Шолом Алейхем - С ярмарки

• Название: С ярмарки
• Автор: Шолом Алейхем
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1957

«С ярмарки» может называться повесть о жизни, которая подобна ярмарке. Каждый склонен по-своему с чем-либо сравнивать человеческую жизнь. Столяр сказал: «Человек что столяр – столяр живет, живет, пока не умрет – так же и человек». От сапожника я слышал, что жизнь человеческая подобна паре сапог. Извозчик, естественно, может сравнить человека с лошадью, не в обиду будь сказано. Поэтому нет ничего удивительного, что такому человеку, как я, который провел полсотни лет в сутолоке жизни, пришло в голову сравнить свое прошлое с ярмаркой.

Когда говорят «с ярмарки», подразумевают возвращение, или итог большой ярмарки. Человек, направляясь на ярмарку, полон надежд, он еще не знает, какие его ждут удачи, чего он добьется. Когда же он возвращается с ярмарки, он уже знает, что приобрел, чего добился. Он может отдать себе отчет во всем, ему точно известно, что дала ему ярмарка, и у него есть возможность ознакомить мир с ее результатами, рассказать спокойно, не спеша, с кем он встретился там, что видел и что слышал.

---

Исключение составляла суббота. В субботу Биньоминзон был гостем за столом наравне со всеми гостями и даже выше их, поскольку он человек деликатный, просвещенный, поэт наконец. А если он, к несчастью, беден, то ведь это не его вина. Если бы это зависело от его желания – он предпочел бы быть богатым. Но раз нет счастья!.. И Биньоминзон глубоко вздыхал. Хозяин отвечал ему тоже вздохом и наливал по стаканчику вина ему, себе и «Коллектору», а они выпивали не только за себя, но и за всех сынов Израиля. От вина все оживлялись, языки развязывались, и собеседники принимались говорить все разом, и не о пустяках, упаси бог, но о вещах значительных – о книгах, о разуме, просвещении, науке…

Самый младший из гостей, автор этих писаний, тоже принимал участие в разговоре, но боялся вымолвить лишнее слово, хотя к нему относились уже почти как к взрослому. Шутка ли, паренек дает уроки, самостоятельно зарабатывает!

С тех пор как Шолом зажил отдельно, самостоятельной жизнью, два других гостя стали относиться к нему как к взрослому, говорили ему «вы». Для «Коллектора» он стал клиентом, покупателем. Записав Шолома на одну восьмую билета брауншвейгской лотереи, он обещал ему тем же голосом и с той же убедительностью, как и отцу, что он, с божьей помощью, выиграет главный выигрыш. Что же касается Биньоминзона – то он стал частым гостем у репетитора и писал за его столиком в то время, когда тот занимался с учениками. А однажды поэт принес сюда свой серый чемоданчик с бумагами и черствым хлебом и, вместо того, чтобы жарить по утрам свой кусок селедки в заезжем доме Рабиновичей и терпеть обиды от мачехи, занялся этим делом у хозяйки своего юного друга, к которому он в конце концов совсем переселился и прочно обосновался. Все вышло весьма просто и естественно. Два человека неплохо относятся друг к другу и могут быть взаимно полезны – почему бы им не держаться вместе? Биньоминзон – хороший гебраист, поэт, а у его юного друга отдельная комната и широкая кровать, поле целое – не кровать, кому же помешает, если на ней будет спать не один, а двое? А то, что Биньоминзон сверх меры многоречив и не перестает расхваливать собственные творения, читает до поздней ночи свои поэмы, да с таким жаром и воодушевлением, что слезы стоят у него на глазах – так это не беда. У Шолома, слава богу, крепкий сон, а Биньоминзона мало трогает, что он спит. Ибо, когда Биньоминзон читает свои стихи, ему все нипочем – хоть весь мир провались в преисподнюю!

Казалось бы, что могло связывать между собой этих людей. Что общего, например, между Нохумом Рабиновичем – почтенным горожанином, полухасидом, полупросветителем – и таким миснагедом,[57] как «Коллектор»? И какое отношение имеют эти двое к голодному экзальтированному поэту Биньоминзону? И как мог проводить время в таком обществе живой паренек с пухлыми щеками и белокурыми вьющимися волосами (после тифа волосы у Шолома стали расти, как трава после дождя)? Что интересного было тут для юноши в возрасте, когда тянет на улицу, в городской сад, погулять с товарищами, с полузнакомыми девушками? И все же надо сказать, что это была редкостная идиллия, непостижимая дружба, близость, не поддающаяся описанию, субботу, день желанной встречи, они с величайшим нетерпением ожидали всю неделю. Если у кого-нибудь из них было чем поделиться или что показать, он приберегал это до субботы. Сколько бы Биньоминзон ни изводил всех своими стихами всю неделю, он все же лучшие из них приберегал к субботе, на послеобеденные часы. Впрочем, это только так говорится на «послеобеденные часы». На самом деле, он читал все, что у него накопилось за неделю, и до обеда, и во время обеда, и после обеда.

«Коллектор» был гораздо практичнее его. Когда приходили из синагоги и отец произносил что полагается, совершал благословение и мыл руки, «Коллектор», заглядывая в тарелку сквозь свои темные очки, говорил:

– А теперь наш поэт нам что-нибудь прочитает…

И поэт, хоть и изголодался за неделю, о чем свидетельствовали характерные для него глотательные движения, не заставлял себя долго просить. А «Коллектор» тем временем уплетал за обе щеки, макал халу в наперченный рыбный соус, запивал рюмкой крепкой водки и, потирая руки, произносил с воодушевлением:

– Превосходно! Замечательно!

Трудно было лишь определить, к чему относятся его слова – к стихам ли Биньоминзона, к рыбному соусу, к рюмке водки или ко всему вместе взятому. Во всяком случае, настроение у всех было настолько приподнятое, что даже такая прозаическая душа, как мачеха, по субботам казалась на волосок возвышенней; в своем праздничном бердичевском чепце она приветливо глядела на субботних гостей и предлагала им сначала поесть, а разговоры оставить на потом. Чтобы завершить картину, дорисовать субботнюю идиллию, нужно сказать несколько слов еще об одном существе, которое с нетерпением ожидало субботних гостей. Это была «старостиха Фейга-Лея». Автор этих воспоминаний уже однажды вывел ее под тем же именем. в другом месте (в книге «Мальчик Мотл»). Речь идет о кошке. Она была толстая, и ребята по сходству прозвали ее «старостиха Фейга-Лея». Дети питали слабость к котятам, а Фейга-Лея приносила ежегодно целое поколение хорошеньких серых котят. Когда котята подрастали, их раздавали направо и налево, а Фейга-Лея, как старожил, оставалась в доме оседлой, обосновавшейся навсегда кошкой, знающей себе цену, не дающей наступить себе на хвост. Правда, особым почетом у мачехи она не пользовалась. Ей попадало и ногой в бок и щеткой по голове. Чем она в конце концов лучше детей мачехи? Сами дети обходились с Фейгой-Леей тоже не слишком ласково и нежно, они ее мучили, отбирали у нее новорожденных котят и терзали их немилосердно. Это и понятно (всему можно найти объяснение) – почему дети должны обходиться с кошкой лучше, чем обходится с ними их собственная мать? Конечно, когда Шолом жил дома, он следил за тем, чтобы Фейгу-Лею зря не обижали. Теперь, когда он стал здесь гостем и приходил домой только по субботам, Фейга-Лея встречала его как родного, вскакивала при его приходе, выгибала спину, терлась головой об его ногу, широко зевая и облизываясь.

– Как живешь, Фейга-Лея? – спрашивал Шолом и, наклонившись, поглаживал ее по голове.

– Мяу! – отвечала Фейга-Лея тоном, который должен был означать: «Неважно! Дал бог свидеться – и то ладно!» – и продолжала тереться об его ноги, мурлыкала, поглядывая виноватыми глазами и ожидая, чтобы ей чего-нибудь дали.

– Бессловесная тварь! – говорил «Коллектор» со вздохом.

Тогда Биньоминзон проглатывал свой кусок, оглядывал присутствующих и говорил, что у него есть по этому поводу стихотворение под названием: «И милосерден он ко всем созданиям своим». Не дожидаясь, чтоб его попросили, он закатывал глаза и начинал читать стихи.

60. Разлитые надежды

Экзамены на носу. – Герой и его приятель Эля строят воздушные замки. – Гимн победителю «третьего». – Шолом пишет директору Гурлянду письмо изысканным слогом. – «Клуб» в табачной лавке. – Гурлянд ответил, и воздушные замки рухнули.

Время шло. Дети подрастали. Наступило лето, последнее лето перед окончанием училища. Экзамены были на носу. Еще неделя, другая – и Шолом избавится от «уездного», которое ему порядком надоело. Он никогда не чувствовал особой симпатии к «классам». Источником мудрости и знаний они ему никогда не служили. Небольшие познания, приобретенные им в это время, вкусил он скорее от древа, носившего в те времена наименование «просветительство». Книги русские и древнееврейские, газеты и журналы – вот те плоды, которыми он питался в изобилии. Во многом ему помог так называемый «клуб» – тогдашняя переяславская интеллигенция во главе с «Коллектором», Биньоминзоном и «удачными зятьями». Идеалом же его был Арнольд из Подворок со своей огромной библиотекой.

Единственное, что связывало Шолома с училищем, был его друг Эля, которого он искренне любил за живой нрав, уменье совершенно артистически имитировать и изображать учителей. Вместе они проказничали, вместе читали книги, жили, как говорят, в свое удовольствие вдали от остальных школьных товарищей. В то время как те готовились к экзаменам, дрожали, боялись провалиться, Шолом Рабинович и Эля плевали на все и об экзаменах даже не думали.

Лето, на земле сущий рай. Лучшее время для купанья, для катанья на лодке далеко-далеко, вдоль высокого зеленого камыша у противоположного берега. Там, за рекой, поляна, усыпанная белыми и красными маргаритками, а дальше за поляной лесок, вернее настоящий лес. Пуститься во весь опор через поляну, добежать, не переводя дыхания, до самого леса – дело нешуточное. Кто из них раньше добежит? А добежав, оба, задыхаясь, бросаются в зеленую пахучую траву и лежат на животе, ковыряют сырую песчаную землю, где копошится мушка, разгуливает жучок, ползет муравей, таща за собой соломину, кусочек коры или сосновую иглу. Кругом тишина необычайная; благодатная, усыпляющая тишина. Изредка она нарушается щебетом ласточек, которые проносятся низко над головой, – это к дождю; а то из-за далеких камышей доносится сиротливое кваканье одинокой лягушки – «ква!» – и умолкло, это тоже к дождю, хоть небо чисто и ясно, ни пятнышка на горизонте. Ощущаешь какую-то близость с этим вот лесом, полем, с маргаритками, влажной землей, с ароматными травами, с мушкой, жучком, ползущим муравьем, с летающими ласточками, с квакающими лягушками, со всей окружающей природой; в отдельности все это – лишь частичка вселенной, а вместе, и люди в том числе, это один мир, одна семья, одно целое. И все движется, хлопочет, шуршит, шумит – настоящая ярмарка, и мир этот называется «жизнью».