Федор Крюков - Зыбь

• Название: Зыбь
• Автор: Федор Крюков
• Жанр: Классическая проза

---

— Давай кассу, Григорий Степаныч!

— По доброй совести! — тотчас же прибавил Копылов сурово и, нагнувшись к голенищу, вытащил нож.

— Видал? — спросил он коротко, слегка потрясая им. Брови его были сдвинуты, но в глазах прыгал смех, готовый прыснуть во всякую минуту. Дуванов изменился в лице и попятился в угол. Было несколько секунд молчания, когда экспроприаторы и их жертва глядели друг на друга в недоумении и выжидательно. Потом Дуванов с усилием улыбнулся, но губы его конвульсивно дергались.

— Экспроприаторы, что ль? — выговорил он глухо, стараясь свести дело на шутку.

— Искроприятыри! — вызывающим тоном ответил Копылов.

Он подбадривал себя и, боясь, что Дуванов добровольно не исполнит их требования, строго прибавил:

— Без лишнего разговору!

— Доставай кассу! — повторил угрюмо Терпуг. Дуванов встретил его горящий взгляд исподлобья и прочитал в нем нечто столь выразительное, что заставило его молча и поспешно выдвинуть ящик с деньгами.

— Вот касса! — сказал он глухо и покорно и поставил ящик на полок.

Копылов своими толстыми рабочими пальцами сгреб серебро в кучу и в два приема высыпал горстями в карман. Одну маленькую монетку он долго усиливался ухватить и не мог — мозолистые, набухшие пальцы лишь двигали ее по дну ящика. Крепко выругался и, опрокинувши ящик, вытряхнул ее на полок. Монетка проворно покатилась и с мягким, смешливым звоном упала на пол, за прилавок. Копылов крякнул и сказал с искренней досадой:

— Ну, нехай уж в твою пользу!..

VI

Успех действует обаятельно. Покоряет сердца, собирает вокруг себя поклонников, сразу обрастает легендой и сразу же порождает тайную зависть. Когда в станице к вечеру узнали, что Терпуг и Копылов добыли товару и денег у купцов, то прежде всего удивились и прониклись невольным уважением к героям, точно им удалось перешагнуть, наконец, заколдованную черту, за которую многие давно хотели бы заглянуть, да мешала смутная робость. А потом позавидовали им — искренно и простодушно.

Вокруг подвига создалась легенда. Шесть аршин кашемиру выросли в шесть кусков. Касса Дуванова, в которой оказалось 18 рублей 43 копейки, исчислялась тысячами. Даже тот сапожный нож, который прятал за голенищем Копылов, принял, со слов пострадавшего Рванкина, чудовищные размеры: что-то необычайное по величине и таинственному ужасу, в нем заключенному. К ночи история приобретения кашемира на две рубахи приняла пугающий, жутко захватывающий облик разбойного нападения с кровью, криком, гиком и чудесным спасением Федота Лукича при участии небесной силы.

— Значит, не дошел мой час… Господь не попустил, — кротко говорил Рванкин, отвечая па расспросы,

Ему, впрочем, мало сочувствовали. Даже одобрительно смеялись, когда какой-нибудь шутник начинал в лицах представлять тот немой, но красноречивый испуг, который пережил благочестивый купец.

А облики неожиданных героев, так хорошо всем знакомые и казавшиеся обыкновенными, теперь обволоклись пугающей тайной новизны и дерзкой отваги.

Шел покос. Рабочее население станицы было в степи. В окошки небольшой новенькой хатки Копылова, где загуляли герои, с осторожным и боязливым любопытством заглядывали только женские и детские лица. Кроме самого Копылова и Терпуга, за столом сидели: Северьян-коваль, забредший на песни и огонек, старый бобыль и пьяница Дударев, который тоже обладал удивительным нюхом насчет выпивки, и однорукий Грач. Было шумно и пьяно, но не похоже па веселье. Охмелевший Терпуг кричал угрожающим голосом:

— Нет, достаточно! Терпели — и будет!..

— Нет, мой милый, терпи! — нежно, льстивым голосом, уговаривал его совсем ослабевший, блаженно улыбавшийся Дударев. — Терпи, мой болезный! Послухай меня, старика: горько — не горько, молчи и глотай. Терпи! Жизнь наша слезами обмыта, терпеньем повита…

— Поди к черту, хвост старый! Чего ты понимаешь?..

— А уж если не против мочи — выплюнь… Дело такое…

— У меня давно охота на них! — бестолково кричал пьяный коваль. — Ну, такая охота, такая охота…

— Теперь бы хоть маленькой войпишки, — бубнил сумрачный голос Грача. — Мы бы тогда сумели показать предмет…

— Ничего ты с одной рукой не покажешь! — грубо-пренебрежительно возражал Копылов. — Вот я знаю один предмет — это предмет! Только ежели бы сонных капель добыть… А был бы сундук в наших руках!..

— Сундук, сундук… поди ты!.. — закричал Терпуг, — Разве этого надо добиваться? Я бою добиваюсь, а ты с сундуком… одно знаешь!..

Он выругался и вдруг заплакал, уронив охмелевшую голову на руки.

— Пойду, говорит, я к знатным и богатым… Они знают закон, говорит… Дайте разверту моей душе! — горьким, умоляющим голосом закричал Терпуг, ударяя себя в грудь.

Но его не слушали. Кружился по избе пьяный, жужжащий, бестолковый гомон, бубнил и мутным плеском бился в радужные стекла окошек. Говорили все сразу, хвастались, объяснялись в любви, клялись в дружбе, бранились, пели песни.

Пришел полицейский с медалью на груди — Григорий Возгряков, так называемый Топчигрязь. Это был первый представитель власти, напомнивший им одной своей фигурой о том, что они совершили нечто против закона и порядка. И тон у него поначалу был взыскательно-строгий, не послабляющий.

— В правленье, молодцы!

— Че-го?! — независимо отозвался Копылов.

— В правленье — «чего»! Там того… поговорят с вами… Проспитесь мало-мало…

Терпуг поднял голову и остановил на полицейском пьяный, остеклевший взгляд.

— А ты кто такой? что за фигура?

— Это — опричник! — мрачно сказал Грач…

— Семен! Дай ему в едало!

Копылов засучил рукава. Но оробевший Топчигрязь смирно и резонно сказал:

— Воля ваша, господа… А только посланцу голову не секут…

Показался убедительным не столько этот довод, сколько неожиданно-смирный топ носителя власти. Опричника пощадили. Даже поднесли стакан водки. Принимая его, Топчигрязь сказал прочувственным и убежденным голосом:

— Всякий человек должен жить по своему произволу… Но у всех должно быть одно сердце…

И ушел — с тем, впрочем, чтобы снова вернуться через полчаса уже в рядах внушительного отряда полицейской стражи.

Во главе отряда шел сам Фараошка, станичный атаман. Правым крылом, состоявшим из двух сидельцев-малолетков, командовал староста Семеныч. На левом крыле двигалась вооруженная с ног до головы, согбенная фигура ночного обходчика Бунтиша. В правой руке у него торчал длинный, но оструганный шест с тупым косырем на конце — пика. Сбоку висела шашка. За очерченной полукругом спиной — старое ружье-дробовик.

Шествие замыкал Топчигрязь, а в толпе баб и ребятишек, сгрудившейся сзади, к перекрестку, приостались и оба потерпевшие — Рванкип и Дуванов.

Отряд остановился против ворот Копылова и стоял довольно значительное время в нерешительности. Семеныч произвел рекогносцировку через окошки хаты. В торжественной тишине ожидания, водворившейся среди любопытствующей толпы, почувствовалось нечто не шуточное и внушительное. И пьяный гомон, беззаботно жужжащий в хате Копылова, вырос вдруг в своем значении и облекся тайными страхами.

— Ну что? — спросил атаман у Семепыча, когда он вернулся от окна.

— Да пьяные, вашбродь.

— Пьяные?..

— Дударев вряд и через губу переплюнет…

— Надо взять! А то кабы не сожгли станицу… Ножей не видать при них?

— В руках не видать, а так думаю: должны быть при них ножи…

— Надо осторожно. У тебя, Игнат, ружье — так ты уж иди передом…

— Ружье-то ружье, вашбродь, да кабы заряжено! — прискорбным голосом отозвался Бунтиш. — Пистонов нет. Заходил к Кузьмичу пистонов взять — нет подобных пистонов…

— Тогда дай свисток — пущай на всякий случай подойдут прочие…

— Сзывай лезервы, Бунтиш! — послышался веселый женский голос из толпы.

— Куче-то их можно голыми руками забрать! — уверенно сказал Бунтиш.

— Ну, играй тревогу? Не проводи время! — опять раздался из толпы нетерпеливый голос, и дрожали в нем веселые ноты добродушного зубоскальства.

Старик достал из-за пазухи свисток и надул щеки. Засвистел. Послышался странный, сиплый, глухой звук.

— Э?! — насмешливо воскликнул кто-то в толпе.

— Засорил…

Старик подул еще — опять бессильно прошипел сиплый, простуженный звук.

— Разучился!..

— Чего разучился? Засорил…

— Горошина застряла! — сказал старик, сердито обернувшись на критикующие голоса. И стал стучать свистком о ложу своего дробовика. Стучал томительно долго. Потом, набравши побольше воздуха, опять подул. Веселый, журчащий, клекочущий звук побежал в чуткую тишину, а ему тотчас отозвались еще два-три свистка в разных концах станицы. Бунтиш победоносно оглянулся кругом.