Гилад Элбом - Параноики вопля Мертвого моря

• Название: Параноики вопля Мертвого моря
• Автор: Гилад Элбом
• Издательство: АСТ, Компания Адаптек
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-050251-6, 978-5-93827-119-7

Когда молодой выпускник израильской армии решает подработать медбратом в психиатрической лечебнице в Иерусалиме, поначалу работа кажется ему хорошим отдыхом от повседневной жизни в Земле Обетованной. Что может быть проще, чем применять силу к небольшой кучке накачанных лекарствами зомби? Но по мере того, как набор людей в психбольнице начинает отражать психотичные нормы внешнего мира, неопытный экс-солдат понимает, что попал в веселое, но весьма пугающее шоу уродцев, его окружает сборная солянка ненормальных пациентов, погружающихся все глубже в пучины безумия.

---

— Он превращает мою жизнь в сущий ад.

— Я думал, что ты мертвая.

— Я мертвая. Почему он не оставит меня в покое?

— Я скажу ему, чтобы он оставил тебя в покое. А теперь, если вы двое будете так добры и уберетесь отсюда, может быть, я смогу продолжить читать.

Прежде всего, я дал ему холщовые штаны, которые я нашел на потерпевшем крушение корабле; после переделки они пришлись ему как раз впору. Затем я сшил ему куртку из козьего меха, приложив все свое умение, чтобы она вышла получше (я был в то время уже довольно сносным портным), и в заключение смастерил для него шапку из заячьих шкурок, очень удобную и довольно изящную. Таким образом, он был одет на первое время весьма сносно и остался очень доволен тем, что стал похож на своего господина.

— Что ты читаешь?

Абе Гольдмил. Стоит в дверях, в одной руке какая-то книга, в другой — его коричневый блокнот. Позади него стоит Иммануэль Себастьян. У него изо рта свисает незажженная сигарета, а в руках он держит переполненную пепельницу.

— А ты что читаешь? — спрашиваю я Абе Гольдмила.

— «Бродяги Дхармы».

— Керуак?

— Да.

— Почему?

— Почему я это читаю?

— Да, почему?

— Это исследование. Я работаю над новым сонетом для Джули Стрэйн.

— А она-то какое отношение имеет к бродягам Дхармы?

— Ну. Она из Калифорнии, так? А действие книги, «Бродяги Дхармы», происходит в Калифорнии, так? И я тут решил, что если я смогу своими стихами разбудить знакомые ей образы, она, возможно, ответит мне.

— Никогда она не ответит, — встревает Иммануэль Себастьян из-за спины Абе Гольдмила.

Абе Гольдмил заходит на пост и садится за стол напротив меня. Иммануэль Себастьян делает шаг вперед и занимает место Абе Гольдмила на пороге.

— Почему ты думаешь, что она не ответит? — спрашиваю я Иммануэля Себастьяна.

— Потому что его стихи — дрянь. Они все на тему «о, я так одинок и несчастен, ты моя богиня, я тебе поклоняюсь, я хочу стать ковриком у твоей двери». Глупо это. Будь мужчиной, — он поворачивается к Абе Гольдмилу. — Будь настойчив. Ей не нужна тряпка. Ей не надо, чтобы ты был её рабом. Она хочет, чтобы ты стал ее господином.

— Кстати о господине и рабах, — говорю я, — вы читали «Робинзона Крузо»?

— Грегори Корсо? — спрашивает Абе Гольдмил.

— Нет. «Робинзон Крузо».

— А, Робинзон Крузо. Естественно. Робинзон Крузо. Третий парень. Он вместе с Джеком и Джефи лезет на гору

— Кто-кто?

— Да, я его помню. Он есть в книге.

— В какой книге?

— В «Бродягах Дхармы».

— Я говорю о «Робинзоне Крузо».

— Да-да, Робинзон Крузо. Но это не настоящее имя, на самом деле. Они там все используют придуманные имена. В «Бродягах Дхармы».

Сегодня с Абе Гольдмилом определенно что-то не так: пришел на пост сиделки, сел без разрешения, разговаривает про битников. Возможно, придется звонить доктору Химмельблау.

— Забудь про «Бродяг Дхармы». Ты читал «Робинзона Крузо»?

— Да. Мне нравятся его стихи.

— Нет-нет. Послушай меня: ты когда-нибудь читал книгу, которая называется «Робинзон Крузо»?

— Её Керуак написал?

— Нет. Дефо.

— Кто-кто?

— Дефо. Даниель Дефо.

— Это он написал «Молл Фландерс»?

— Именно. И «Робинзона Крузо».

— Они вместе это написали? Так, понятно. Говорим ни о чем.

— А ты читал «Робинзона Крузо»? — Я обращаюсь к Иммануэлю Себастьяну.

— Конечно.

— Он есть в «Бродягах Дхармы»?

— Конечно. Они там все: Робинзон Корсо, Джефи Снайдер, Аллен Голдберг, Филип Уоррен. Они были великими поэтами.

— Ты прав, — говорит Абе Гольдмил Иммануэлю Себастьяну. — Я должен быть мужчиной. Писать как Джек и Джефи.

Что с ним такое творится? Он сегодня какой-то гиперактивный. Не успокоится, скажем, минут через двадцать — позвоню доктору Химмельблау.

— Ты сегодня дежуришь, — говорю я Абе Гольдмилу, — помнишь?

— Нет, я вчера дежурил.

— Иди накрой стол в столовой.

— Хорошо.

Дня через два или три после того, как я привел Пятницу в мою крепость, мне пришло в голову, что если я хочу отучить его от ужасной привычки есть человеческое мясо, то мне надо отбить у него вкус к этому блюду и приучить к другой пище. И вот однажды утром, отправляясь в лес, я взял его с собой. У меня было намерение зарезать козленка из моего стада, принести его домой и сварить, но по дороге я увидел под деревом дикую козу с парой козлят. «Постой!» — сказал я Пятнице, схватив его за руку, и сделал ему знак не шевелиться, потом прицелился, выстрелил и убил одного из козлят. Бедный дикарь, который видел уже, как я убил издали его врага, но не понимал, каким образом это произошло, был страшно поражен: он задрожал, зашатался; я думал, он сейчас лишится чувств. Он не видел козленка, в которого я целился, но приподнял полу своей куртки и стал щупать, не ранен ли он. Бедняга вообразил, наверное, что я хотел убить его, так как упал передо мной на колени, стал обнимать мои ноги и долго говорил мне что-то на своем языке. Я, конечно, не понял его, но было ясно, что он просит не убивать его.

Ибрахим Ибрахим расхаживает по блоку, периодически появляясь в дверном проеме. Он самозабвенно бубнит себе под нос проповедь на смеси арабского и иврита. Завидев меня, он замирает на месте и на лице его появляется растерянная придурковатая улыбка.

— Иди сюда, — зову я его, — у меня к тебе вопрос.

— Вопрос про Того, Кто Оживлял Похороненных Заживо Новорожденных Девочек?

— Нет. О литературе.

— А что я знаю о литературе?

— Это об одной очень известной книжке. Может, ты ее читал.

— Книга, про которую ты спрашивал Гольдмила и Себастьяна?

— Я думал, ты там сам с собой разговаривал.

— А я и разговаривал. Но я подумал, может, ты их проверяешь.

— Проверяю?

— Ну да, чтобы убедиться, что они вправду сумасшедшие.

— А ты думаешь, что они вправду не сумасшедшие?

— Да еще какие. Гольдмил — так тот вообще псих.

— Почему ты так говоришь?

— Да все эти стихи, что он пишет этой девушке, что ему от нее надо?

— Подожди: если ты сам думаешь, что они и вправду сумасшедшие, то почему ты решил, что мне надо это проверить?

— Я подумал, что, возможно, это ты думаешь, что они не сумасшедшие.

— А зачем мне это?

— Ну. Ты за нами следишь. Ты должен нас подозревать.

— Ты что, хочешь, чтобы я тебя подозревал?

— Нет, но если ты этого не будешь делать, значит, ты не выполняешь своих обязанностей.

— А тебе-то что с того?

— Ты прав. Я пациент, а не клиент, так что какое тебе дело до того, доволен я или нет.

— Что ты такое говоришь?

— Я говорю, что мне должно быть наплевать, хорошо здесь или нет, потому что я за это не плачу. Платит государство. Да еще и не мое.

— Как это не твое? Ты тут родился и вырос, или я не прав?

— Да, но я не гражданин. Я — палестинец.

— Так, всё. Я тебя позвал не о политике разговаривать, я хотел задать вопрос о литературе.

— Хорошо. Давай о литературе.

— Ты читал «Робинзона Крузо»?

— Нет, но я слышал про него. Это был знаменитый еврей.

— Робинзон Крузо был еврей?

— Конечно.

— Кто тебе такое сказал?

— Да это все знают.

— Что Робинзон Крузо был еврей?

— Ну да. А этот Пятница был араб.

— Я думал, мы говорим не о политике?

— Я тоже так думал.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда меня сюда привезли, я подумал, что со мной будут обращаться как с обыкновенным пациентом. Потом я понял, что меня поместили сюда для наблюдений, чтобы разобраться: террорист я или сумасшедший.

— Ну и кто ты?

— Никто. Я просто убийца.

— Ты убил девушку-еврейку.

— Да, но я убил ее не потому, что она была еврейка.

— А почему же?

— Потому что я хотел умереть. Мой мотив был не политическим, а личным.

— Ты её знал?

— Конечно нет.

— Так что за личный мотив?

— Личный — в том смысле, что он служил личным целям, а не политическим.

— И какая же была личная цель?

— Я же сказал: я хотел умереть.

— Ну и покончил бы с собой.

— Мне было страшно. Я хотел, чтобы кто-нибудь покончил со мной, и я знал: если я убью эту девушку на глазах у солдат, они пристрелят меня насмерть.

— Так почему это была еврейка? Почему ты не убил арабку?

— Если бы я убил арабскую девушку, кто бы вообще стал в меня стрелять?

— Всё, всё, хватит. Я же сказал, не хочу говорить о политике.

— Хочешь ты этого или нет, все равно это будет о политике. Сам факт того, что я жив — это уже политика.

— Да, кстати, а почему ты еще жив?

— Потому что они выстрелили мне в ногу. Им не надо было меня убивать. Ведь тогда я стал бы очередным сумасшедшим убийцей, которого пристрелили. Нет. Им нужно было оставить меня как символ арабского террора. Живое доказательство, что единственная цель нашей жизни — убивать столько невинных евреев, сколько удастся.