Анатоль Гидаш - Шандор Петефи

• Название: Шандор Петефи
• Автор: Анатоль Гидаш
• Издательство: «Молодая гвардия» МОСКВА 1960
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга А. Гидаша посвящена жизни и творчеству великого венгерского поэта XIX века А. Петефи. Шандор Петефи — автор многочисленных стихотворных произведений: пьес, поэм, песен. Наиболее полно его произведения стали переводиться на русский язык в советское время.

---

«Образованное общество» феодальной Венгрии в полном неведении того, какие стремления зреют в народе, не только не предчувствовало революции, но даже пыталось иронизировать над поэтом. В ноябре 1847 года один пештский литературно-художественный журнал так отозвался о Петефи: «Поэт дает клятву бороться против тирании… У нас в Венгрии — тирания?! Любезный сын отечества, видно, не знает своей родины».

Жизнь показала, что не эти господа, а именно Петефи знал свою родину и правдиво выражал ее сокровенные революционные стремления, когда провозгласил:

Дворец! Все то, чем ты богат,
Разбоем приобретено.
Но не гордись богатством этим —
Дни сочтены твои давно!
Надеюсь, что увижу скоро я
Твои руины, исполин,
А также черепа, которые
Покоятся среди руин.

* * *

После женитьбы Петефи вместе с женой поселился в Пеште. Перед этим они навестили в Надь-Салонте Яноша Араня и объездили Эрдей. Повсюду его встречали факелами, манифестациями. «…Он был у нас два дня… О, эти два дня стоят двух лет…» — писала о нем одна эрдейская газета. Когда же поэт прибыл в Пешт, то ликование было такое, что даже его жене, героине «Песен Юлии», посвящались восторженные стихи. И, несмотря на это, у Петефи по-прежнему не хватало средств снять отдельную квартиру. Он вынужден был поселиться вместе с романистом Йокаи: в одной комнате жил Петефи с женой, в другой — Йокаи, а третья служила общей столовой.

Устроившись в Пеште, Петефи весь с головой уходит в работу. Тщеславная Юлия тоже берется за перо. До сих пор она вела только дневник, а теперь решает стать писательницей. Она ставит для себя отдельный письменный стол и начинает за ним «творить». Влюбленный Петефи не только восхищается «плодами ее творчества», но вообще прощает все сумасбродства, он готов принять даже то, что из желания слыть оригинальной она, восемнадцатилетняя женщина, курит большущие сигары. Да и кроме всего, поэт слишком занят своей работой.

Он пишет поэму «Судья», в которой стремится в острой сатирической форме обрисовать тупость дворян, управляющих Венгрией, идиотизм жизни провинциальных помещиков. С удивительным, почти гоголевским сочетанием реализма и сатиры изображает Петефи феодальную Венгрию своего времени. Герой поэмы — это великолепно зарисованный обобщенный образ венгерского помещика, эгоиста и самодура, тупорылого лентяя и безмозглого дурака, человека, ненавидящего все прогрессивное, все передовое, презирающего народ, не интересующегося судьбой своей отчизны.

С каким замечательным гиперболизмом и вместе с тем с какой художественной убедительностью описана внешность судьи, точно передающая всю внутреннюю пустоту и глупость героя, который вместе с подобными ему тунеядцами (в феодальной Венгрии их было несчетное множество) всей тяжестью своих непомерных туш наваливался на венгерский народ, несчастное крепостное крестьянство, которое изнемогало уже под этим непосильным бременем.

С чего бы нам начать? Возьмем черту такую…
Но хорошо, что я пишу, а не рисую:
Ведь Тамаш Федьвереш так бесподобно толст,
Что тяжести его не выдержал бы холст.

И у него та часть достойней уваженья,
В которой заключен процесс пищеваренья.
Вы гору Геллерта видали? Ну, так вот —
Она вместится вся в тот царственный живот.

Не зря он окружен восторгом и почетом!
Боюсь я одного: а вдруг да опадет он?
Нет, упаси господь, ведь сразу вместе с ним
Авторитет судьи растает, словно дым.

Представьте Тамаша пред ратушей старинной,
Когда он за столом ораторствует чинно.
Но, прежде чем начать, с мучительным трудом
Он сервирует стол огромным животом [55].

Сколько омерзения, физического отвращения вложил поэт в эту последнюю строчку! Видно, немало повидал он за годы своих голодных скитаний этих «животов», пытавшихся заслонить даже солнце над Венгрией.

И все-таки сложен судья наш превосходно, —

саркастически продолжает поэт, —

Ведь голова его отчасти с брюхом сходна,
Объем у них один, а разница лишь та,
Что голова круглей и более пуста.

И эти пустоголовые спесивцы только и знали, что кичиться своим древним родом:

В столовую войдешь — и с древних стен сурово
Сто витязей глядят, один страшней другого.
То предки Тамаша, герои напоказ,
Хоть, правда, турки их гоняли столько раз.

С каким удовольствием бросает Петефи стрелу насмешки в лицо дворянам и дворянским поэтам, которые неустанно воспевали «древнюю славу своих предков», а в настоящем вели страну к гибели и разорению!

Бетяры до сих пор у нас не извелися,
Но самый злой бетяр — родная наша Тиса.
Весною не дает ни охнуть, ни вздохнуть,
Куда ей хочется, туда и держит путь.

Хоть русло милях в двух от Фельше Киш Кальнаи,
Но если Тисе вдруг приходит мысль шальная,
Деревню бедную она обнимет так,
Что вылезут глаза и затрещит костяк.

Терпи, о родина! Ты терпишь не за то ли,
Что речку глупую не обучала в школе?
А впрочем, одного я просто не учел:
Что для детей твоих едва ль хватает школ.

Боюсь, страна моя, что, грамотные в меру,
И сыновья твои последуют примеру
Строптивицы-реки: набросятся гурьбой
И вмиг без лишних слов расправятся с тобой.

Расправятся, конечно, не с Венгрией, а с ее обломовыми, у которых как в головах, так и в домах царит пустота и мерзость запустенья, которые в безумном страхе перед всем новым готовы лучше принять смерть от рук врагов своих, чем в доме обновить стропило или жердь.

Пусть пол шатается, пусть крыша горько плачет —
Все это пустяки и ничего не значит.
Я верю одному: что, если этот свод
На деда не упал, на внука не падет.

За фигурой судьи Федьвереша перед глазами Петефи вставали тупые, грубые дворяне, собравшиеся недавно на выборах в Надь-Карое. Вставал и образ отца Юлии, Игнаца Сендреи, упрямо помыкавшего своей дочерью.

Но и Юлию найдем мы в поэме, такую, какой ее представлял себе влюбленный Петефи.

Пусть пишет старый дуб, мы ж отдохнем немножко,
Но где же ветвь его, красавица Пирошка?
Лукаво-нежный взор, тугой девичий стан,
Живой румянец щек, что краше всех румян.

Идите вслед за мной по узкой тропке сада,
В беседке старенькой искать плутовку надо.
Там в гуше старых лип, едва забрезжит свет,
Ей солнце каждый день шлет первый свой привет.

Читает, а глаза горят и пышут жаром,
Как окна здания, объятого пожаром…

Но и самого себя не забыл Петефи. Нельзя не почувствовать за строчками стихов те непрерывные столкновения, что происходили между Петефи и отцом Юлии. Старик Федьвереш требовал от сына — так же как и Сендреи от Петефи, — чтобы он нашел себе постоянную службу и вошел в число столпов общества. Когда же сын отказался от этого, то отец, считавший себя в равной мере хозяином и в стране, и в округе, и в семье, заговорил с ним по-своему.

«С кем говоришь, болван?! — вскричал судья
свирепо.
Слова мои закон, и подчиняйся слепо.
Скажи, пожалуйста, с каких же это пор
Ты начал отвечать отцу наперекор?!

Я так хочу, и все! Попробуй отступиться —
Из этого окна ты вылетишь, как птица.
В округе я судья, а в доме я король,
И если я сказал, то выполнять изволь!»

Хоть в сыне кровь текла медлительно и вяло,
Но речь отца ему глубоко в грудь запала,
Любви сыновней нить затрепетала там,
Готовая вот-вот порваться пополам.

Но он, сдержав себя, как подобает сыну,
Смиренно отвечал отцу и властелину:
«Отец мой, я готов, когда желаешь ты,
Вступить на торжише житейской суеты».

Слова его, как песнь, судье проникли в уши,
И на лице его затеплилось радушье,
Но, если бы отец мог в душу влезть к сынку,
Он голову ему свернул бы, как щенку.

Петефи написал эти строки в ноябре 1847 года, и сколько в них, как оказалось потом, было прозорливости! Ведь и на самом деле, если бы дворяне, в том числе и отец Юлии, знали, что пройдет лишь несколько месяцев и Петефи, возглавив революцию, поведет против них венгерский народ, они и вправду свернули бы ему голову, как щенку.