Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

• Название: Стихотворения и поэмы (основное собрание)
• Автор: Иосиф Бродский
• Жанр: Поэзия

---

не соскочить в нее.

XV

С той дурной карусели,

что воспел Гесиод,

сходят не там, где сели,

но где ночь застает.

Сколько глаза ни колешь

тьмой -- расчетом благим

повторимо всего лишь

слово: словом другим.

XVI

Так барашка на вертел

нижут, разводят жар.

Я, как мог, обессмертил

то, что не удержал.

Ты, как могла, простила

все, что я натворил.

В общем, песня сатира

вторит шелесту крыл.

XVII

Дорогая, мы квиты.

Больше: друг к другу мы

точно оспа привиты

среди общей чумы.

Лишь объекту злоречья

вместе с шансом в пятно

уменьшаться, предплечье

в утешенье дано.

XVIII

Ах, за щедрость пророчеств -

дней грядущих шантаж -

как за бич наших отчеств,

память, много не дашь.

Им присуща, как аист

свёртку, приторность кривд.

Но мы живы, покамест

есть прощенье и шрифт.

XIX

Эти вещи сольются

в свое время в глазу

у воззрившихся с блюдца

на пестроту внизу.

Полагаю, и вправду

хорошо, что мы врозь -

чтобы взгляд астронавту

напрягать не пришлось.

XX

Вынь, дружок, из кивота

лик Пречистой Жены.

Вставь семейное фото -

вид планеты с луны.

Снять нас вместе мордатый

не сподобился друг,

проморгал соглядатай;

в общем, всем недосуг.

XXI

Неуместней, чем ящер

в филармонии, вид

нас вдвоем в настоящем.

Тем верней удивит

обитателей завтра

разведенная смесь

сильных чувств динозавра

и кириллицы смесь.

XXII1

Все кончается скукой,

а не горечью. Но

это новой наукой

плохо освещено.

Знавший истину стоик -

стоик только на треть.

Пыль садится на столик,

и ее не стереть.

XXII

Эти строчки по сути

болтовня старика.

В нашем возрасте судьи

удлиняют срока.

Иванову. Петрову.

Своей хрупкой кости.

Но свободному слову

не с кем счеты свести.

XXIII

Так мы лампочку тушим,

чтоб сшибить табурет.

Разговор о грядущем -

тот же старческий бред.

Лучше всё, дорогая,

доводить до конца,

темноте помогая

мускулами лица.

XXIV

Вот конец перспективы

нашей. Жаль, не длинней.

Дальше -- дивные дивы

времени, лишних дней,

скачек к финишу в шорах

городов, и т. п.;

лишних слов, из которых

ни одно о тебе.

XXV

Около океана,

летней ночью. Жара

как чужая рука на

темени. Кожура,

снятая с апельсина,

жухнет. И свой обряд,

как жрецы Элевсина,

мухи над ней творят.

XXVI

Облокотясь на локоть,

я слушаю шорох лип.

Это хуже, чем грохот

и знаменитый всхлип.

Это хуже, чем детям

сделанное "бо-бо".

Потому что за этим

не следует ничего.

1978

* Датировано по переводу в PS. -- С. В.

1 Эта строфа отсутствует в СИБ и в ЧР, источник неизвестен. -- С. В.

-----------------

Шведская музыка

К. Х.

Когда снег заметает море и скрип сосны

оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,

до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины

может упасть безучастный голос?

Пропадая без вести и'з виду, мир вовне

сводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка.

...так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,

так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,

так довольно спички, чтобы разжечь плиту,

так стенные часы, сердцебиенью вторя,

остановившись по эту, продолжают идти по ту

сторону моря.

1975

* Датировано по переводу в TU. -- С. В.

-----------------

x x x

Я входил вместо дикого зверя в клетку,

выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

жил у моря, играл в рулетку,

обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,

трижды тонул, дважды бывал распорот.

Бросил страну, что меня вскормила.

Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,

надевал на себя что сызнова входит в моду,

сеял рожь, покрывал черной толью гумна

и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,

жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.

Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;

перешел на шепот. Теперь мне сорок.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность.

24 мая 1980

-----------------

x x x

Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве.

В эту пору -- разгул Пинкертонам,

и себя настигаешь в любом естестве

по небрежности оттиска в оном.

За такие открытья не требуют мзды;

тишина по всему околотку.

Сколько света набилось в осколок звезды,

на ночь глядя! как беженцев в лодку.

Не ослепни, смотри! Ты и сам сирота,

отщепенец, стервец, вне закона.

За душой, как ни шарь, ни черта. Изо рта -

пар клубами, как профиль дракона.

Помолись лучше вслух, как второй Назорей,

за бредущих с дарами в обеих

половинках земли самозванных царей

и за всех детей в колыбелях.

1980

-----------------

Стихи о зимней кампании 1980-го года

"В полдневный зной в долине Дагестана..."

М. Ю. Лермонтов

I

Скорость пули при низкой температуре

сильно зависит от свойств мишени,

от стремленья согреться в мускулатуре

торса, в сложных переплетеньях шеи.

Камни лежат, как второе войско.

Тень вжимается в суглинок поневоле.

Небо -- как осыпающаяся известка.

Самолет растворяется в нем наподобье моли.

И пружиной из вспоротого матраса

поднимается взрыв. Брызгающая воронкой,

как сбежавшая пенка, кровь, не успев впитаться

в грунт, покрывается твердой пленкой.

II

Север, пастух и сеятель, гонит стадо

к морю, на Юг, распространяя холод.

Ясный морозный полдень в долине Чучмекистана.

Механический слон, задирая хобот

в ужасе перед черной мышью

мины в снегу, изрыгает к горлу

подступивший комок, одержимый мыслью,

как Магомет, сдвинуть с места гору.

Снег лежит на вершинах; небесная кладовая

отпускает им в полдень сухой избыток.

Горы не двигаются, передавая

свою неподвижность телам убитых.

III

Заунывное пение славянина

вечером в Азии. Мерзнущая, сырая

человеческая свинина

лежит на полу караван-сарая.

Тлеет кизяк, ноги окоченели;

пахнет тряпьем, позабытой баней.

Сны одинаковы, как шинели.

Больше патронов, нежели воспоминаний,

и во рту от многих "ура" осадок.

Слава тем, кто, не поднимая взора,

шли в абортарий в шестидесятых,

спасая отечество от позора!

IV

В чем содержанье жужжанья трутня?

В чем -- летательного аппарата?

Жить становится так же трудно,

как строить домик из винограда

или -- карточные ансамбли.

Все неустойчиво (раз -- и сдуло):

семьи, частные мысли, сакли.

Над развалинами аула

ночь. Ходя под себя мазутом,

стынет железо. Луна от страха

потонуть в сапоге разутом

прячется в тучи, точно в чалму Аллаха.

V

Праздный, никем не вдыхаемый больше воздух.

Ввезенная, сваленная как попало

тишина. Растущая, как опара,

пустота. Существуй на звездах

жизнь, раздались бы аплодисменты,

к рампе бы выбежал артиллерист, мигая.

Убийство -- наивная форма смерти,

тавтология, ария попугая,

дело рук, как правило, цепкой бровью

муху жизни ловящей в своих прицелах

молодежи, знакомой с кровью

понаслышке или по ломке целок.

VI

Натяни одеяло, вырой в трухе матраса

ямку, заляг и слушай "уу" сирены.

Новое оледененье -- оледененье рабства

наползает на глобус. Его морены

подминают державы, воспоминанья, блузки.

Бормоча, выкатывая орбиты,

мы превращаемся в будущие моллюски,

бо никто нас не слышит, точно мы трилобиты.

Дует из коридора, скважин, квадратных окон.

Поверни выключатель, свернись в калачик.

Позвоночник чтит вечность. Не то что локон.

Утром уже не встать с карачек.

VII

В стратосфере, всеми забыта, сучка

лает, глядя в иллюминатор.

"Шарик! Шарик! Прием. Я -- Жучка".

Шарик внизу, и на нем экватор.

Как ошейник. Склоны, поля, овраги

повторяют своей белизною скулы.

Краска стыда вся ушла на флаги.

И в занесенной подклети куры