Мастер Чэнь - Любимый ястреб дома Аббаса

• Название: Любимый ястреб дома Аббаса
• Автор: Мастер Чэнь
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98695-035-8

Главный герой романа Нанидат Маниах — виртуоз торговли шелком, блестящий молодой человек из лучшей семьи Самарканда, отказавшийся несколько лет назад брать в руки оружие и заниматься «семейным бизнесом» — шпионажем. Война с завоевателями родной страны для него закончена навсегда. Но убийцы покушаются на жизнь мирного торговца шелком, и, к собственному изумлению, он превращается в супершпиона и генерала победившей армии и становится любимцем новой династии халифов, мечтающих построить новый и прекрасный город. Называть который будут Багдад.

До последних страниц остается тайной судьба его главной героини — загадочной женщины с золотыми волосами…

Герои романа мастерски вписаны в бурную историю войн, заговоров и битв VIII века, когда сформировались основные мировые цивилизации.

(Консультант — ученый секретарь Института практического востоковедения Дмитрий Микульский.

Стихотворные эпиграфы: к первой книге — из Фарруки, перевод И. Гуровой; ко второй книге — из Хакани, перевод М. Синельникова; ктретьей книге — из Рудаки, перевод С. Липкина.

Две строчки о Лейли — из Низами, перевод П. Антокольского.

Прочие поэтические строки переведены, стилизованы, а то и попросту написаны лично Нанидатом Маниахом.

В финальном стихотворении соавторствовали: Фарруки, Николай Гумилев и Нанидат Маниах.)

---

Они никуда не уйдут, в очередной раз подумал я. Потому что больше половины из них родилось уже на моей земле, да еще и многие — от женщин Согда. Они никогда и не видели желтых песков той страны, откуда пришли с войной их отцы. И они останутся здесь навсегда — не убивать же нам их всех до единого.

И я никогда не увижу мой Согд таким, каким знали его отец и дед.

Может быть, и само слово «Согд» исчезнет — когда вместо него каждый в моей стране предпочтет произносить это жуткое созвучие на языке народа арабийя, «Мавараннахр». «То, что за рекой». Забудется и согдийское «дахшт» — пустыня, и то, что шелк в моей стране называют роскошным, вкусным словом «пренак»…

Тут я отвлекся от этих грустных размышлений и даже отставил в сторону чашку с очень неплохим легким зеленоватым вином.

Подворье торгового дома Маниахов в Бухаре — мое подворье — выглядело не так, как следовало.

Больше я ничего определенного сказать не мог, не имея никакой выучки и никакого опыта в делах, которыми занимался брат.

Но что-то было не так, и я мучительно попытался вспомнить, что я, собственно, успел увидеть через эту широкую улицу за время, достаточное для того, чтобы один раз напроситься к хозяину винной лавки в то место, куда мужчины ходят отдельно от женщин. И даже оказаться там рядом с приветливым темнолицым и чернобородым завоевателем.

Что именно было не так? Ну, например, из ворот выехал человек — лица его я почти не помнил, но без малейшего сомнения это был кто-то из наших, — выехал верхом на муле. И поехал к центру города. И что? В руках его были какие-то тюки и свертки, значит, ехал он по обычным нашим делам. Тогда что привлекло мое внимание?

А вот этот, другой всадник, который дежурил зачем-то на улице, у ворот, лениво тронулся следом. Тронулся не скрываясь — наш человек даже обернулся, чтобы удостовериться, что провожатый здесь. А убедившись, молча последовал своей дорогой.

С каких это пор сопровождающие ждут наших торговцев не на самом подворье, а за воротами? То есть ничего странного здесь вроде бы и нет — вот только более нормальным было бы, если бы они выехали вместе.

Я попытался вспомнить, как выглядит тот, поехавший следом, — бухарец, но, похоже, уже из тех, кто привычно ходит в пустые храмы завоевателей. Может, даже сменивший уже свое настоящее имя — Махич или Виус — на какое-нибудь «Абдул» или «Рашид». Что не было редкостью. Совершенно обычный, в общем, на вид бухарец.

Но если это сопровождающий и одновременно охранник, то почему они с нашим человеком даже не кивнули друг другу, притом что оба явно увидели и узнали друг друга?

Решить эту загадку я не мог, и тут вспомнилась еще одна мелочь. В наше подворье за все это время зашло или заехало человек шесть-семь. И лица этих людей… лица как лица, и все же некоторые были не вполне похожи на тех, кто обычно посещает торговые подворья.

Люди, которым здесь не место. Ничего более внятного я сказать не мог. И даже обругал себя за то, что бесполезно убил уже полдня, не увидел и не понял ничего существенного, и все это — вместо того, чтобы сделать, наконец, что-нибудь разумное.

Под разумным я, кажется, подразумевал следующее: или расспросить виноторговца, как дела у его соседей напротив, или просто размашистым шагом войти туда — войти к себе, в конце-то концов…

И тут я постарался медленно вжаться в тень, несмотря на прохладный еще весенний день. По улице спокойно ехали двое всадников — и они были мне знакомы. Или почти знакомы. Потому что именно так держались в седле, поворачивали головы и, в общем, выглядели те двое, которых я, как жалкий трус, боялся предыдущие два дня на пути из Самарканда.

Конная пара направилась прямиком к нашему подворью и, не задерживаясь, въехала в ворота.

Меня начал трясти озноб. Я так и замер в темном углу под стеной, размышляя: бежать? А что я этим выиграю? Разве что лишу эту пару шанса осмотреться и узнать меня, когда она будет ехать обратно.

И тут из-за ворот раздались крики — один полный ярости, в другом звучала боль.

— Ялла, яраб! — разом сказали все так же мирно беседовавшие до сего момента смуглолицые завоеватели и повернули головы в сторону ворот.

Кто-то на людной улице начал придвигаться к этим воротам поближе, вытягивая шеи.

Я догадался, что лучше быть внутри толпы, и через некоторое время, среди множества взволнованных людей, протиснулся на свое подворье. И там мне стало ясно, что я уже точно не понимаю ничего.

Потому что какой-то конюх — кстати, со смутно знакомым мне по Самарканду лицом, — пытался удержать разом двух коней, один из которых мотал головой, а второй пытался встать на дыбы. А у копыт этих коней лежали два тела. Пятна крови и неестественно вывернутые конечности, да и сама неподвижность тел говорили о том, что они вряд ли поднимутся. Пыль еще оседала.

Мои преследователи, значит, не погонятся за мной дальше этого двора.

Но никакой радости от этого я не испытывал. Напротив, я медленно — чтобы не выделяться в толпе, — двинулся обратно в сторону ворот, а выйдя из них, тронулся, пытаясь не переходить на бег, туда, где было как можно больше людей. Чтобы скрыться среди них и исчезнуть.

Здоровый инстинкт торговца говорит: если ты начинаешь обсуждать какую-то сделку и обнаруживаешь, что не понимаешь ровным счетом ничего из происходящего, то надо вежливо попрощаться и заняться чем-то другим.

А здесь, как подсказывал какой-то другой инстинкт, не стоит даже прощаться. Потому что происходившее было не просто непонятным и очень дрянным делом, но связано было это дрянное дело каким-то образом именно со мной.

Значит, надо было бежать.

Но бежать не как глупый паникер, а совсем иным образом.

ГЛАВА 4 Серебряные стремена

Этим же вечером из города на юго-запад, в Мерв, выезжал совсем не тот человек, что въезжал в Бухару накануне.

Человеком этим был я, догадавшийся после бегства с собственного торгового подворья сесть среди узких улиц в тихом месте, поесть супа (вкуса которого не ощущал) и хорошенько подумать. И прийти к нескольким неприятным, но неизбежным выводам.

Главный из них — что опасность реальна. А также что нечего и пытаться быстро разобраться в происходящем. Тем более — человеку, который вдобавок сделался уже почти что иностранцем в собственной стране.

А раз так, следует исключить малейший риск.

Трусость — не позор. Глупость — вот что такое позор. Бояться не надо ничего, кроме… опасностей. А не признавать опасность — это первейшая из глупостей.

Я не боялся гулей пустыни, омерзительных длинных чудовищ с козлиными ногами, которые заманивают путников в дикие места и пожирают их. И ведь мне как-то раз, у Лоб-Нора, показали уже длинную серую гряду камней, за которой год назад сгинули и не вернулись трое караванщиков. Я начал вглядываться — и тут в дрожащем над этой грядой тошнотворном мареве возникла на мгновение пегая голова… Но я не боялся. И потому, что люди из княжеств Инда говорили мне, что гули — это только дневные миражи, порожденные светом звезд и постепенно тающие светлым днем; и потому, что я был не один, целый караван готов был схватить под уздцы коня любого, кто, завороженный, вдруг начал бы подниматься вверх по проклятому склону. Так что гули опасностью, если говорить всерьез, все-таки не были.

Но сейчас я был совершенно один, не имел понятия, за какой грядой и кто скрывается, кто друг и кто враг, и почему у меня вообще появились враги. То есть опаснее ситуации попросту не бывает — на Лоб-Норе я хотя бы знал, где скрываются гули.

А раз так, пора было стать трусом. Более того — самым лучшим, самым трусливым трусом во всем Согде.

Начнем с простой мысли. Преследовавшая меня пара была убита, как только зашла на наше торговое подворье. В такое место, где убивают людей — пусть даже преследовавших меня, — идти не стоит.

Будут ли меня искать другие личности, будут ли они ездить или ходить парами, или поодиночке — я не знаю. Но можно предположить, что высматривать они начнут одинокого самаркандца неполных сорока лет, одетого так, как я был одет с момента выезда. На неплохом коне пепельно-серого цвета. Едущего на запад.

Что из этого можно изменить? Я, наконец, уделил самое серьезное внимание дорожному кошельку. До того я поступал, как и положено воспитанному человеку: не считал, сопя, почти невесомые дирхемы, с их неровным краем и четырьмя строчками надписи, а погружал руку в кошелек, вынимал монетку и вручал кому следует. И не брал мелкие даники в виде сдачи.

Сейчас я вспомнил, что дирхем — это все-таки деньги. И долгое время пытался, сидя за своим супом, на ощупь определить, сколько же их у меня.

После подсчета оказалось, что не так уж и много. Более чем достаточно на обратный путь до Самарканда — но что я мог приобрести там, кроме перспективы оказаться затворником в собственном доме, да и в нем не знать покоя? Правда, из дома открывалась дорога на восток. К границам Поднебесной империи. Обратно в Чанъань.