Дмитрий Боровков - Тайна гибели Бориса и Глеба

• Название: Тайна гибели Бориса и Глеба
• Автор: Дмитрий Боровков
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9533-3631-4

Среди загадок русской истории особое место занимает тайна гибели двух сыновей крестителя Руси Владимира Святославича — Бориса и Глеба, убитых по приказу старшего брата Святополка, получившего в древнерусской литературе прозвище Окаянный. После изгнания Святополка началось почитание князей в княжеском роду. Память обоих страдальцев осталась для России священною. Русские люди, и преимущественно княжеский род, видели в них своих заступников и молитвенников. Летописи содержат много рассказов о чудесах исцеления, происходивших у их гроба, о победах, одержанных их именем и с их помощью, о паломничестве князей к их гробу, и т. д.

Сохранившиеся исторические свидетельства о гибели двух князей порождают круг непростых вопросов. На них отвечает в своей книге историк Д. А. Боровков.

---

Разрешить этот вопрос вряд ли возможно, хотя, если рассмотреть предшествующую политическую деятельность Болеслава, следует упомянуть о том, что в 1003–1004 гг. он пытался объединить под своей властью Польшу и Чехию в обход Генриха II, что и положило начало его длительному конфликту со Священной Римской империей. Так что, по крайней мере теоретически, подобная перспектива у него была, если допустить наличие в политике Болеслава универсалистских тенденций. Хотя, быть может, это всего лишь представления позднего летописца, так как они не подтверждаются даже Галлом Анонимом.

Как бы то ни было, на некоторое время город действительно стал резиденцией Болеслава: отсюда он отправил посольства к императорам Священной Римской империи и Византии, а также попытался договориться с бежавшим в Новгород Ярославом. Когда Святополк, тяготившийся опекой тестя, якобы отдал приказ о тайном истреблении поляков, Болеслав был вынужден уйти в Польшу.

Недавно противоречивые свидетельства источников о действиях Болеслава получили несколько иную интерпретацию. По мнению А. В. Назаренко: «Дело было не так просто, как то изображают поздние польские и древнерусские источники, и статус Передславы как именно наложницы определился лишь после разрыва польского князя со Святополком. В Киеве же Болеслав разыгрывал представление о своем очередном (пятом по счету!) браке, ведя двусмысленную политику: для Генриха II он был (псевдо) лояльным вассалом, перед Константинополем выставлял себя хозяином Руси, а перед Святополком и киевлянами хотел выглядеть верным союзником»{143}.

Свидетельство ПВЛ о бегстве Болеслава из Киева также давно подвергается сомнению, так как вступает в противоречие с западными источниками. При критике летописного сообщения обычно учитывается, что Болеслав увел из Киева значительное количество пленных (800 из которых четверть века спустя были возвращены на Русь внуком Болеслава Казимиром I) и обоз с княжеской казной, а значит, его отступление не могло быть столь поспешным, как это изображается ПВЛ.

Вопрос о сроках пребывания Болеслава Храброго в Киеве остается спорным. Например, Галл Аноним сообщает, что «Болеслав в течение десяти месяцев владел богатейшим городом и королевством русских и непрерывно пересылал оттуда деньги в Польшу: а на одиннадцатый месяц, так как он владел очень большим королевством, а сына своего Мешко еще не считал годным для управления им, поставил там [в Киеве] на свое место одного русского, породнившегося с ним, а сам с оставшимися сокровищами стал собираться в Польшу»{144}.

Выкладки склонного к преувеличению польского хрониста вряд ли можно соотнести с летописной хронологией, тем более что, по свидетельству Титмара, после вокняжения зятя Болеслав вернулся домой — поскольку этот факт мог быть зафиксирован лишь до смерти мерзербургского епископа, последовавшей 1 декабря 1018 г., долгое время существовало предположение, что Болеслав находился в Киеве осенью 1018 г. достаточно короткий период времени{145}. Текстологические исследования А. В. Назаренко показали, что этот пассаж Титмара, изложенный в VII книге его «Хроники» и в силу этого воспринимающийся как анахронизм по отношению к более подробному изложению кампании 1018 г. в конце VIII книги, на самом деле относится к событиям 1017 г.{146} Согласно его точке зрения, на первых порах Болеслав отвоевал для Святополка Берестье, а на следущий год — киевский «стол»{147}. Но едва польский князь покинул Киев, положение Святополка ухудшилось настолько, что он был вынужден вновь бежать от пришедшего из Новгорода Ярослава, на этот раз к печенегам. Решающая схватка между соперниками была еще впереди.

1.7. Миф истории или миф историка. А был ли Святополк «окаянным»?

Особый интерес в ПВЛ представляет летописная статья 1019 г., рассказывающая о том, что «пришел Святополк с печенегами» и Ярослав собрал множество воинов и вышел против него на Альту. «Была же тогда пятница, и всходило солнце, и сошлись обе стороны, и была сеча жестокая, какой не бывало на Руси, и, за руки хватаясь, рубились, и сходились трижды, так что текла кровь по низинам. К вечеру же одолел Ярослав, а Святополк бежал. И когда бежал он, напал на него бес, и расслабли все члены его, и не мог он сидеть на коне, и несли его на носилках. И бежавшие с ним принесли его к Берестью. Он же говорил: „Бегите со мной, гонятся за нами“. Отроки же его посылали посмотреть: „Гонится ли кто за нами?“. И не было никого, кто бы гнался за ними, и дальше бежали с ним. Он же лежал немощен и, привставая, говорил: „Вот уже гонятся, ой, гонятся, бегите“. Не мог он вытерпеть на одном месте, и пробежал он через Польскую землю, гонимый Божиим гневом, и прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и там бедственно окончил жизнь свою».

Далее следовал пространный комментарий летописца: «„Праведный суд постиг его, неправедного, и после смерти принял он муки окаянного: показало явно… посланная на него Богом пагубная кара безжалостно предала его смерти“, и по отшествии от сего света, связанный, вечно терпит муки. Есть могила его в том пустынном месте и до сего дня. Исходит же из нее смрад ужасен <…>. Ламех убил двух братьев Еноховых и взял себе жен их; этот же Святополк — новый Авимелех, родившийся от прелюбодеяния и избивший своих братьев, сыновей Гедеоновых; так и свершилось»{148}.

В историографии давно сложилось мнение, что рассказ о гибели Святополка является одним из мифов или, если угодно, стереотипов древнерусской литературной традиции: он представил финал династического конфликта в соответствии со стандартной литературной оппозицией: как борьбу «праведного» мстителя с «неправедным» братоубийцей. По мнению Д. С. Лихачева, этот рассказ впервые был включен в Печерский свод 1073 г. Никоном{149}. В настоящее время это утверждение подвергается сомнению{150}, так как анализ различных версий гибели Святополка в памятниках Борисоглебского цикла позволяет настаивать на более позднем его происхождении.

Характерно, что в НIЛМ, которая до 1016 г. считается отражением Начального свода, приводится лишь короткий сюжет о бегстве Святополка к печенегам и его смерти «межи Чахии Ляхи», где «дым досего дни есть»{151}. Очевидно, подробный рассказ о гибели Святополка появился в летописной традиции лишь на рубеже XI–XII вв., в Начальном своде или ПВЛ. По мнению В. Я. Петрухина, текст ПВЛ в НIЛМ подвергся сокращению новгородским летописцем, заменившим во второй части статьи 1016 г. киевские события новгородскими{152}. С точки зрения И. Н. Данилевского, большая часть летописного рассказа 1019 г. восходит к «Анонимному сказанию», составленному до появления ПВЛ.

По мнению Данилевского (восходящему к сформулированной в 1920-е гг. концепции Г. М. Бараца), летописец, излагая официальную версию династического конфликта, дискредитирующую Святополка, представлял узкому кругу «посвященных» читателей путем привлечения широкого круга параллельных текстов (2-я книга Маккавеев, «Хроника Георгия Амартола») информацию о его невиновности в форме своеобразного текстологического «ребуса», ключом к которому является упоминание о том, что после смерти Святополк «вечно мучим есть связан», имеющее сюжетные параллели как в апокрифической «Книге Еноха», так и в канонической «Книге Левит», где описываются искупительные жертвоприношения иудеев в пустыне. Таким образом, Святополк фигурально представал перед «посвященным» читателем летописного текста как «козел отпущения». Об этом, как считает исследователь, свидетельствует и упоминание Святополка в перечне сыновей Владимира под 980 г., порядок которого со времен А. А. Шахматова соотносится с перечнем сыновей библейского патриарха Иакова по «Сказанию Епифания Кипрского о 12 драгоценных камнях на ризе первосвященника», согласно которому Святополк соответствует седьмому сыну Иакова Дану, который «замышлял» на младшего брата Иосифа также как Святополк на Бориса, однако ни тот ни другой не успели осуществить своих намерений…{153} Смысл летописного текста, по И. Н. Данилевскому, следует понимать так: «Нечестивый Святополк, повинный в пролитии крови человеческой, бежал от Ярослава как злодей и богохульник Антиох из Персии. И не было ему спасения. И умер он невесть где, подобно Ироду Окаянному, приняв муки за свое неверие. И после смерти вечно мучим, связанный в пустыне»{154}.

Комментировать оригинальные аргументы И. Н. Данилевского довольно трудно, еще труднее поверить в них, поскольку подобная точка зрения обусловлена методологической парадигмой, в которой ПВЛ рассматривается как «книга жизни», составляемая накануне Страшного суда. По словам исследователя: «Мы привыкли думать, что летопись составлялась по княжескому заказу и соответственно предназначалась именно для князя. Обилие в летописи косвенных цитат, сложная образная система, на которой строится летописное повествование, заставляют усомниться в том, что автор адресовал свое произведение только ему. Обнаружить в летописи выявленный нами второй смысловой ряд, основанный на использовании библейских образов, очевидно, было по силам лишь просвященному человеку. Следовательно, можно полагать, что летописец адресовал сокровенный „текст“ своего труда совершенно определенной аудитории». Но… созданный им «отчет» «в первую очередь предназначался для Того, кому в конце концов должны были попасть летописные тексты. А уж он-то, вне всякого сомнения, разберется с любым „ребусом“, созданным человеком. Этого потенциального читателя летописец не при каких условиях не мог игнорировать при составлении летописного известия. Ему же лгать нельзя. Перед Ним меркнет воля любого князя, любые „мирские страсти и политические интересы“. Забывать об этом — значит отказаться от того, чтобы понять летописца, а, следовательно, и от того, что он написал. Летописец был христианином в полном смысле слова и хотя бы уже потому не мог не ориентироваться в своих поступках на христианскую систему нравственных ценностей. Для того чтобы понять это, надо просто захотеть услышать человека, мыслящего и говорящего иначе, чем мы. И чуть-чуть усомниться в собственной непогрешимости»{155}.