Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно

• Название: Сильвия и Бруно
• Автор: Льюис Кэрролл
• Издательство: Альфа-книга
• Жанр: Сказка
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9922-0672-2

---

— Просим, — подхватил Артур, вставая и зажигая свечи на пюпитре скромного пианино, лишь недавно убранного из гостиной, чтобы освободить место для более солидного «светского» фортепьяно. — Вот — песня, которую я никогда не слышал из ваших уст.

Дух, презревший небыль!
      Птицам не понять
Льющуюся с неба
      Твою благодать! —

прочла она на первой открывшейся странице.

— Вот и человеческая жизнь, — продолжал Граф, — в это великое время похожа на летний день малыша! И когда приходит ночь, человек очень устает, — добавил он, и в его голосе послышалась нотка печали, — и ему пора ложиться в постель! Ибо уже слышится голос: «Пойдем, малыш! Пора спать!»

Глава семнадцатая ПОМОГИТЕ!

— Нет, спать еще рано! — отозвался сонный детский голосок. — Вон и совы и не думают ложиться спать, а я не хочу спать, пока они не споют мне песенку!

— Ах, Бруно! — воскликнула Сильвия. — Разве ты не знаешь, что совы по ночам вообще не спят? Зато лягушки давным-давно улеглись на подушки!

— Но ведь я же не лягушка! — возразил Бруно.

— А хочешь, я тебе спою? Вот только что же тебе спеть? — предложила Сильвия, не желая попусту препираться с братиком.

— Спроси господина сэра, — отозвался малыш, обняв ее за шею и укладываясь на огромный лист папоротника, прогнувшийся под его тяжестью. — Знаешь, Сильвия, этот листок ужасно неудобный! Найди мне, пожалуйста, какой-нибудь другой! — добавил он после некоторого раздумья, увидев, что Сильвия предостерегающе подняла пальчик. — Мне вовсе не нравится спать вниз головой!

О, это было весьма трогательное зрелище — видеть, как очаровательная девочка берет братика на руки и укладывает его на более упругий листок. Она едва коснулась одного листка — и он тотчас закачался, словно ему помогал в этом некий скрытый механизм. Ветра не было, и даже легкий вечерний ветерок давно утих, так что листья у нас над головами словно оцепенели.

— Ты не знаешь, почему этот листок так дрожит, тогда как другие спят? — обратился я к девочке.

В ответ она только улыбнулась и покачала головой.

— Нет, не знаю, — проговорила она. — Но он всегда покачивается, стоит только маленькой фее улечься на него. А сейчас именно такой случай…

— А люди, которые не видят фей, могут видеть, как он качается?

— Да, разумеется! — воскликнула Сильвия. — Листок и есть листок; его могут видеть все кто угодно, а Бруно есть Бруно, и его видеть невозможно, пока в человеке не появится феерическое настроение — ну, такое, как у вас.

Теперь мне стало понятно, почему, оказавшись в лесу, мы иной раз видим, как один из листьев папоротника покачивается словно сам собой. Готов поклясться, что и вы тоже видели это. В следующий раз попробуйте посмотреть, не спит ли на нем фея. Но только, прошу вас, не рвите такой листок: дайте крошке выспаться!

Тем временем Бруно уже дремал.

— Спой что-нибудь! — пробормотал он, обращаясь к сестренке. Сильвия вопросительно поглядела на меня.

— Что же мне спеть? — спросила она.

— Не хочешь ли спеть ему колыбельную, которую ты мне когда-то пересказывала? — предложил я. — Ту самую, где происходят всякие забавные вещи. «У маленького человечка было крошечное ружье». Помнишь?

— Да это же одна из песенок Профессора! — воскликнул Бруно. — Мне ужасно нравится этот человечек, а еще — как они кружились: совсем как волчок. — С этими словами он ласково взглянул на пожилого джентльмена, сидевшего на другой стороне того же самого листка папоротника. И тот тотчас запел, подыгрывая себе на чужестранской гитаре, а улитка, на которой он восседал, принялась покачивать рожками в такт мелодии.

Он ростом вышел негусто:
     Просто Карлик — и все дела.
Он грустно взглянул на лангуста,
     Что к чаю Жена принесла.
«Подай мне ружьишко и пульки
     И подковку на счастье дай —
Я Уточку крошке-женульке
          Подстрелю, так и знай!»

Она ружьишко достала,
     Подковку сняла для него
И булочку обещала
     Испечь к возвращенью его.
И он, понапрасну словечки
     Не тратя, побрел невпопад
На берег, где птички у речки
          Так протяжно кричат;

Где Крабик ползет, и Омарчик
     Клешней загребает пески,
Где Дельфинчики и Кальмарчик
     Ныряют наперегонки;
Где мчит Жужелица, как циркачка,
     Где прячется Жаба на дно,
Где Уток гоняет Собачка —
          Там добычи полно!

И он снял ружьишко и вышел
     На берег тихо, как сон —
И вдруг Голоса услышал
     Отовсюду, со всех сторон.
И пели они, и рыдали,
     И смеялись за пятерых,
И стоны тоски и печали
          Слышались в них.

Они вдалеке разносились,
     Скользя по траве и воде,
И, словно волчок, кружились
     В усах его и бороде.
«Отмщенье! Мы жаждем мести!
     Пусть Карлик послушает нас
И с нами оплачет вместе
          Наш печальный рассказ!

Пускай он грезит спросонок,
     Как Бычок на Луну мычит,
На Скрипке играет Котенок
     И Ложка в Тарелке бренчит.
Пускай почтит грустным вздохом
     Паучка, что в стакан забежал
И глупую мисс Неумеху
          До смерти перепугал!

Пускай безумие Лета
     Побольней ужалит его,
И сердце, восторгом задето,
     Задрожит в груди у него.
Пускай его наважденье
     В объятья свои заключит,
И громко, до самозабвенья,
          Песнь Креветок звучит!

Такова уж Уткина доля:
     Утенок молчит — ни бум-бум.
Пускай его на застолье
     Украсят рис и изюм.
На вертеле над камином
     С Судьбой он поспорит пускай!
Он не был нам другом старинным:
          Стреляй же, стреляй!»

Он выстрелил — и замолчали
     Тотчас Голоса над рекой.
И он, не зная печали,
     Добычу отнес домой.
И, слопав все, что Жена в печке
     Успела испечь и сварить,
Он снова отправился к речке —
          Селезня ей подстрелить!

— Кажется, он уснул, — прошептала Сильвия, осторожно поправляя краешек листка фиалки, которым она укрыла братика наподобие одеяла. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — подхватил я.

— И впрямь, пора пожелать спокойной ночи! — засмеялась леди Мюриэл, опуская крышку фортепьяно. — Ведь все время, пока я пела, вы преспокойно дремали. Вы хоть помните, о чем я пела, а? — укоризненно спросила она.

— Кажется, что-то такое об утке? — предположил я. — Или о какой-то там птичке, верно? — поправился я, заметив, что, мягко говоря, был не совсем точен.

— О какой-то там птичке? — повторила леди Мюриэл с такой иронией, на которую только была способна. — Нет, вы только послушайте, как он отзывается о «Жаворонке» Шелли! Помните, поэт говорит: «Дух, презревший небыль! Птицам не понять…»

С этими словами она направилась в курительную комнату, где, презрев правила светского тона и кодексы рыцарской чести, трое Высокочтимых Лордов мирно уселись на низеньких стульчиках, милостиво позволив леди присутствовать среди нас, а заодно и подавать нам прохладительные напитки, сигареты и спички. Правда, один из них в своем рыцарстве пошел чуть дальше тривиального «благодарю», процитировав строки нашего поэта о том, как Герант, принимая из рук Эниды блюдо, дерзнул

Припасть губами к пальчику руки,
Поставившей на стол такое блюдо, —

и тем самым как бы воспроизвел сценку из поэмы — милая вольность, за которую он, надо признаться, не получил ни пощечины, ни даже выговора.

Когда все темы для беседы были исчерпаны, мы вчетвером, будучи на короткой ноге друг с другом (а именно такова, на мой взгляд, дружба, претендующая на титул интимной), не сочли нужным разговаривать просто ради разговора и умолкли. Наступила непродолжительная пауза.

Наконец я нарушил молчание, спросив:

— Нет ли каких-нибудь свежих новостей о лихорадке?

— С самого утра — никаких, — спокойно отвечал Граф. — Но утренние вести были весьма тревожны: лихорадка распространяется очень быстро. Лондонское светило медицины поспешно собралось и уехало, а единственный медик, еще остающийся здесь, — это даже не врач, а одновременно и аптекарь, и дантист, и терапевт, и… короче, мастер на все руки. Надо признать, этих бедных рыбаков, не говоря уж об их женах и детях, ждет незавидная участь.