Юрий Авдеенко - Дикий хмель

• Название: Дикий хмель
• Автор: Юрий Авдеенко
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

Действие нового романа Юрия Авдеенко происходит в наши дни в Москве. В центре повествования — образ молодой работницы обувной фабрики Натальи Мироновой. Автору удалось создать лирическое, отмеченное доброй улыбкой произведение о судьбах молодых рабочих, о взаимоотношениях в трудовом коллективе, о радостях и сложностях в молодой семье.

---

Все захлопали, а Буров покрылся багровыми пятнами...

Потом все было обыкновенно. Выпивали, смеялись, разговаривали. Только Прасковья Яковлевна сидела напряженная, потому что Луговая не потребовала себе табуретки. И, обозревая нас всех с высоты своего сиденья, Крепильникова чувствовала себя неловко.

К сожалению, в самом, конце Буров затеял с Луговой дикий спор, о гениальности и одаренности. Собственно, даже в более узком плане — о проблеме гениальности и помешательстве.

Вынул из какой-то папки несколько пожелтевших листочков машинописного текста и заявил, что это статья доктора Вильгельма Ланге (Гамбург) из Клинического архива, изданного в 1929 году под редакцией доктора Сегалина. Из пространных выкриков Бурова я поняла, что большинство великих людей имели ярко выраженные психические отклонения.

Помню, Буров читал:

— Юлий Цезарь — алкогольная эпилепсия.

Бисмарк — мания с бредом величия, тяжелая психопатия с истерическими симптомами. Периодические сильные колебания настроения.

Наполеон — страдал тиком лица. Галлюцинациями. Судороги в плечах, в губах, в икроножных мышцах.

Рихард Вагнер — мания величия. С потребностью проявлять всюду свою личность.

Доводы Луговой значили для него меньше, чем спасибо для сантехника.

Уняла Бурова Корда. Она сказала:

— Андрей, ты кричишь столь дико, что мы можем подумать, ты тоже гений.

Он посмотрел на нас. Потом вдруг засмеялся таким нормальным, здоровым смехом, что сразу стало ясно: опасения насчет гениальности безосновательны...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Они шли по траве, невидимой, но мягкой. И ветер лизал им лица. И трава щедро пахла весной. Ночь чуточку хмурилась редкими низкими тучами, но звезды в небе мерцали обыкновенные, беззаботные. Нормальные звезды, как до войны.

Тук, тук, тук — дятлилась тишина перестуком, не птичьим, а пулеметным, жжу-жжу — пели пчелы, отлитые из свинца.

Иногда тьма вдруг розовела, словно женщина от комплимента. Ракета с дымным, серым хвостом лениво проплывала вдоль зубчатого, похожего на частокол леса. В такие минуты Миронову хотелось ничком рухнуть на землю, прижаться к ней. А может, и не хотелось. Может, он был смелым парнем. И эти ракеты развлекали его, точно фейерверк. Но шагавший впереди него капитан Самшелов по опыту знал, что необстрелянные новички торопятся обнимать землю, словно она дева. И самочувствие Миронова представлялось ему именно таким.

Самшелов слышал за спиной дыхание солдата, ступавшего за ним след в след, как и учил капитан. Так нужно было идти, чтобы не напороться на случайную мину, не свалиться в какую-нибудь воронку.

— Передовая? — спросил Миронов, когда они спрыгнули в окоп и сухая глина, шурша, как мышь, поползла по стенам.

— Глубокий тыл, — может, и неудачно, но все же пошутил капитан Самшелов. Он считал обязательным пошутить в такой момент. Он верил — шутка не родня страху.

Минут десять они петляли вместе с траншеей. Наконец оказались в землянке разведчиков, тесной и прокуренной, будто трубка. Сиротливый свет каганца освещал лишь дно опрокинутой бочки, которая, очевидно, служила хозяевам столом, потому что на ней, бросая короткие тени, возвышались котелок и распечатанная консервная банка.

Крепкий и рослый старшина Шатохин подал команду: «Встать! Смирно!»

Капитан махнул рукой, что должно было означать «Вольно», и представил:

— Наш новый боец — рядовой Миронов.

И тогда из темных, окутанных дымом углов к свету каганца пододвинулось шесть удивленных лиц. И шесть пар не менее удивленных глаз уставились на пришельца. Ростом он был невысок, уж очень хил и даже для трудного военного времени необыкновенно худ.

— Товарищ бежал из плена? — с мягким акцентом и такой же иронией спросил грузин Чхеидзе.

— Разговорчики! — одернул капитан.

Шатохин сверкнул глазами на юмориста, сказал новичку:

— Располагайся.

Лица разведчиков опять растворились в темноте. Потом могучий, широкоплечий солдат Зинченко протяжно сказал:

— Покормить его треба.

Старшина подвинул Миронову банку с консервами, сказал:

— Ешь. — И, видя, с каким аппетитом новичок набросился на еду, милостиво заметил: — Откормим.

— Нет, — продолжая жевать, возразил Миронов. — Я всегда худой. Комплекция у меня такая.

— Комплекция у тебя терпимая, — сказал Зинченко. — Главное — мускулы...

— Мускулы есть, — усмехнулся Миронов.

— Ты хоть знаешь, куда попал? — спросил Чхеидзе.

— Знаю. Капитан рассказывал...

Отделение старшины Шатохина славилось в разведроте не только богатым послужным списком, но и особым личным составом.

Сам спортсмен, перворазрядник по футболу, Шатохин сумел добиться у начальства редкой льготы: права выбора бойцов-спортсменов, прибывающих в часть. Поэтому в отделении Шатохина на сегодняшний день было два гимнаста, штангист, два боксера и городошник. Вот только общий любимец и весельчак многоборец Иван Волобуев погиб восемь дней назад, подорвавшись на немецкой мине. Ему-то и привел замену командир разведроты.

Если война чем-то и похожа на спорт, то лишь тем, что солдата, как и спортсмена, проверяют делом. У разведчиков такой возможности, пожалуй, больше чем у других.

Ночью, в очередном поиске, немцы обнаружили разведгруппу. Нашпиговав темноту трассирующими пулями, заставили ребят прижаться к молодой траве, заставили ползти назад по-пластунски. Старшина Шатохин сам решил прикрыть отход отделения. В помощники взял новичка Миронова.

Перейдя линию фронта, разведчики еще долго слышали трескотню выстрелов за плотиной. Но с приближением рассвета наступила тишина. Она казалась всем зловещей, как похоронный марш, потому что старшина Шатохин и рядовой Миронов не возвращались. Каждый досадовал, что старшина недооценил ситуацию и оставил при себе новичка. Ничего путного из этой затеи не могло получиться.

Только в девятом часу утра позвонили из соседнего полка: на их участке из тыла противника вышел разведчик Миронов и вынес на себе раненого старшину Шатохина.

Небритый, грязный, усталый, Миронов жадно набросился на котелок, в котором ароматно парила гречка.

— Ты того, расскажи поперву, — взмолился Зинченко. — Як все было?

— Просто, — ответил Миронов, но котелок не оставил. — Когда старшину ранило, я взвалил его на плечи и пошел вправо. Чувствовал, немцы обходят нас. Так и вышло. В темноте они стали палить друг в друга. А я выбрался к реке. И случайно нашел каюк.

— Что такое каюк? — спросил кто-то.

— Лодка.

— Ты откуда родом?

— Нэ мэшайте, пусть рассказывает...

— Родом я из Азова... Так вот, каюк был в камышах спрятан. И случайно я на него наткнулся. Втащил старшину в каюк. Перевязал, как мог... Над рекой туман. Оттолкнулся палкой от берега. И вниз по течению. Слышу, голоса немецкие за спиной остаются. Значит, хорошо. Немного погодя уткнулись мы в берег. И лесом...

— А старшина?

— На горбу.

— Парень ты ничего, правильной закваски, — сказал Зинченко. — А спортсмена мы из тебя сделаем. Выбирай, что по душе — штанга, городки, а лучше бокс...

— Вратарь я, — как-то виновато признался Миронов.

— Ты?!

— Ростом ты будто и не очень вышел, — сказал Чхеидзе.

— У меня прыгучесть, как у обезьяны, — Миронов даже подскочил с нар, словно собираясь продемонстрировать свои вратарские способности прямо здесь, в землянке.

— Не верите? — он опустил ложку в котелок, бережно поставил его на опрокинутую бочку, потом нервно схватил свой вещевой мешок, суетливо, словно куда-то торопясь, принялся развязывать. Наконец, с сияющей улыбкой вытащил из мешка хорошо сохранившуюся футбольную покрышку. И прижал к груди, как талисман.

Разведчики пришли в восторг.

— Постукаем?

— А почему и нет?

Так началась и продолжалась до самого дня гибели служба Миронова в разведроте...

Чуть брезжил рассвет. И синева, не распуганная солнцем, висела в воздухе, осторожная и чистая, как птица. Молодая трава просыпалась под туманом, редким, низким, который стлался на лугах справа и слева от дороги, А дорога, приподнятая насыпью, была черной от утренней влаги. И башни замка были черными, особенно первая, полуразрушенная. Над ней летали вороны: каркали громко, страшно. Порой казалось, что это предостерегающе и зло каркает сам замок, кривобокий, сумрачный, выстроенный лет пятьсот назад каким-то немецким рыцарем.

Земля вокруг тоже была немецкая. Где-то впереди лежал город Мейсен. А время было — апрель 1945 года.

Миронов, Чхеидзе и Зинченко уже много часов наблюдали за дорогой, притаившись в старом пустом сарае, куда на зиму бауэры убирали сено. Эта разведгруппа и еще несколько других были брошены в тылы немцев с целью выявить базовый склад боепитания, который, несомненно, был где-то рядом, и навести на него авиацию.