Роберт Менассе - Изгнание из ада

• Название: Изгнание из ада
• Автор: Роберт Менассе
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 5-7516-0824-8

На вечере встречи, посвященном 25-летию окончания школы, собираются бывшие одноклассники и учителя. В зале царит приподнятое настроение, пока герой книги, Виктор, не начинает рассказывать собравшимся о нацистском прошлом педагогов. Разгорается скандал, с этого начинается захватывающее путешествие в глубь истории.

---

Потом он спешил на рынок Нашмаркт — продавать «Ротфронт», партийную газету троцкистов. Состязание в том, кто продаст больше газет, он выигрывал почти каждый месяц. Нашмаркт — вот его участок. Там он стоял — симпатичный, слегка нерешительный на вид юноша, протягивал домохозяйкам «Ротфронт», и, если у них были сыновья его возраста, они останавливались, покупали газету, заводили разговор, слушали, как он разъясняет им мир, слушали в надежде лучше понять собственных детей, которые давно перестали с ними разговаривать. Иногда вокруг толпилось шесть, семь, десять мамаш, и он упрямо и пылко втолковывал им категории и понятия, которые помогут им найти доступ к миру детей. Летом и зимой он приходил на рынок, но впоследствии, когда вспоминал об этом, ему казалось, что он всегда стоял с «Ротфронтом» на Нашмаркте в жуткую духоту.

Троцкистам приходилось очень много читать. Не зря среди левых они пользовались репутацией «интеллектуалов». После производственной, университетской и солидарной работы ему уже едва хватало сил и времени читать книги, необходимые для университетского курса. С железной дисциплиной и ловкой экономией времени он все же умудрялся читать критику на те книги, какие надо было прочесть по университетской программе. После ночной работы он еще быстро наведывался в типографию. Троцкисты арендовали офисные помещения, купили печатные станки и открыли собственную типографию «РЕМА-ПРИНТ» (РЕМА — Революционные марксисты), где выпускали «Ротфронт», плакаты и листовки. Виктор любил типографию. Запах типографской краски. Ритмичный грохот машины, которая разматывала и всасывала бумагу, глотала и выплевывала, так быстро, что ему каждый раз представлялось чудом, что бумага не рвалась. Нет, не рвалась, натянутая исчезала в алчной пасти машины, получала удары и не рвалась, ее штамповали цилиндры и пластины, а она целехонькая бежала дальше и, похрустывая, выпадала наружу фрагментом изображения мира, самым прекрасным на свете. Он даже подумывал, не пойти ли учеником в типографию, если с университетом не заладится. Если устроиться в крупную типографию, можно стать членом фабкома и…

— Эй, мечтатель! — окликнул товарищ Ойген, возглавлявший «РЕМА-ПРИНТ». — По-моему, тебе надо выпить кофейку!

Таков был ритуал: он получал большую чашку кофе, а заодно верстку газеты или листовки. Смотря что было на подходе. Виктор так часто возмущался грамматическими и орфографическими ошибками в публикациях троцкистов, не говоря уж о стилистических перлах, что ему предложили регулярно ездить в типографию и читать корректуру. Он истребил несколько «стремянных монополистического капитала», заменил все «каковой/каковая/каковое» на «который/которая/которое», еще раз объяснил Ойгену особенности написания греческих заимствований, сделал из трех длиннущих предложений семнадцать коротких, безжалостно расправился с перебором герундиев и решил наконец-то выписать для Ойгена правила употребления конъюнктива. За второй чашкой кофе он выслушивал то, что Ойген рассказывал под рубрикой «приватно». Виктор немного завидовал, что у Ойгена полным-полно «проблем взаимоотношений» и «трудностей с оргазмом», — сам-то он никак не успевал найти себе подружку, с какой у него могли бы возникнуть подобные проблемы.

— Спасибо тебе, Вик! — заговорщицки-доверительно говорил Ойген, как бы подчеркивая важность этого товарищеского разговора.

Пора двигать, времени нет. Летом можно сесть на велосипед, а вот зимой то и дело приходилось заимствовать из денег от продажи «Ротфронта», чтобы взять такси. Ведь теперь ему надо поскорее добраться до «секции». Учитывая средне- и долгосрочные стратегические задачи, троцкисты решили заняться «вступизмом», то бишь все члены РЕМА вступили в Социал-демократическую партию (правящую в те годы), чтобы в районных низовых секциях добиться сдвига влево, а в идеале даже подняться в верхние эшелоны и там исподволь радикализировать проекты социал-демократических реформ. Как социал-демократ Виктор посещал секцию Марияхильф на Отто-Бауэр-гассе. В секцию входили домохозяйки из муниципальных домов по Грабнергассе и Моллардгассе, а также ученики из мастерских, рассчитывавшие получить дешевую муниципальную квартиру и, едва только партия выделяла им жилье, тотчас исчезавшие. Районный советник Браунер оглашал заявления партии и федерального канцлера Крайского, снабжая их комментарием, который повергал партийные низы в немалое удивление и вызывал величайшее благоговение и искреннюю любовь к Крайскому.

— Бруно Крайский вчера четко и ясно указал, что стул под Карлом Шляйнцером (лидером христианских демократов) неустойчив. Вы, товарищи, наверно, уже прочли это в «Арбайтерцайтунг». И наверно, спросили себя: а что Крайский хотел этим сказать? Стул шатается… Ну, само собой, это означает «шатается», точнее, того гляди, упадет! Товарищи! Почему же, спросите вы, председатель партии не сказал этого напрямик, а обратился к описательной формулировке? Потому что хотел нас предостеречь. Потому что думает о нас, потому что хочет, чтобы мы тут, в нашей секции, тоже шевелили мозгами, держали ухо востро, не заносились, ведь заносчивость чревата уязвимостью. Неустойчивый означает еще… ну, кто скажет?

— Что черные[52] выпимши!

— Ха-ха-ха! Нет! Товарищи! Неустойчивый, разумеется, означает: еще живой! Иными словами, их лоно еще плодовито! Председатель хотел сказать, тебе, и тебе, и тебе, товарищ, хотел сказать, что хоть они и пошатнулись, но пока живы. И нам необходима бдительность. А как ее сохранить? В переговорах с политическим противником — только тогда мы будем знать, чего он хочет, что замышляет. А каков результат всех переговоров? Компромисс. Вот это вам и надо уразуметь: наш партийный председатель и канцлер компромиссами расшатывает черных!

Виктор, задачей которого было сдвинуть социал-демократические низы секции Марияхильф влево, вставил, что социал-демократы имеют в городе и по всей стране абсолютное большинство, то есть в компромиссах с черными надобности нет, даже наоборот.

Ропот и недовольство среди учеников. Буржуйский сынок. У него-то есть своя квартира. Небось от папаши. Однако же никак не уймется! Стипендия в университете. Что ему еще надо?

А домохозяйки меж тем распаковывали выпечку. В сезон — ватрушки с абрикосами, но главным образом шарлотка. Настоящий социал-демократический пирог. Каждый, кто знал рецепт, мог понять почему. Товарищи женщины любили Виктора. Сердце бьется слева, это верно, а любовь идет через желудок. Поест досыта господин студент, и тогда очки у него будут блестеть не так холодно и резко. Подкормить его надо, вон ведь как отощал, и они прижимали его к себе, к груди, к бедрам, а Виктор говорил: «Марияхильф!» Почему район так называется? Раз за нами большинство, почему бы не назвать район именем Розы Люксембург или Кэте Ляйхтнер, Богородица-то при чем?

Мамаши смеялись, а районный советник Браунер заявил, что важно красное большинство в Марияхильф, а не красное имя.

Когда Виктор уходил оттуда, у него оставалось на чтение не больше полутора часов. Потом встреча с Рут, с товарищем, которому вместе с ним поручено обклеивать плакатами РЕМА 4-й, 5-й и 6-й районы. Ночная работа. Он нес ведро с обойным клейстером и широкую кисть, она — рулоны плакатов. Намазав клейстером плакатную доску, он отступал на несколько шагов и смотрел на задницу Рут, пока она пришлепывала плакат к мокрой поверхности. У большущего стенда с рекламой пижамы и слоганом «Лучшая в постели!» Виктор сказал:

— Давай полностью заклеим это антиженское безобразие!

И он замазал клейстером весь стенд, на который ушло два десятка плакатов РЕМА, два десятка антифранкистских плакатов и всего лишь минута вида со спины и сентиментальных мечтаний.

Таков был нормальный трудовой день троцкиста. Это, думал он, его семья, его жизнь. Теперь пять часов сна — и снова работа на производстве.

Гардина, прозрачная белая перлоновая занавесь, поблескивала на свету из окна, мало-помалу стала матово-белой, серой, темно-серой, черной. На жардиньерке перед нею два кактуса, рядом статуэтка — коленопреклоненная негритянка с копьем, в травяной юбочке. Дед с бабушкой купили эту статуэтку? «Смотри, Долли. Негритянка! Ну разве не прелесть? Надо непременно купить!» — «Да, Рихард! Ты прав. Очаровательная вещица!» — «Гляди, какие острые груди!» — «Она будет прекрасно смотреться рядом с нашими кактусами. Берем, сколько бы ни стоила!» Немыслимо. Наверно, им все-таки ее подарили. Но кто дарит такие статуэтки?

Он вздохнул, прямо-таки со стоном. Забыл перевести дух. Не зажигая света, надел ботинки и пальто. Поехал к матери.

— Может, супчику, Виктор?

— Оставь ты меня со своими супами!

Семья! Мать стояла на кухне, стряпала, сын в гостиной смотрел телевизор. Три десятка детей в одном дортуаре, когда-то. Сейчас он был так одинок, что едва не умирал от этого одиночества.