В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

• Название: Отец Иакинф
• Автор: В. Н. Кривцов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Введите сюда краткую аннотацию

---

— Простите, ваше превосходительство, — прервал Иакинф, — но не забываете ли вы, что я следую в Пекин во главе духовной миссии и что задача моя состоит в проповеди христианского вероучения, а не в тайном изведывании?

Пестель поднял на Иакинфа маленькие, цвета чуть выцветшей бирюзы, глаза.

— Вы меня удивляете, ваше высокопреподобие, — с нескрываемым раздражением проговорил он. — Прежде всего вас должны занимать интересы любезного отечества нашего. Вы не просто духовное лицо, а представитель Российской Империи, и я рекомендую наивнимательнейшим образом изучить секретную инструкцию, каковую вручит вам в Кяхте господин Вонифантьев. Конечно, все сведения, по сей инструкции нужные, собирать должно с весьма осторожною скрытностию. Надобно, чтобы и китайцы, и особливо иезуиты почитали вас невнимательным, знающим одну свою должность и меньше вас опасались.

Генерал-губернатор понемногу успокоился и говорил теперь обстоятельно, педантично, не повышая голоса. Округлые фразы словно слетали со страниц инструкции и обволакивали Иакинфа атмосферой казенного присутствия.

— И вот еще что, — доносилось до его слуха, — весьма нужно постараться испросить дозволение иметь переписку с нами. Тут, я мыслю, выходить будут немалые затруднения. Но вы можете изъяснить китайцам, что отправляемые вами письма будут доставляться в их трибунал. А ежели они снизойдут, то вы не оставите сделать для переписки с нами ключ к шифру условному. Ну, например, сообразно вашему сану, из псалтыря или из Библии. И ключ тот с господином приставом сюда изволите прислать, а здесь уже согласно оному с вами и переписка производиться будет.

Пока продолжались эти наставления, в гостиную осторожно вошел высокий, мрачного вида, носатый мужчина лет сорока — гражданский губернатор Николай Иванович Трескин.

— Прошу прощения, Иван Борисович, у подъезда дожидается фельдъегерь. Надобно срочно подписать депешу в Петербург, о которой мы говорили. — И Трескин протянул Пестелю бумагу, написанную красивым каллиграфическим почерком.

Генерал-губернатор углубился в чтение. Иакинф видел, как шея и голова его, едва прикрытая пушком тоненьких, реденьких волос, побагровели. "Ах ябедники!.. Ах негодяи!.." — время от времени восклицал он раздраженно.

Прочитав, Пестель решительно подписал бумагу и, протягивая ее Трескину, сказал:

— Мы должны разбить этот комплот!

— Вдребезги, Иван Борисович, вдребезги! — подхватил Трескин.

Когда он вышел, Пестель выразил неудовольствие иркутскими знакомыми архимандрита. Откуда-то ему стало известно о встречах Иакинфа с иркутскими купцами.

— А мне, ваше превосходительство, казалось, что я по вашему ведомству не числюсь и вправе сам выбирать себе знакомства, — ответил Иакинф резко.

Генерал-губернатор удивленно посмотрел на строптивого монаха и нахмурился.

— Но вы, ваше высокопреподобие, особа духовная, а знакомства вам надобно выбирать осмотрительнее, — ледяным тоном заметил он. — Это же все отчаянные ябедники и алчные корыстолюбцы. А Сибиряков и Мыльников по вредным действиям своим, по недозволенным изворотам, по дерзости и ябедническим изветам — самые зловредные.

Внимательно вглядываясь в генерал-губернатора, в его холеное лицо с нездоровым подагрическим румянцем, в маленькие его глазки, колюче смотревшие из-за золотых очков, Иакинф недоумевал, как могли назначить этого желчного, подозрительного человека генерал-губернатором в край столь далекий и обширный, требующий не только горячего усердия, железного характера, но и умения разбираться в людях, хладнокровия и беспристрастности.

Расстались они холодно, недовольные друг другом.

IV

Через несколько дней, восемнадцатого июля, миссия покинула наконец Иркутск.

Дорога шла через горы. Они начались сразу, за Иркутском, и, покрытые лесом, тянулись по обеим сторонам Ангары, приметно подымаясь. За несколько часов, проехав шестьдесят верст берегом Ангары, миссия достигла Байкала у ее истока. С Никольской пристани на Листвиничном мысу открылись вдруг необозримая гладь озера и исполинские горы противоположного, забайкальского, берега. Освещенные предзакатным солнцем, с вечным снегом на вершинах, они показались Иакинфу облаками.

Цепляясь за упругие сосенки, разрывая рукой паутину, Иакинф спустился к озеру и с наслаждением погрузился в его обжигающе студеную воду. Отсюда, снизу, обрамляющие Байкал иззубренные горы, все в багряных бликах невидимого солнца, казались особенно величественными. Бронзовые сосны на их скатах горели. Крутые мысы берега один за другим врезались в озеро и тонули в синеватой дымке.

На следующий день, поднявшись рано поутру, Иакинф и его спутники проделали еще верст шестьдесят до станции Голоустной и здесь стали грузиться на дощаник, чтобы переправиться через озеро в самом узком его месте: дорогу вокруг Байкала только начали строить, и дальше пути не было.

Дощаник напоминал Иакинфу волжские барки, разве что был немного побольше… На палубу его, как стадо овец, солдаты загнали толпу молоденьких баб с крохотными узелками в руках.

Когда отчалили, Иакинф разговорился со старшим конвойным:

— Что это за женщины, куда вы их гоните?

— Девки крестьянские, ваше высокопреподобие. Собраны по всей Сибири. А везем их за Море.

— Почто же?

— На то есть распоряжение свыше. От его высокопревосходительства, господина губернатора. Взамуж за поселенцев приказано их выдать. Мужиков там за Морем много, а баб нету, вот и везем им молодиц для приплоду.

Девушки испуганно сбились в кучу и зябко кутались в платки: порывисто дул шалоник.

Лоцман — сивобородый огромный мужик с красным, обветренным лицом — рассказывал, что уже не первую такую партию переправляет он за Байкал.

Ветер крепчал. Дощаник относило к северу, и их немало покачало, пока на другой день уже ввечеру причалили к узкой длинной косе противоположного южного берега.

Назавтра весь день поднимались по отрогам исполинского Хамар-дабана. Дорога бежала вверх зигзагами, лепясь по каменным скалам. Ее только прокладывали. То тут, то там попадались партии колодников, таскавших бревна на головокружительную высоту.

Шаг за шагом путники продвигались вперед, а мысли Иакинфа были обращены назад. Он все перебирал в памяти недавние встречи и беседы свои в Иркутске и на пути через всю Сибирь от самого Тобольска. Всюду, где бы Иакинф ни проезжал, он видел произвол и самовластие сибирских правителей. Тут каждый, от губернатора до исправника, чувствовал себя державным наместником в своей вотчине. Всюду безраздельная личная власть, а власть единоличная, освобожденная от контроля и ответственности, легко перерождается в самовластье. У сибирских же начальников, и больших и малых, никакой ответственности ни перед царем, до которого, наверно, ничего не доходит, ни перед публичным мнением, которого в Сибири нет, да и бог знает когда еще будет. Под влиянием этой безответственности, усиленной самими расстояниями — до бога высоко, до царя далеко! — тут сысстари укоренился обычай ни на бога, ни на царя не надеяться, а всего ждать от ближайших начальников и, следственно, в любом деле прибегать к деньгам. Оттого-то лихоимство и стало в Сибири злом чисто домашним, к нему привыкли, и ни берушие, ни дающие просто не представляют, как можно обойтись без взятки.

Иакинфа удивляло поначалу, что о Трескине многие отзывались с похвалой. Кто-то — он никак не мог вспомнить кто — даже сказал ему, что Трескин — гениальнейший администратор и по характеру своему человек справедливый, а что деспот, так как же тут можно иначе? Ну что ж, в самовластие, выходит, впадают не всегда с худым намерением, усмехнулся Иакинф. Просто из любви к порядку, по самому усердию к добру. Желая дойти к нему кратчайшею дорогою, правители увлекаются, сперва для сокращения пути пренебрегают формальностями, нарушают формы маловажные, потом поважнее, доходят до самых главных и наконец уже сами не замечают, как на место порядка заступил произвол, а справедливость уступила место беззаконию.

Мысли эти не покидали Иакинфа до самой Кяхты.

А виды с каждым шагом все менялись. К югу от Хамар-дабана начались гольцы — голые гранитные скалы. Дорога то взбиралась на горы, то спускалась в пади. Время от времени, чтобы обогнуть утесы, приходилось спускаться к какой-нибудь немноговодной, но ворчливой речонке и ехать прямо по воде.

Дорогой Иакинфу пришло в голову написать канцлеру обо всем, что он видел и слышал. Да, да, он едет в Пекин, и терять ему нечего. Он напишет обо всем: и о вмешательстве генерал-губернатора в дела миссии, и о разных неудовольствиях, чинимых ее начальнику, и о том, как отрывают от родителей крестьянских девушек и гонят их на восток за тысячи верст, чтобы выдать замуж за неведомых поселенцев. Напишет и о принудительной закупке хлеба по ценам втрое ниже базарных, которая разоряет поселян и обогащает откупщиков и правителей, и о телесных наказаниях лиц, изъятых от кнута по закону. А о ссылках без суда безвинных людей в отдаленные местности? А об отстранении лучших чиновников, вроде образованнейшего Игумнова, и о возвышении недостойных? Он напишет обо всем без утайки — о полной беззащитности всех сословий, приведенных в ужас самовластьем двух губернаторов.