Зоя Туманова - Розы в ноябре

• Название: Розы в ноябре
• Автор: Зоя Туманова
• Издательство: Издательство ЦК ЛКСМ Узбекистана «Ёш гвардия»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978
• ISBN: 70303—158 356(06)-78

Наши современники — строители и чабаны, студенты и художники, хлопкоробы и педагоги, люди жизни серьезной, деятельной, чистой живут на страницах этой книги. Одни из них сделали лишь первый шаг в страну взрослой ответственности за себя, за окружающих. Для других уже наступило время итогов, время сбора того, что посеяно. Но все они живут напряженно и пламенно, восходя с каждым поступком на новую ступень развития личности, становления Человека. Мы узнаем сделанное ими в том, что нас окружает: в домах и дворцах, цветении садов и щедрости покоренной пустыни. Мы успеваем подружиться с ними, перелистывая страницы новой книги Зои Тумановой — «Розы в ноябре».

---

Он шел — если Ася соглашалась пойти с ним. Красиво, со вкусом и чувством меры — ел, пил, танцевал, овладевал всеобщим вниманием. И все чаще Ася ловила на себе его упорный, изучающий взгляд.

Рассыпать комплименты Громов не любил: «Знаю им цену!» Но однажды сказал Асе:

— Помнишь «Метаморфозы» Овидия? Нечто подобное произошло и с тобой: как будто вылупилась из скорлупы. Из своей скорлупы маленькой деловой женщины, в строгом костюмчике, в очках и с давно не модным «Гаврошем»… Тебе идет эта вольно разметавшаяся прическа, и хорошо, что бросила очки, кто бы разглядел такие тревожные, летящие ресницы?

Словом, наговорил; после Ася чуть не час разглядывала в зеркале свое отражение, узнавая и не узнавая: я ли это? Сияние, мерцание глаз — и смутная улыбка, и наклон шеи, словно бы в истоме счастья? Жаром обдала мысль: «Если б Андрей увидел меня такой! Ведь при нем — деревенею, еле-еле плавниками шевелю…»

Но обо всем этом, должно быть, не стоило так много думать; Громов есть Громов: живя, он играет, привязываясь к людям, глядит на них аналитически, чтобы из подсмотренных черт и штрихов заново воссоздавать жизнь на сцене. Главное — приезд Мастера, действительно, всколыхнул всех, интерес к драмстудии и ее будущей постановке разгорелся до степени обжигающей…

…Снова три хлопка. «Не спать, не спать! Ася, еще раз, после реплики служанки „О конюшем брата, о Франце“…»

«Пожалуй, говори мне о Франце».

— Прекрасно, только еще больше презрительного равнодушия… лишь дойдя до отупляющей скуки, высокородная дама позволяет говорить ей о конюшем. Ну, еще раз! «Пожалуй, говори мне о Франце»…

Дерзко, неожиданно, непокойно проходит репетиция. Но почему так долго? За окном дотлела сизость сумерек, погустела синева. В ней повисла звезда, огромная, переливчатая, словно коронный бриллиант.

А Громов, кажется, только еще вошел в азарт: «Перерыв, потом продолжим!»

…Дождется ли ее там, в библиотеке тот, кто сказал: «Корни пущу, а не уйду!»

…Весь день, весь мир, вся кровь — звенит эхом этих слов…

— Асенька, идем на балкон, я должен накуриться и выговориться.

Она ощутила давно забытое — как бережно и властно рука мужчины поддерживает локоть, направляет, ведет…

Свежесть вечера, как вода, омыла разгоряченное лицо. На балконе было темно, алел точкой огонек сигареты, звучал бронзовый баритон:

— Оказывается, надо растормозиться, и найдешь динамику новых решений! Что ты молчишь? Ты недовольна мной?

— Все идет прекрасно…

— Да? Я тоже чувствую… И люди. Замечаешь, как тянутся к нам? Для многих это способ обрести голос. Обреченные на немоту условностями, рационализмом, они чужими словами хотят выплеснуть свое, в чужих чувствах обрести недополученное в жизни…. С тобой разве не так?

— Может быть…

— В тебе многое остается неосуществленным. Ты даровита. И эта нежность, не находящая объекта… Талант любви должен реализовать себя, как и всякий иной… Послушай, — он перебил сам себя, — я разглагольствую, а ты зябнешь…

… И вот уже на ее плечах — роскошная куртка, подбитая чем-то шелковисто-невесомым. А вместе с курткой — горячая, твердая рука. Сухие губы обожгли щеку…

Окаменев от неожиданности — опомнилась тут же. Рванулась, выскользнула. Стояла у парапета балкона. Кровь бешено гремела в висках…

Он тихо засмеялся:

— Ты ведешь себя так, словно билет в рай уже куплен… Зачем? Ты свободна… Я тоже свободен, ты же знаешь, у Клавы никогда не было иллюзий на этот счет… К чему этакий моральный максимализм?

— А почему должен быть минимализм? — пробормотала Ася.

Он продолжал, не слушая:

— Женщина без любви — неокликнутое эхо. Зачем грабить себя? Что тебя удерживает? Компрометация репутации? Ты ведь всегда умела жить по себе, а не по людскому мнению…

И он замолчал, ожидая. Потом сказал:

— Ну, дай хоть поцелую — один раз… На счастье!

Ася молчала. Застыла, вжалась в холодный камень…

— Бедняжка, да ты попросту влюблена! — воскликнул Кирилл Андрианович. — Кого ты могла тут найти себе — не представляю!..

…Он еще раз попытался, хотел проводить ее, она отказалась, — «домиком» сломались его собольей пушистости брови, скорбно искривился прекрасный рот, но она уже бежала, летела, исчезла…

Мелькали муаровые разводы дубовых панелей, смугло-пламенные отсветы меди и бронзы. Мелькали открытые и полуотворенные двери. Отрешенные от мира, стынут шахматисты. Девушки в туниках у балетного станка, трепет и взлеты их невесомых одеяний. Кипенье танцзала — шейк ли, джерк ли, что там еще. Глаза, руки, плечи, взвихренные волосы, бешеные ритмы, хлопки и чей-то восторженный голос: «Соблюдай интервал!» Наконец-то — тишина и безлюдье длинного коридора…

У Аси вдруг ослабели ноги. Да, наверно, сидит, ждет. А — сбудется ли?

…Как это бывает, что человек становится для тебя самым нужным на земле? И все в нем твое, родное. Все, что сказал он, верно: так оно и есть. Засмеялся — и все в тебе засмеялось. Ни одного слова, царапнувшего фальшью. Ни одного поступка, которым ты не могла бы гордиться — за него… И лицо, и голос — самые милые на земле… С Арсением все было не так. Да, нравился — красивый, восторженный. Подруги завидуют. Отец сказал: «Он у тебя безразмерный какой-то… Живет последним впечатленьем…» И нечего было возразить. А как часто бывало: сказал — не то, резанул слух каким-то глупым анекдотом, показал себя мелочным, не обязательным, не рыцарственным.

Не хотелось видеть, зажмуривалась. Успокаивала себя: «Идеала нет. Гармония недостижима…»

А разве — достижима?

Андрей… Чистота его, строгость и мягкость, — то, о чем тосковала душа. Он может дать ей все, чего ждет женщина от спутника жизни. А она — ему?

Старше годами, с «прошлым». С нелепым, бесконечно ранимым сердцем. Боящаяся самой себя…

Ну и пусть. Пускай — без будущего. Без взгляда вперед. Все-таки она может подарить ему то, что дороже всего на свете, — талант любви, нежность, от которой больно вздохнуть. Только бы раз: щекой к щеке и рядом — родные глаза, темная их, ночная синева…

* * *

Андрей сидел за привычным столом, у окна. Зачитался, не поднял головы. А когда Ася села рядом, смутясь, закрыл книгу:

— Вот… слаб человек! Вместо того, чтоб герундии зубрить, уткнулся в это… История… Темные были времена, да ведь и тогда не хотели люди жить «на подножном корму», подымали глаза к звездам, и с той высоты смотрели на себя…

Ася заслушалась, загляделась.

Любимое лицо, единственное в мире. Светится смуглой матовостью чистая кожа. Мягко легло на лоб крыло темно-русых волос. И завиток над ухом, точно запятая…

Он спохватился:

— Да что ж я вас задерживаю, поздно уже… Вот посмотрите! Задание сделано, но мой огород явно нуждается в прополке…

Ася взяла тетрадь, подивилась — как у девочки-отличницы: надписана чертежным шрифтом, обернута в целлофан…

— Аккуратист вы, Андрей Васильевич!

— Работа приучила. В нашем деле иначе нельзя…

Перевернув страницу, Ася отложила занесенный было карандаш.

— Да тут помечать нечего. Все верно. Быстрые успехи…

…Может человек так смотреть? Близко и нежно? Светло и открыто? Смотреть — ничего не чувствуя?

— Что там мои успехи, Ася Михайловна? Вот вы у нас, в самом деле, молодец! Сколько успеваете! Диспуты, лекции… И кружок у вас. И шефство над девчатами. Языки, музыку — знаете. Накопили казну духовную, обо всем с вами можно поговорить. Честное слово, дивлюсь вашему трудолюбию…

Ася поспешно, нервно рассмеялась:

— Видно, больше и дивиться нечему… Все вы о трудолюбии моем толкуете…

Сквозь жар, прихлынувший к лицу, сквозь шум в ушах — услыхала. Отчетливое, спокойное:

— А о другом — вам уже сказали другие…

— У вас тут неопределенный артикль. А надо — определенный, — сказала Ася.

Поставила на полях точку карандашом. Андрей кивнул головой.

Высохший, свернутый трубкой лист платана лежит на подоконнике. Ветер качает его, словно люльку.

За окном, в темном пространстве неба, медленно пролетела и тихо погасла звезда.

III Широкая свадьба

А разве ж не широкая у нас свадьба?

Осень выдалась — краше лета: столы прямо под небом расставили, монтеры свои, проводку спроворили в два счета, лампочку вкрутили тысячесвечовую, вроде бы луну с места сдвинули и на шнуре поближе подтянули!

На столах понаставлено всего, что земля и море родят, не стол, а география: минтай тихоокеанский, шпроты калининградские, вареники черниговские, шаньги сибирские и — царь всех блюд — местный плов, жарко загорелый, доспевший в самый раз: рисинка на рисинку сквозь золотую слезу смотрит…

Гостей на свадьбе столько, будто полгорода гуляет, через стол перекликаются: Шухрат, Жаныбай, Юрась, Хачик… А жених с невестой? Таджигани и Златочка наша: работа вместе, и жизнь будет не врозь… Вроде и не примечали за ними, она, по характеру, иной раз на него накричит, а тот помалкивает, улыбается в усы… Мастер упорный, и человек упорный: достучался в девичье сердце…