другой берег. Как раз в это время на камнях стояла жена мастера, которая вышла его встречать. Каждый раз утром и вечером она провожала Сюсая до здания, где шла игра, и, когда по ее расчетам мастер садился за доску, быстро уходила. Когда наступало время обеда или партию откладывали, она приходила к пруду встречать его.

Я смотрел на идущего впереди мастера, и у меня возникло ощущение, будто бы он лишился какого-то внутреннего равновесия. Казалось, он еще не очнулся от игры — его прямое туловище пребывало в том же положении, что и за доской, а ноги двигались сами по себе, и это вызывало тревогу. Как будто в пустоте плывет некое воплощение высокого духа. Мастер думал о чем-то своем, но его фигура была совершенно такой же, как во время игры. Так иногда в комнате остается аромат цветов, которых в ней уже нет.

Хриплый голос Сюсая и слова «ласточка, ласточка» только сейчас натолкнули меня на мысль, что мастер в ту пору еще не выздоровел. Потом такое случалось с ним часто. Возможно, трогательность его фигуры в тот день и положила начало возникшей у меня привязанности к нему.

15

21 июля, в день третьего доигрывания в Хаконэ, я обратил внимание на печальное лицо жены Сюсая. Моя догадка подтвердилась: мастер был болен.

— Знаете, — сказала она, — у него здесь какая-то тяжесть… — и показала на грудь. — Начиная с весны уже несколько раз болело в этом месте.

Я узнал от нее, что у мастера пропал аппетит; накануне он отказался от завтрака, а в обед съел всего-навсего ломтик поджаренного хлеба и выпил чашку молока.

В тот день я заметил, как подрагивают впалые щеки Сюсая — неподвижность выступающего подбородка подчеркивала малейшее их движение. Я подумал, что он, как и все мы, устал от изнурительной жары.

Погода стояла сырая, хотя сезон дождей миновал, и лето запаздывало, но, начиная с 20 июля, первого летнего дня по лунному календарю, наступили жаркие дни. 21 июля прозрачная дымка затянула небо и горы, парило так, что не вспорхнула ни одна из черных бабочек куроагэха. Бабочки сидели на тигровых лилиях перед верандой. На каждом стебле у этих лилий было по пятнадцать-шестнадцать цветков. В саду, сбившись в стаю, каркали вороны. Все, даже девушка-секретарь, размахивали веерами. За все время игры такая жара стояла впервые.

— Ну и жарища… — Отакэ промокнул лоб бумажной салфеткой, вытер ею волосы. — И игра здесь тоже погорячее, ведь мы в горах… Горы Хаконэ…

Хребет Поднебесной — Горы Хаконэ…

Отакэ думал над 59-м ходом 3 часа 35 минут. Он стал обдумывать его еще до обеда, а сделал, когда обед давно уже кончился.

Сюсай заложил правую руку за спину и рассеянно пощелкивал веером в левой руке, которой опирался о подлокотник. Время от времени он рассматривал двор. Похоже, он чувствовал себя как дома и не очень страдал от жары. Усилия молодого Отакэ были заметны даже постороннему наблюдателю вроде меня, а мастер был спокоен, словно происходившее здесь лично его не касалось.

Впрочем, и у мастера на лице выступил пот. Вдруг он взялся руками за голову, затем прижал ладони к щекам.

— В Токио сейчас хорошо, — проговорил он. Немного помедлив, он вновь открыл рот, словно хотел что-то еще сказать, но неопределенно махнул рукой, мол, и не такую жару видал.

— М-да, стоило нам съездить на озеро, как тут же наступила жара, — отозвался Онода, недавно приехавший сюда из Токио. 17 июля, после первого дня доигрывания, мастер, Отакэ, Онода и другие большой компанией ездили рыбачить на озеро Аси.

После того как Отакэ сделал 59-й ход, занявший уйму времени, следующие три хода, словно раскаты эха, не заставили себя ждать, ибо были вынужденными для обеих сторон, после чего положение в верхней части доски стабилизировалось. Для очередного хода у черных имелся большой выбор, сделать его было нелегко, но Отакэ перенес игру в нижнюю часть, и 63-й ход занял у него не больше минуты. Похоже, это была давно задуманная комбинация, возможно, с далеким прицелом — провести разведку в зоне влияния белых в нижней части, а потом вновь продолжить игру в верхней и провести там атаку, и такую острую, на которую был способен только Отакэ. Стук камней о доску был очень энергичным, словно партнеры нетерпеливо делали долгожданные ходы.

— Хорошо, что жара чуть-чуть спала, — проговорил Отакэ, быстро встал и вышел из комнаты. Еще в коридоре он снял с себя верхние парадные штаны-хакама[21], а когда вновь вошел в комнату, штаны красовались на нем задом наперед.

— Была хакама — стала макаха, — пошутил Отакэ, тут же переодел штаны и крестообразным узлом искусно завязал пояс. Но вскоре снова побежал в туалет. Вернувшись и усевшись на свое место, он старательно протер салфеткой очки и сказал: