Аркадий Белинков - Юрий Тынянов

• Название: Юрий Тынянов
• Автор: Аркадий Белинков
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Это рассказ о неограниченной, необузданной, бессмысленной и сокрушительной государственной власти, о самодержавии и тирании.

"Подпоручик Киже" был написан в то же время, когда Тынянов работал над "Смертью Вазир-Мухтара", и одной из причин, вызвавших рассказ, была становившаяся все более очевидной производность темы "человек и государство" от темы "интеллигенция и революция".

Исчерпанность темы "интеллигенция и революция" была вызвана тем, что главное к теме - признает ли интеллигенция революцию - было разными способами уже решено.

Вопросы взаимоотношений человека и государства, государства и общества вытесняли в сознании Тынянова его старую тему. Происходит превращение, замещение тем. Революция (как вооруженный переворот) начинает замещаться в его книгах государством, возникшим вследствие победы революции. К концу первого революционного десятилетия наступила стабилизация государства, заканчивался нэп, была разгромлена оппозиция.

Проблемы государственности приобрели в эти годы важнейшее значение в общественном сознании, а стало быть, и в литературе. Тынянов ищет истоков Октябрьской революции и порожденного ею государства. Для того чтобы показать выстраданность революции, он обращается к темным и кризисным эпохам русской истории. Такими эпохами были царствования Павла, Петра и Николая.

Интерес к Павлу у Тынянова появляется еще в пору его писательской молодости. С годами тема приобретает все большее значение, и если в "Кюхле" Павел только упоминается, то в "Смерти Вазир-Мухтара" он становится одним из тематических мотивов, а в "Пушкине" приобретает сюжетообразующее значение. Но концепция во всех произведениях - от "Кюхли" до "Пушкина" остается неизменной. Кроме "Восковой персоны" Павел в большей или меньшей мере фигурирует во всех романах и больших рассказах Тынянова. Павел, по Тынянову, - Это наиболее острое и характерное проявление противоестественности традиционного русского самовластия.

Последующие этапы истории самовластия были лишь развитием павловской тенденции, поправленной "просвещенным временем". Павловскую тенденцию Тынянов видит в политической доктрине, связанной с тяжелыми историческими особенностями России - кровавое и бессмысленное наследие Грозного, выпавшее из рук близких дело Петра. Вместе с этим существует еще и неблагополучная физиологическая наследственность. В детях настойчиво подчеркнуто сходство с отцом.

"На папеньку будет похож", - сказано о Константине в "Кюхле".

"У него был сиплый голос и бешеный нрав его отца..." - сказано об Александре в "Пушкине".

Дикие привычки отца унаследованы Николаем:

"- Ну что же ты, подойди, - сказал тихонько император.

Подошедший генерал-адъютант Клейнмихель был внезапно ущипнут" ("Малолетный Витушишников").

"Он (Александр I. - А. Б.) громко дышал. Сиповатым голосом он вдруг спросил, спотыкаясь:

- Опять нюхал табак?

Он больно ущипнул лакея..." ("Пушкин").

Это все в сыновьях от отца:

"Маленькими шагами он подбежал к адъютанту. Лицо его было красно и глаза темны.

Он приблизился вплотную и понюхал адъютанта. Так делал император, когда бывал подозрителен. Потом он двумя пальцами крепко ухватил адъютанта за рукав и ущипнул.

Адъютант стоял прямо и держал в руке листы...

Он щипнул его еще разок" ("Подпоручик Киже").

Кроме тяжелого физиологического наследства, Павел оставил сыновьям политическую доктрину. Сыновья следуют ей, и Тынянов подчеркивает, что источник ее - павловский.

"Безотрадный вид степи от Черкасска до Ставрополя попал в военную историю императора Николая, как Лик, уныние наводящий, в историю отца его.

Император Павел сослал одного офицера в Сибирь за лик, уныние наводящий. Приказом императора лик был переведен в Сибирь, откуда уныние его не было видно.

Он не мог править людьми с ликами, наводящими уныние.

Генералы, взбороздившие бричками при Николае степи, внезапно задумались над политическим значением их вида.

Потому что нельзя весело править степями, вид которых безотраден.

Каждая победа замрет в безветренной тысячеверстной тарелке" ("Смерть Вазир-Мухтара").

Система отца, продолженная сыновьями, нелепа.

Павловский приказ при Николае действует с такой же силой, как действовал он во времена, когда был отдан.

"Старый солдат сидел в будке при дороге и спал.

- Дед, ты что здесь делаешь?

- Стерегу.

- Что стережешь?

- Дорогу.

- Кто же тебя поставил здесь дорогу стеречь?

- По приказу императора Павла.

- Павла?

- Тридцатый год стерегу. Ходил в город узнавать, говорят, бумага про харчи есть, а приказ затерялся. Я и стерегу.

- Так тебя и оставили стеречь?

- А что ж можно сделать? Говорю, приказ затерялся. Прошение подавал годов пять назад, ответу нет. Харчи выдают" ("Смерть Вазир-Мухтара").

Все это перечислено для того, чтобы показать павловское, хорошо скомпрометированное происхождение русской государственности, традиционное презрение к человеческому достоинству, отвращение и ненависть к свободе и страх перед ней.

Тынянов не изолирует историю павловского времени от предшествующей истории. Связи с царствованием Екатерины подчеркнуты, а враждебность к матери мотивирована только незаконностью ее вступления на престол. Павловское пятилетие - не случайная, а наиболее характерная глава в летописях всякого самовластия, и поэтому царствование Павла не изолировано от русской и европейской истории, от прошлого и будущего. Иван IV назван в рассказе как параллель. И это важно: значит, есть в истории страны и народа нечто, что его породило. И если в прошлом был Иван IV, то в будущем может быть Павел I. С Европой Тынянов связывает Павла упоминанием о французской революции. О Франции Павлу напоминают подарки казненных Людовика XVI и Марии-Антуанетты - фонари и часы. Напоминание сделано локальной метафорой: "А над головой качался французский висельник, фонарь". Фонари Павел Петрович избегал зажигать, а часы не заводились.

Он жил в обществе, в котором нарушение закона было повседневным явлением, было нормой. Его мать стала императрицей, убив своего мужа, его отца. Мать хотела лишить его, своего сына, престола. Он соприкоснулся с такой острой формой нарушения закона, как убийство и Захват престола силой. Он думает о законности, все время представляя свою возможную участь. И хотя Тынянов говорит, что Павел "не боялся ни жены, ни старших сыновей, из которых каждый, вспомнив пример веселой бабушки и свекрови, мог его заколоть вилкою и сесть на престол", но вряд ли он действительно не боялся жены и старших сыновей: он уговаривал себя, что не боится. Он храбрился. Он жил в годы, когда революция обезглавила законного монарха, его мать незаконно захватила престол, сам же он был за многие годы единственным законным самодержцем. Законность его самодержавия Тынянов подчеркивает, и всегда так, что это кажется мнением самого Павла.

Из этого чувства законности и вырастает стремление к порядку, правильности и регламентации. И все в империи оказывается подчиненным субординации, иерархии, номеру и числу. И поэтому ошибки быть не может, и если в приказе сказано, что подпоручик существует, значит, он существует, а если сказано, что поручик мертв, значит, он мертв.

В павловское царствование впервые с такой отчетливостью было понято, что людьми, затянутыми в форму различных ведомств, выстроенными по чинам, систематически наказываемыми и методически награждаемыми, командовать гораздо легче и проще, чем расползающимися по все стороны личностями, не желающими вскакивать по свистку, думать по распоряжению, безоговорочно подчиняться приказу и склонными вступать в пререкания.

"Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы. Русские защитники Самовластия в том несогласны и принимают славную шутку г-жи де Сталь за основание нашей конституции: En Russie le gouvemement est im despotisme mitige par la strangulation" (Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою)*.

* А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 11, 1949, стр. 17.

Тынянов, несомненно, соглашался с пушкинским пониманием павловского царствования и в своей важнейшей теме - взаимоотношения государства и личности - часто обращался к павловской империи, потому что она была самым характерным и самым полным, самым типичным и самым трагическим периодом русской истории. Она была еще более трагична, чем подернутые пожаром и дымом кровавые годы Иоанна, потому что она была еще более бессмысленна. Она была так важна и так настораживающе многозначительна, потому что кровь, пытки и казни, растления и расстрелы, виселицы и высылки, дыба и дым сжигаемых книг всей дореволюционной истории обрели в ней источник, корень, опору и прецедент.

Тынянов написал рассказ о том, что человек для самодержавия не имеет значения, а имеет значение правильное движение механизма, именуемого государством. Для правильного движения механизма, именуемого государством, человек имеет значение только тогда, когда он удовлетворяет требованиям этого механизма, нуждающегося в деталях строго определенной формы и назначения. Поэтому идеальный человек для механизма, именуемого государством, - это такой человек, который может и не быть человеком, а только именоваться им. Именоваться же человеком может и пустое пространство между двумя солдатами, у одного из которых пакет с приказом об отправке этого пространства, именуемого человеком, в Сибирь. С человеком, которого нет, механизм делает то же, что он сделал бы с любым человеком. Вместо человека существует имя, и механизм делает с именем то же, что он сделал бы с его обладателем. Когда в машину попадает человек, или кусок железа, или камень, то машина делает с каждым из них то, что по закону сопротивления материалов она может сделать, не интересуясь, кто в нее попал. Она делает, что ей нужно сделать.