Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

• Название: Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
• Автор: Евгений Кутузов
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-289-00924-8

Роман Евгения Кутузова во многом автобиографичен. Но все-таки это не воспоминания и не собственно жизнеописание. Это скорее биография поколения, к которому принадлежит автор, поколения, чьё детство и отрочество совпали с великими и трагическими потрясениями в истории нашего Отечества.

В определенном смысле можно говорить и о «потерянном поколении», однако герои романа заняты не поиском истины, а поиском путей к выживанию, которые приводят — увы! — как раз к обратному — к гибели физической и духовной.

---

В колонии трое воров в законе — Штырь, Цыган и Борода, который прибыл в зону вскоре после Андрея и Цыпленка и знакомство с которым, так же как и дружба с Князем, возвышало Андрея в глазах обыкновенных зеков.

Колония эта не совсем обычная. Здесь отбывают срок подростки от шестнадцати до восемнадцати лег, инвалиды и престарелые, то есть те, кого не положено выводить на работу за зону, на общие работы.

Штырь и Цыган — старые воры, старше Бороды. Они успели похлебать баланды еще при «Николашке» — Так они называли царя Николая, помнили нэпмановскую вольницу, знали знаменитых рецидивистов, о которых написаны книги, да и сами были когда-то знаменитостями среди урок, а Цыган однажды был приговорен к «вышке», но в последний момент получил помилование от дедушки Калинина и поэтому уважал его, считал своим крестным отцом, а когда Калинин умер, Цыган даже плакал и в знак траура три дня ничего не ел. Оба они, Штырь и Цыган, отбывали десятилетний срок, просидели всю войну, и оба готовились к смерти, не рассчитывая уже выйти на свободу. Борода тоже имел «червонец», но у него были шансы дотянуть «до звонка»[34]. В эту колонию он попал не по возрасту, а по болезни.

Все трое привечали Шерхана с Андреем.

С Шерханом все было ясно — он свой в этом мире и наверняка со временем также станет вором в законе, а вот Андрей не чувствовал себя среди блатных своим. Ему бы только протянуть два года, получить после освобождения документы и тогда можно будет спокойно вернуться в Ленинград, где он начнет новую жизнь и навсегда забудет и Машку, и Князя, и Шерхана — всех забудет, с кем свела его судьба после побега. Он втайне даже совестился, понимая, что пользуется привилегиями не по праву, подкармливал Цыпленка, жалея его, однако отказаться от привилегий и сравняться с тем же Цыпленком не мог, зная, что будет трудно, а скорее и невозможно сохранить достоинство. А стать доходягой было страшно…

Сдав готовые каблуки, Шерхан с Андреем забираются за печку. Там можно спокойно поспать на пахнущих мочалкой рогожных мешках, в которых привозят разные детали и каблуки. Или можно болтать и втихую курить, чтобы не засек Енот, приемщик и кладовщик. Он живет в цехе, в крохотной отгороженной каморке, сидит «за политику», и конца его сроку не видать. Сюда, в колонию, он попал, как и Борода, по болезни, а раньше отбывал где-то на Севере. У Енота совершенно белая голова и густая, тоже белая, борода. Сам он не курит и потому не переносит табачного дыма. К тому же в цехе курить запрещается Когда бригада работает в ночную смену, жить проще. Часов в двенадцать Енот уходит в свою каморку, а «бугор» слова не скажет ни Шерхану, ни Андрею. Он уважает их, а они уважают его. К нему хорошо относятся и блатные старики, потому что он не какая-нибудь там сука, а человек. Его «приземлили» за то, что он в запарке проиграл свою, кровную, пайку, а блатной не имеет на это права.

Шерхан любит поговорить о вольной жизни, привирает, конечно, но Андрей делает вид, что всему верит. Верить тоже как бы положено, ибо привирают все. Без этого прошлая вольная жизнь оказалась бы скучной, да и не было в той жизни ничего такого замечательного, чем можно было бы похвалиться.

— В Ярославле хата была клевая, я тебе дам, — рассказывает Шерхан с восторгом, но и с тоской. — А хозяйка хаты, сукой буду, баба на все его с хвостиком! Красивая, стерва, аж до невозможности. На нее только посмотришь — сразу вскакивает. Ты пробовал?

— Нет. — По правде говоря, Андрею было стыдно слушать откровения Шерхана, он даже краснел. Но при этом вспоминалась Люба, и вспоминалась почему-то как раз в стыдном виде, хотя он ни разу не видел ее раздетой.

— Ну, это сила!.. — захлебывался Шерхан. — Душа вон, на стенку клопов давить лезешь! Как только выскочу на волю, сразу в Ярославль подамся. А ты куда? В Питер?

— Ага.

— Питер — это да! — восхищенно сказал Шерхан. — Кого-нибудь из воров там знаешь?

— Только Князя.

— Князь — авторитет, ничтяк. Был тут тоже один питерский, выскочил перед тобой. Во пел!.. Слыхал эту песню:

Я вырос сироткой у доброй старушки.
В огромный и шумный я город пошел.
Там много бродило оборванных нищих,
Среди них у графа я службу нашел…

— Нет, — сказал Андрей. — А как это он среди нищих нашел службу у графа?

— Это неважно, — отмахнулся Шерхан. — Это же песня, а слова для склада. А то еще как затянет:

Я сын старинного партийного работника.
Отец любил меня, и я им дорожил.
Но извела его проклятая больница,
Туберкулез костей в могилу уложил…

— А дальше? — спросил Андрей.

— Не знаю всю, — вздохнул Шерхан. — Но там еще так:

И я остался без отцовского надзора.
Я бросил мать, а сам на улицу пошел.
И эта улица дала мне званье вора,
Так незаметно до решеточки дошел.
И так ходил, по плану и без плана,
И в лагерях я побывал разочков пять.
А в тридцать третьем, с окончанием Канала,
Решил я жизнь свою с преступностью порвать…—

Тут Шерхан наморщил лоб, вспоминая слова. — Вот конец:

Приехал в город (позабыл его названье),
Пошел на фабрику работать поступить.
А мне сказали: «Вы отбыли наказанье,
Так будьте ласковы наш адрес позабыть».
И я ходил от фабрики к заводу
И всюду слышал все тот же разговор…
Так для чего ж я добывал себе свободу,
Когда по-старому, по-прежнему я вор?..
И разорвал ту справочку с Канала,
Котору добыл пятилетним я трудом.
И снова в руки меня жизнь взяла блатная.
И снова улица, и снова исправдом…

Ну как, а?.. — у Шерхана горели глаза.

— Нич-чего, — прошептал Андрей, сглатывая слюну.

— Сила! Эх, если бы я умел петь. Артистом бы стал, сукой буду. Хотя тоже не малина. Выдрючивайся перед фраерами, кланяйся им. Мне, знаешь, бабушка в детстве в ухо пёрнула, вот у меня и нет слуха. — Он осклабился. — Что-то спать не хочется. А тебе?

— И мне. — Андрей переживал песню. Ему казалось, что судьба героя этой песни перекликается с его собственной судьбой, и еще он представил вдруг, как здорово спела бы эту песню Люба.

— Давай Енота выкурим? — предложил Шерхан. Надергав ваты из оконной рамы, он скатал шарик, подпалил его и сунул под дверь каморки, где жил Енот. Минут через пять Енот выскочил в цех в кальсонах. Руки и борода у него тряслись. Раздался дружный хохот. Бригадир, сделав вид, что ничего не видел и не знает, стал орать, требуя, чтобы виновник признался и извинился. А Енот, чихая, повторял:

— Безобразие, форменное безобразие!.. И как только вам, молодые люди, не стыдно?.. Старый больной человек прилег отдохнуть, а вы так зло, так жестоко смеетесь над ним… — Он действительно был старый и сейчас походил на клоуна в сером казенном белье, всклокоченный, с растрепанной бородой, которую он всегда тщательно расчесывал и холил. Недоставало лишь шутовского колпака, — Прости их, Господи, неразумных. Придется пожаловаться начальнику режима. А что мне остается делать?..

К Еноту подошел бригадир.

— Успокойтесь, — сказал он. — Не надо никому жаловаться, я сам разберусь.

— Вы много раз обещали разобраться и навести в бригаде порядок, а эти безобразия повторяются без конца. Я уже начинаю бояться, что меня когда-нибудь заживо сожгут. Нет-нет, как хотите, а я просто вынужден буду жаловаться.

— Тогда я ни за что не ручаюсь.

— А что мне ваше ручательство, скажите на милость, если вы не можете призвать к порядку эту шпану? Смотрю на них и думаю: чем занимались их родители и школа? А ведь наверняка большинство из них были октябрятами и даже пионерами!..

Кто-то крикнул:

— Не трожь родителей, вша! Они, может, давно в сырой земле лежат, их черви доедают…

— Вот вам, пожалуйста! — вздохнув, сказал Енот. — И у них поворачивается язык говорить такое о собственных родителях?! Я ухожу. Я не могу слышать подобное богохульство. Это выше моих слабых сил. — И он возвращался в свою каморку, и все прекрасно знали, что жаловаться куму[35] он не пойдет. Вообще не пойдет никому жаловаться.

XVII

ОДНАЖДЫ Енот зазвал Андрея к себе.

Шерхан был в «кандее» — попался с картами, когда дежурил надзиратель по прозвищу Лис, которого зеки ненавидели. Он действительно чем-то был похож на лису. Ходил осторожно, крадучись и принюхиваясь, даже если просто шел по зоне. Личико у него было такое остренькое, вытянутое вперед и безбровое. Противный. тип. На Воркуте, где он служил раньше, его убивали кайлом, но не добили, а после госпиталя перевели в эту колонию. У него был заметный шрам от виска до затылка и на этом месте не росли волосы.

А Шерхан схватил десять суток.