Владимир Дягилев - Вечное дерево

• Название: Вечное дерево
• Автор: Владимир Дягилев
• Жанр: Советская классическая проза

---

- Честно. На Московском живу. Может, видели новый дом с зелеными балконами?

Девушка почему-то нахмурилась и не ответила.

- А вы где живете? - спросил Журка.

- А здесь что делаете?-вместо ответа спросила девушка.

Журке стало неловко за свои занятия: в самом деле, глупо приезжать сюда из Ленинграда, чтобы готовиться к экзаменам. Но он преодолел неловкость-сказал правду.

- Куда же поступать думаете? - снова спросила девушка.

- Не знаю.

- Как же так?

- Да так.

- Это плохо.

- Плохо,-согласился Журка и опять спросил:- А вас как зовут?

Девушка молчала, и Журка подумал, что его ответы чем-то отпугивают ее, ну, не отпугивают, так не нравятся, что ли. Он решил поправить дело:

- Я еще не решил куда... Мама в Текстильный...

А я... В общем... Напрочь...

Он окончательно смутился: "Хоть бы матерью назвал.

А то мама..."

- Меня зовут Ганна,-сказала она, чтобы ободричь юношу, и протянула руку, которую он тотчас же порывисто схватил и осторожно пожал.

- Так вы-республика!-воскликнул он радостно. - Ну да. Есть такая в Африке.

- Всего лишь человек,-сказала Ганна.-А теперь до свиданья. Мне надо письма почитать.

Журке сразу же стало грустно. Вновь он ощутил себя мальчишкой, от которого хотят избавиться.

- А можно... - начал было он.

- Нет, Витя, вы идите.

- А когда я вас увижу?

- Зачем?

- Так... Поговорить...

- Со мной скучно.

- Нет, не скучно.

- Идите, Витя, честное слово.

- Не уйду, если не согласитесь увидеться.

Это опять было сказано по-детски, и Ганна не удержалась от тихой улыбки.

- Хорошо. Вот здесь, против этой белой гостиницы я часто бываю.

- Точненько?

- Точно. А теперь идите.

С этого дня они стали встречаться у моря, на зеленой скамейке, под высоким каштаном с белыми свечками.

* * *

Ганна приходила сюда, как обычно, сразу же после обхода врача. Она усаживалась поудобнее и любовалась морем, отдыхая от тяжелых мыслей, от горя. Она никуда не торопилась, ни о чем не думала,-только смотрела на бесконечные переливы красок или, закрыв глаза, слушала шум прибоя.

А Журка спешил под каштан, как на поезд, являлся заранее, вместе с первыми купальщиками, прохаживался в сторонке, ждал ее появления, и, когда с горы среди других голов показывался золотисто-рыжий венок, он замирал, словно боялся выдать себя, и долго еще не осмеливался подойти к скамейке и поздороваться с девушкой.

Ганна отвечала на его приветствие, приглашала сесть и тихонько выспрашивала о ходе подготовки к экзаменам, о прочитанной книге, о тренировках. Он-отвечал подробно и точно, всякий раз чувствуя себя учеником, боящимся получить двойку от любимого учителя. Сам он редко спрашивал ее, потому что заметил - она не любит расспросов.

И оттого, что он не был навязчивым, ничем не раздражал ее, не лез с разговорами, не пытался больше быть развязным и грубым, а все так же робел, как и в первую встречу,-ей было легко с ним. Парень был единственным человеком в городе, с которым ей хотелось видеться и говорить. Чувство доверия к нему усилилось. Другие окружающие ее в настоящее время люди были незнакомы и неприятны ей, они приставали с расспросами, пробовали ухаживать за нею, тянули в компанию, на танцы, в ресторан, то есть туда, куда ей совершенно не хотелось идти, потому что это никак не соответствовало ее настроению. А этот Витя был молчалив, послушен, по-детски наивен, ничем не грозил ей, не обижал, не мешал. Кроме того, он был земляком, жил в ее районе, ходил по знакомым улицам, мимо родного завода.

Журка не понимал, что с ним происходит. С того дня, как он начал ходить сюда, под каштан, все полетело кувырком. Занятия на ум не шли. Тренировки не клеились.

Книги не читались. Спалось плохо. Аппетита не было.

Он похудел, и мама вроде была довольна этим. (Журка слышал, как она говорила бабушке: "Наконец-то за дело взялся. Надо будет питание усилить".) А ему ничего не нужно было, только бы видеть эту девушку, быть с нею, смотреть на нее украдкой, отвечать на ее вопросы и снова ждать ее голоса.

Журка жил ожиданиями встреч с Ганной, и жизнь его была полной и что-то значащей только в те часы, когда он сидел рядом с нею.

Журке вдруг захотелось быть красивым. Никогда до этого не было такого желания. А сейчас оно появилось.

Он начал разглядывать себя в зеркала: прическа ни к черту, не то челка, не то полька...

Утром Журка пошел в парикмахерскую и на оставшиеся от несостоявшегося побега деньги модно подстригся...

- О!-воскликнула Ганна, увидев Журку, и улыбнулась.

Он покраснел и переступил с ноги на ногу.

- Садитесь. Каким это вас одеколоном надушили?

- Не знаю, - небрежно ответил Журка и опустил глаза.

Он сказал неправду. Надушили "шипром". Сам просил, и побольше чтобы. На рубль пятнадцать накапало.

Ганна молчала, давая ему возможность прийти в себя, и тем временем разглядывала его новый костюм. Сегодня он приоделся: на ногах коричневые полуботинки, наверное сорок пятый размер, не меньше, серые брюки без манжет, с аккуратной стрелочкой (сам гладил или мама?), белая "бобочка" с молнией, очень к лицу ему. "Свеженький, чистенький, только книги все так же, как мяч, растопыренной пятерней из-под низу держит".

- Что прочитали? - спросила Ганна.

- Да тут... "Восемь лет среди пигмеев".

- Я про экзамены.

- Л-а... Так... Английский. Текст переводил,-солгал Журка, потому что уже несколько дней не занимался. Не мог.

- А куда все-таки поступаете? Надумали?

- Еще нет.

- Да как же так можно? Надо ж документы подавать.

- Подали. В Текстильный.

- А говорите-не выбрали.

- Это так...-он-хотел сказать: "мама все", да хорошо, что вовремя остановился.

Ганна покачала головой.

- Слушайте, Витя. Вы какой-то несерьезный. Как же можно подавать документы в институт, если он вам не по душе? Это ж не шутка. Это профессия. Это на всю жизнь.

Он уже привык к ней, освоился и потому сказал то, что думал:

- Все-таки лучше учиться, чем ишачить.

Он даже не понял сначала, что же такое произошло, чем он обидел ее? Ганна резко повернулась, посмотрела на него в упор, и глаза у нее вновь заблестели гневно.

- Как вы сказали?

- А разве не слышали?

- Нет, повторите.

- Ну, в общем учиться лучше, чем... чем идти на производство...

- Нет, вы повторите то слово.

Журка тотчас вспомнил отца, его обиду, его пощечину, вспомнил переживания, стыд, побег из дому. И все из-за этого слова. Столько неприятностей из-за одного слова! И опять оно, подлое, сорвалось с языка.

- Я прошу вас повторить это слово, - настаивала Ганна, не спуская с него гневных глаз.

- Извините... Я не подумал...

- Нет, вы повторите.

- Я сказал... ишачить... Извините, я не хотел.

- А теперь объясните, что это значит?

- Ну, работать хуже... Не то чтоб хуже, а это...

Тогда зачем десять лет учиться?

Ганна перебила его:

- Значит, образование не позволяет? А я вот семь классов кончила и ремесленное. И теперь на заводе, у станка, на грязной работе.

- Ну, зачем вы?

- Нет, слушайте. Я хочу, чтобы вы знали, с кем имеете дело. Вы, наверное, посчитали меня за эту... Как там у стиляг называется? "Фирменная девочка"...

- Зачем вы...

- Да вы не думайте. Я не оправдываюсь. Я горжусь своим званием и своей работой. А таких терпеть не могу.

"Ишачить". Какое слово придумали. Значит, мы ишаки, а вы счастливые лошадки, этакие беленькие, на парад только. А между прочим, вы хоть раз видели живую лошадь? Ей подковы нужны. Без них она не пойдет. А подковы мы делаем. Вот этими руками.

Журка посмотрел на ее руки, очень красивые, с удлиненными пальцами, с тонким запястьем, и в то же время-твердые, с тщательно подстриженными ногтями.

Ему вспомнились руки отца, все в узловатых шрамах, как в наклейках, и то чувство, что он испытал однажды, вновь вспыхнуло в нем, и захотелось тотчас прижаться к ее рукам, погладить, попросить прощения.

- Вы так. Накипь. Пена, - продолжала Ганна.- Вон сколько ее... Видела вашу "работу"! Пришел маляр, покрасил скамейку, затратил краску, время, труд, а вам это ни к чему. Вы свои пятерни решили увековечить.

- Я ж этого не делал! -взмолился Журка.

- Вы стояли тут же и молчали. Значит, одобряли.

Теперь понятно, почему вы так поступили. Ишачить!..

Ей показалось обидным, что она приняла этого типа за хорошего парня.

Ганна встала и произнесла повелительно:

- Вот что. Сейчас же уходите. И больше не смейте показываться мне на глаза.

- Извините,-сказал Журка, склоняясь перед нею, будто ожидая удара.

- Слышите?! Уходите. Нам не о чем больше разговаривать. Я терпеть не могу людей, презирающих труд.

- Я ж не хотел. Клянусь.

- Уходите.

Он стоял такой покорный, беззащитный, такой растерянный, что на мгновение Ганне сделалось жаль его, но тут же она вспомнила это мерзкое слово и поборола жалость.