Барбара Картленд - Невероятный медовый месяц

• Название: Невероятный медовый месяц
• Автор: Барбара Картленд
• Жанр: Исторические любовные романы

Жизнь герцога Атола Донкастера, холостяка-повесы, любимца женщин, неожиданно должна измениться, ибо королева Виктория пожелала, чтобы он наконец женился. Что сулит герцогу будущее с неизвестной избранницей — скромной, провинциальной девчонкой, единственной страстью которой являются лошади? Как сложатся его отношения с Антонией Уидом? Найдется ли в сердце Атола место для нее?

---

— Я люблю вас, Антония, — произнес он громко и внятно. — И вы знаете это.

— Вы не должны… говорить… мне об этом… — запинаясь, ответила она.

— Разве это имеет значение? — спросил он. — Ведь мне известны ваши чувства ко мне. Он глубоко вздохнул и добавил:

— Я отдаю себе отчет в том, что слишком стар для вас. Если бы я был лет на десять моложе, клянусь, я сделал бы все, чтобы соблазнить вас. Однако при нынешних обстоятельствах я оставляю вас такой, какой встретил, — безупречной и незапятнанной. Несмотря на то, что в длинном списке моих сердечных побед вы, возможно, моя единственная любовь.

И было в голосе Генри что-то такое, отчего на глаза Антонии навернулись слезы.

Ей не требовалось лишних слов, она все прекрасно понимала и переживала из-за того, что невольно стала причиной страданий человека, который всегда был добр к ней.

Словно догадываясь, о чем она думает, Лэбби сказал:

— Быть может, когда-нибудь, когда станете старше, вы поймете, как трудно было мне вести себя сдержанно, оставаясь с вами наедине…

— Для меня так много… значила… ваша дружба… — смущенно произнесла Антония. — Я буду дорожить воспоминаниями о ней.

— Это вовсе не была дружба, Антония, — возразил Лэбби, — это была любовь! Любовь, которая очень сильно отличалась от чувств, которые я знал и переживал раньше. Порой мне казалось, что я вижу чудесный сон и вы существуете только в моем воображении.

— Вы не должны говорить со мной… подобным образом… — сказала Антония, но, произнося эти слова, она вдруг подумала, что, возможно, зря отказывается от любви Генри Лабушера. Герцог вряд ли станет препятствовать этому увлечению — в конце концов, он сам давно влюблен в маркизу, — и когда они вернутся в Англию, Антония в его жизни не будет значить ничего. Донкастеру станет все равно, любит она кого-нибудь или в нее влюбился кто-то.

Думая о своей дальнейшей судьбе, Антония отвернулась, чтобы лицо не выдало ее смятения, но Лэбби, продолжая говорить, положил руки ей на плечи и заглянул в глаза.

— Что же есть в вас такого, что отличает от других женщин? — спросил он в недоумении. — Вы вовсе не красавица, и все же я не в силах освободиться от ваших чар.

В его глазах она увидела боль и отчаяние.

— Ваш голос постоянно звучит у меня в ушах, — с грустью продолжал Лабушер, — по сравнению с вами другие женщины кажутся мне нескладными и неловкими. Я могу думать только о вас, о вас одной, Антония.

В его голосе чувствовалась такая страсть, что Антония внезапно смутилась, горячий румянец вспыхнул на ее щеках, ей стало неловко и даже немного страшно.

Лэбби убрал руки с ее плеч и, пройдя через всю гостиную, остановился у окна.

— Когда вы уедете, — сказал он, — у меня останутся лишь несбывшиеся мечты, и уже сейчас я. предвижу, что преследовать они будут меня до конца моих дней.

Антония сделала еле заметный жест, в котором выразилась вся ее беспомощность.

— Что я могу… сказать? — спросила она тихо. — Вы же знаете, я не хотела… причинить вам боль.

— Говорят, что лучше любить и потерять любовь, чем не любить вовсе, — но это так банально, — ответил Лэбби тоном человека, который насмехается над самим собой. — Так мне казалось прежде, однако в данном случае оказалось абсолютной правдой. Вы заставили меня пережить нечто совершенно чудесное, моя милая герцогиня.

— Что же именно? — недоуменно спросила Антония.

— Вы вернули мне веру в женщин. Я наблюдал, как они позорили и продавали Вторую империю. Я видел их жадность, лицемерие, коварство. Но вы вдруг открыли мне, что женщина может оставаться чистой и верной, искренней и неиспорченной.

Он одарил ее одной из своих циничных улыбочек, которая на сей раз показалась Антонии просто грустной, и произнес:

— Я всегда считал, что каждая женщина, которую ты любил, оставляет в твоей душе неизгладимый след, будто надпись на могильной плите. Вы начертали в моей душе: «Я возвращаю вам веру…»

— Благодарю вас, Лэбби, — мягко сказала Антония.

И, не дожидаясь, когда он попрощается с ней, вышла из гостиной, оставив его одного.

— Я вам не верю! — гневно воскликнул герцог.

— К сожалению, это правда, — спокойно ответил Генри Лабушер, смотря Донкастеру в глаза. — Вчера, двадцатого сентября, уланы из двух прусских армий обменялись рукопожатиями возле Версаля, который был сдан без единого выстрела.

Оба собеседника замолчали. Первым заговорил герцог:

— Значит, Париж отрезан от остальной части Франции. Я с трудом могу в это поверить!

— А что происходит на улицах? Что об этом думают парижане? — взволнованно спросила Антония.

— Люди устали и отчаялись ждать. Они говорят: «Ну пусть пруссаки подойдут, пусть наконец заговорят пушки! Слишком все это затянулось!»— ответил Лабушер и добавил: Законом предусмотрены жестокие кары за дезертирство.

— Это правильно, за дезертирство надо наказывать самым суровым образом, — заметил герцог жестко.

— Я не могу не испытывать жалости к солдатам, — сказал Лабушер. — Им больше всего досталось в этой войне, которая, кстати, им-то меньше всего и была нужна. Это их оставили без оружия, армиями командовали безобразно, и это не могло не сказаться на моральном и боевом состоянии войск. Молодые зуавы*[Зуавы — части легкой пехоты во французских колониальных войсках, комплектовавшиеся командованием главным образом из жителей Северной Африки и добровольцев-французов.] в панике бежали, когда впервые попали под огонь прусской полевой артиллерии.

— И что с ними стало? — Антония тоже пожалела солдат.

— Их согнали на Монмартр, где разъяренная толпа плевала им в лица, угрожая немедленной расправой. Оттуда под конвоем национальных гвардейцев, подгоняемые ударами прикладов в спины, они были доставлены в центр города.

— А что еще происходит? — поинтересовался герцог.

— До Парижа с трудом доходят любые новости, мы фактически отрезаны от внешнего мира, — ответил журналист. — Из Парижа тоже все труднее переслать весточку за пределы города. Возможно, для этой цели будут использованы воздушные шары.

— Шары?! — воскликнул герцог изумленно.

— Уже удалось собрать немалое их количество, — сообщил Лабушер. — К сожалению, многие сильно повреждены. Однако, надо признать, это неплохая идея, хотя речь не идет о том, чтобы вывозить из города людей.

— Никогда бы не подумал, что из Парижа буду улетать на воздушном шаре, — иронично заметил герцог. — Я думал о том, что, возможно, следует обратиться к французским властям с просьбой провести переговоры с неприятелем по вопросу об открытии безопасного прохода для иностранных граждан, желающих покинуть осажденную столицу.

— И я думал об этом, — кивнул Лабушер. — Герцогиня уже обращалась ко мне с просьбой найти способ покинуть город.

— А это возможно? — удивился герцог. — Сегодня утром, — спокойно сообщил журналист, — я провожал в дорогу четверых британцев, моих давних знакомых. Они весело садились в карету, нагруженную корзинами с продовольствием и личным багажом, с английским флагом, реющим на ветру.

— И что произошло? — взволнованно спросил герцог.

— Они добрались лишь до моста в Нейи, где их схватили и привезли обратно. Один из генералов вежливо приветствовал их: «Не понимаю вас, англичан. Если вы хотите, чтобы вас расстреляли, мы сделаем это сами, избавив вас от ненужных хлопот!» Лабушер на миг прервался, а затем продолжил:

— Мои друзья клянутся, что завтра попытаются снова уехать из Парижа, но мне кажется маловероятным, что им удастся осуществить эту затею.

— Что же тогда делать нам? — Донкастер с тревогой взглянул на журналиста.

— Дайте мне немного времени, — попросил Лабушер. — Пруссаки еще только устанавливают свои тяжелые орудия. Обстрелы пока еще не начались.

Антония не на шутку испугалась.

— Вы думаете, они будут обстреливать город? — Она бессильно опустилась в кресло у окна.

— Разумеется, — ровным голосом подтвердил Лэбби ее опасения. — Только так должны поступить прусские генералы, если хотят добиться быстрой капитуляции Парижа.

Этой ночью Антония не могла заснуть. Она прислушивалась к звукам ночного города, в любую минуту ожидая артиллерийского залпа прусских пушек и грохота взрывающихся снарядов на улицах Парижа. Однако все было спокойно, и она подумала, что, возможно, Лабушер преувеличил опасность.

И все же она вынуждена была признать, что герцог отнесся к сообщению журналиста крайне серьезно. Об этом свидетельствовало его беспокойство, все возрастающее по мере того, как проходили дни.

Антонии с трудом удавалось удержать его дома — он порывался выйти на улицу, дабы самому проверить, что же происходит в городе.

Чтобы помешать ему, Антонии пришлось прибегнуть к чисто женской уловке: она разрыдалась, умоляя не оставлять ее одну в огромном доме.

— Но я не могу все время сидеть взаперти, как зверь в клетке! — раздраженно возражал герцог.