Сергей Мавроди - Тюремные дневники, или Письма к жене

• Название: Тюремные дневники, или Письма к жене
• Автор: Сергей Мавроди
• Издательство: Тэнсил
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-88149-188-2

Письма к жене Сергея Мавроди в форме подробного тюремного дневника создают удивительно рельефную картину. Предельная искренность автора, где нет места самолюбованию, документальная правда, достоверные подробности быта ценились во все времена. Именно поэтому вот уже две тысячи лет читаются с интересом частные письма ничем не прославившегося Плиния Младшего.

---

… Почему не убираете постель?

Я молчу. Пауза.

… Хорошо, отдыхайте.

Дверь захлопывается.

То-то же! «Хорошо, отдыхайте»… Нет у вас, значит, методов против Кости Сапрыкина! СпецСИЗО-О! ГУИ-ИН! Да пошли вы! Хотя, конечно, все это ужасно. Кошмарно! Просто страшный сон какой-то. Как приходится проводить свои последние дни? На что тратить? Тут о вечном думать надо, а я с мусорами ругаюсь. Тьфу, блядь!

Сон, кстати, что-то все никак не идет. Грустно, муторно, воспоминания со всех сторон обступают. В голову лезут. Матроска вспоминается. Костя, Витя. Как там они сейчас? Сидят себе, небось, едят свой гороховый суп с чаем и не знают, что у меня уже второй день сухой голодовки пошел. Время истекает. Стрелка падает. Впрочем, «жалеть уж поздно!..»

Я через мир промчался быстро, несдержимо…
Желал достичь — и вечно достигал,
И вновь желал. И так я пробежал
Всю жизнь.

Вспоминаю и Цыгана. Эту красивую некогда птицу, у которой «время вырвало все перья». Он ведь тоже старался жить, «все наслажденья на лету ловя». И что в итоге? Мне опять приходят на ум строки Бродского. Глядя на Цыгана, они последнее время почему-то все чаще и чаще приходили мне в голову.

Как будто будет свет и слава,
Удачный день и вдоволь хлеба.
Как будто жизнь качнется вправо.
Качнувшись влево.

У Цыгана, похоже, она уже никогда не качнется. А у меня? У меня?!

«Увидимся ль когда-нибудь мы снова?»

1 июня, воскресенье (второй день сухой голодовки)

Полное повторение вчерашнего дня. Точнее, вечера. Постоянные стуки в дверь и крики охранников. Мыслей нет, дум нет. Скука смертная. Тоска и депрессия. Вероятно, кстати, предпоследний день моей жизни. Если, конечно, адвокат насчет «трех дней летом» ничего не перепутал. Может, все-таки не три? А хотя бы пять? Или шесть?..

Тем более, что похолодание сейчас. Да и пить мне, как ни странно, пока вроде особенно не хочется…

Ну, там видно будет. Завтра посмотрим. Поглядим, какой это Сухов!

2 июня, понедельник (третий день сухой голодовки)

Нечто новенькое. Утром на проверке очередной, бравого вида разводящий (майор, по-моему) начинает мне опять угрожать.

— Со мной лучше не шутить!..

(Ты что, мудак? Какие тут шутки!?)

… Одеяло отберем!

(Ты еще скажи: в угол поставим.) И пр., и пр.

… Вы что, сейчас, когда я уйду, опять под одеяло ляжете?

Я не отвечаю. Майор некоторое время ждет, потом, поняв наконец, что ответа не будет, с возмущенным фырканьем выходит. Дверь захлопывается.

Я, естественно, опять сразу же, как ни в чем ни бывало, ложусь под одеяло. Соснуть бы. («Ну, сосни».) Минут через десять дверь снова открывается. На пороге все та же компания. Майор, блядь, со своей свитой!

— Выходите, с вещами!

Ого! Это еще что за новость? В карцер, что ли? Я чувствую, как во мне начинает закипать бешенство.

Я не горяч, но я предупреждаю,
Отчаянное что-то есть во мне.
Ты, право, пожалеешь.

Встаю и начинаю молча собирать свои вещи. Собственно, и собирать-то особенно нечего. Вон они все в пакетах в углу стоят.

— Матрас брать?

— Все берите.

Ага! Точно в карцер. Тем более, что, как я уже понял, он тут у них совсем рядом. Буквально в соседней камере. Ну, «ты, право, пожалеешь»!

Я сам неукротим сейчас и страшен,
Как эта ночь. Нас лучше не дразнить,
Как море в бурю и голодных тигров.

Да, нас, «голодных тигров», лучше не дразнить!

Выводят и заводят в соседнюю камеру.

— Одеяло и простыни мы у Вас забираем. За нарушение режима.

— Может, и матрас с подушкой уж заодно заберете?

— Зачем, матрас Ваш.

А одеяло чье? Твари! Майор выходит. Я уже просто не могу себя больше контролировать. Ярость во мне бурлит и буквально меня переполняет. Твари! Вот твари!!

Как ни странно, в камере есть форточка. Я открываю ее настежь, раздеваюсь до трусов и ложусь на холодный кафельный пол. Прямо под открытой настежь форточкой. Пол оказывается просто ледяной. Из форточки дует. (На улице похолодание.) Холод адский! Плевать!! Пусть я лучше тут сдохну, на этом грязном полу, но я не встану! Если я встану — это уже буду не я. Холод между тем усиливается. Меня начинает колотить крупная дрожь. Плевать!! Еще немного, и я наверняка получу воспаление легких (если уже не получил). А так как идет уже третий день моей сухой голодовки, организм уже ослаблен, то… В общем, вряд ли я его переживу, этот третий день.

В сущности, это конец. Не ожидал я, конечно, что он будет именно таким. Что придется замерзать, как собаке, на полу одиночной камеры спецСИЗО N 1. Достойный конец моей достойной жизни! Впрочем, не важно. Пусть все идет своим чередом. «О, будь, что суждено!»

И вот в таком положении, лежа раздетый на ледяном кафельном полу и под открытой настежь форточкой (а на улице, между прочим, колотун!) я провел пять (!) часов. После чего в дверь постучали, и равнодушный голос охранника спросил: «В баню идете?»

И тут, каюсь, я не выдержал. Слаб все-таки человек! Мысль, что вот сейчас я встану под горячий душ и смою наконец с себя всю грязь этого проклятого пола, была настолько нестерпимо-соблазнительной, что я не выдержал! Слаб, повторяю, все же человек. Отказаться в тот момент было просто выше моих сил! «Иду!»

Я встал с пола, отряхнулся, собрал свои банные вещи, сел на шконку и стал ждать.

Через несколько минут я уже с наслаждением плескался под обжигающе горячим душем. Вероятно, это-то меня и спасло. Никакого воспаления легких я в результате так и не получил. Даже не простудился!

Судьба в очередной раз бесцеремонно вмешалась и сделала все по-своему. Ведь если бы не эта баня… (Бани, между прочим, у них тут действительно по понедельникам. Это я уже потом выяснил. Так что никого ко мне специально не подсылали. Просто повезло. Так уж получилось. Случайно.)

Вечером вручаю майору жалобу. Что, дескать, одеяло у голодного человека забрали, на полу лежать оставили и пр. Пизды, короче.

Тот смотрит на меня некоторое время с каким-то благоговейным ужасом, потом молча ее берет, так же молча вручает мне одеяло и только потом уже дрожащим голосом наконец произносит: «Спокойной Вам ночи!» — «Спасибо».

Я укладываюсь под одеяло и ложусь спать. Третий день моей сухой голодовки закончился. (А адвокат-то ошибся! Вот хуй «три дня летом»!)

3 июня, вторник (четвертый день сухой голодовки)

Утром сую разводящему новую бумагу. Заявление. «Прошу разрешить мне укрываться одеялом, поскольку я мерзну».

Тот ее читает и изумленно на меня смотрит:

— Как это Вы мерзнете? Вы вчера голый пять часов на полу под открытой форточкой пролежали, а сегодня говорите, что одетый на матрасе мерзнете!

— Вчера был третий день голодовки, а сегодня уже четвертый.

Организм ослаб. В общем, мерзну.

— Вам никогда это не разрешат! Нарушать режим.

Я лишь молча пожимаю плечами. Разводящий уходит.

Я сразу же опять ложусь под одеяло. Минут через пять дежурный стучит, но уже как-то робко. Так, стукнул пару раз и убежал.

Вскоре кормушка с грохотом распахивается. «Распишитесь! Вам разрешено укрываться одеялом!» (Господи-боже мой! Ну, надо же…

Победа. Виктория!) Расписываюсь, благодарю (ну, надо все-таки быть вежливым). Кормушка захлопывается.

Ну, и что мы в результате имеем? Все это, конечно, очень мило и благородно, но дальше-то что? Как учил Наполеон, «из несколько маленьких побед все равно никогда не получится одной большой». Что, собственно, изменилось? У меня по-прежнему идет сухая голодовка, и жить мне остается все меньше. Ну, день-два от силы. Всей и радости: хоть под одеялом теперь спокойно помру. (Хотя, странно: чувствую я себя прекрасно! Даже бодрее, чем обычно. Голова лучше работает…

Пить вообще не хочется. Ну, разве что чуть-чуть. Странно. А как же, «обезвоживание организма»? Странно он у меня как-то «обезвоживается»…)

Ладно, подождем адвоката. Сегодня придти должен. Подождем…

Однако время идет, адвоката нет. Вот уже и вечер. Так-так-так!

(Говорит пулеметчик.) Адвокат, блядь, не пришел. Ну, и что это значит? Случайность это или ему уже чинят какие-то препоны. Не хотят, к примеру, чтобы он о голодовке узнал… Впрочем, какая разница! Мне-то что теперь делать? Или я тут, блядь, так и умру, даже с адвокатом не поговорив? Ну, это уже просто глупо!.. У меня ведь цель не умереть, а своего добиться. Так что же делать?

Самое ужасное, что в придачу ко всему у меня к тому же закрадываются страшные подозрения, что эти болваны вообще не понимают, какую я голодовку объявил! Ну, голодовка — и голодовка!