Филипп Капуто - Военный слух

• Название: Военный слух
• Автор: Филипп Капуто
• Жанр: О войне

Эта книга не претендует на историческое исследование. В ней нет ничего о политике, власти, стратегии, влиянии, национальных интересах или внешней политике. Она не предъявляет обвинений тем видным деятелям, что привели нас в Индокитай, и чьи ошибки были оплачены кровью самых обычных людей. В общих словах, это просто книга о войне, о том, что люди делают на войне, и о том, что война делает с ними. В более узком смысле это рассказ солдата о самом продолжительном военном конфликте с нашим участием, единственном, что мы проиграли, и в первую очередь — мои воспоминания о том длительном и порой неприятном периоде моей жизни.

---

Выйдя из столовой, я отправился обратно за рабочий стол. Работалось с трудом. В палатке стояла духота, и мысли мои путались. Меня разозлило то, что капеллан говорил с чувством морального превосходства, однако его проповедь заронила сомнение в мою душу, сомнение по поводу этой войны. Во многом из того, что он наговорил, был толк: наши тактические операции действительно выглядели бесполезными, и определённой цели у них не было. Были и другие сомнения, вызванные сегодняшними событиями, которые выглядели как насмешка надо всем католическим богословием, которому доминиканцы и иезуиты обучали меня в своих проповедях в школе и колледже. Человеческое тело — храм Духа святого; человек создан по образу и подобию Божьему; к покойникам следует относиться уважительно. Хорошо, но четыре храма в том прицепе были основательно разрушены, и трудно было поверить, что Дух святой вообще в них пребывал когда-то. Что же до образа и подобия Бога, так они были в большей степени образом и подобием раздавленных собак, что валяются по обочинам автострад. И отнеслись мы к ним не очень уважительно, хоть и были они покойниками. Я по-прежнему верил в то дело, за которое мы, вроде бы, сражались, но что мы за люди и что это за армия, в которой устраивают выставки из безжалостно загубленных ею людей?

«Двенадцать разбитых семей» — эхом звучали в моих ушах слова капеллана. «Это двенадцать разбитых семей. Мы с доктором говорим о людских страданиях — не о сводках». Я снова подумал о Салливане. И он был учтён в сводках, так же, как и четверо солдат противника, убитых сегодня утром. Единственное различие состояло в том, что они были в разных колонках на табло полковника. Двенадцать разбитых семей. Я подумал о молодой вдове Салливана в Пенсильвании, и содрогнулся, как от озноба. Может, муж её погиб зазря, может, и нет. В любом случае, ей сейчас это было как-то без разницы.

Я ещё несколько часов отсидел за столом, выпил банку пива и лёг пораньше спать. Меня ждала поздняя вахта на дежурстве, и я знал, что после полуночи долго поспать не удастся. Тяжёлые орудия гремели всю ночь.

Глава одиннадцатая

Когда б я злобным, лысым, тучным был,

На Базе, где майоров щегольство,

Героев из лентяев бы лепил.

Зигфрид Сассун «О подробностях жизни на Базе»

Лёжа на койке, я услышал, как затрещали винтовки, как дождь забарабанил по туго натянутому полотну над моей головой, и чей-то голос произнёс: «Тревога! Всем подъём, стопроцентная готовность». Было ещё совсем рано, я лежал в полусне, и казалось, что винтовочная пальба, этот голос и шум дождя доносятся откуда-то издалека. Потом выстрелила восьмидюймовая гаубица. Я неожиданно подскочил, сел и понял, что мне не приснилось. Стрелковое оружие гремело громко и совсем рядом. Уэбб Харриссон — именно его голос я слышал — стоял у стенки палатки, отцепляя клапаны.

— Ага, Пи-Джей, проснулся наконец. К нам, кажись, опять ночные гости пожаловали.

Откинув клапан, он вышел из палатки. Я вытащил из рундука карабин и пошёл вслед за ним. Присоединив к своему карабину изогнутый магазин и загнав патрон в патронник, я неуклюже побежал по грязи по направлению к переднему краю обороны. Харриссона видно не было. Дождь холодил обнажённую спину. Слева, где-то на участке 1-го батальона, дульные вспышки мигали во тьме. Пулемётные очереди трассирующими патронами, обгоняя друг друга, поливали плоские рисовые чеки по ту сторону проволочных заграждений.

Поскользнувшись в грязи, которая до дождя была пылью, мелкой как порошок, я упал и скатился в окоп, как раз в тот момент, когда вспыхнула осветительная ракета. Вода в окопе доходила до колена, в ботинках стало холодно, зачавкало. Взлетела ещё одна ракета, потом другая. Они на мгновение зависли в чёрном небе и поплыли вниз на своих парашютиках, раскачиваясь взад-вперёд, и как-то странно повизгивали, качаясь на ветру. Сквозь косые струи дождя виднелись качающиеся оранжевые кружки осветительных ракет, силуэты палаток, двое морпехов в касках в окопе слева от меня и мокро поблёскивавшие стволы восьмидюймовок по ту сторону дороги. Орудия продолжали стрелять по своим далёким целям, как будто бы такая мелочь как перестрелка всего в сотне ярдов отсюда их вовсе не касалась.

Я решил, что это очередная пробная вылазка. Прошлой ночью, 22 июня, вьетконговцы предприняли попытку просочиться через рубежи штабной роты. На этот раз они, похоже, пытались нащупать слабые места в линии обороны Первого Третьего[62]. Но это было всего лишь предположение — я не представлял, что там происходит на самом деле. Ракеты попадали на землю, пошипели несколько секунд и погасли. Полковой главный сержант шлёпал по грязи, одетый лишь в зелёные трусы, с пистолетом-пулемётом «Томпсон» в руке. Я подозвал его. Здоровенный, грузный, он с плеском спрыгнул в мой окоп.

— Господи-в-бога-душу-мать, — проревел он, даже не думая понижать голос. — Вы не сказали, что у вас тут целый бассейн, лейтенант.

— Не обращай внимания. Что за херня там?

— Да не знаю ни черта. Похоже, пара пацанов палят по кустам с испугу.

Догорающий трассер проплыл над головой, сияя как искра от костра. Снова взлетели осветительные ракеты. Мы уставились на тускло освещённый ими пейзаж, но не заметили ничего даже отдалённо похожего на вьетконговцев.

— Так я и думал, — сказал ПГС[63]. — Ничего там нету, кусты одни, мать их так. А ты сиди тут, по задницу в грязи. Позорно, на фиг.

Стрельба прекратилась. Мы просидели ещё час, промокшие, подрагивая от холода, затем боевую готовность отменили.

Главный сержант был неправ: морпехи стреляли вовсе не по кустам. Вскоре после подъёма на КП принесли двух убитых вьетконговцев. Их привязали к бамбуковым шестам как добычу на охоте, и чёрные волосы, слипшиеся от крови, свисали длинными коп. Они были в тёмно-синей униформе, что говорило об их принадлежности к регулярным частям главных сил. Не отвязывая рук и ног от шестов, трупы зашвырнули в грузовик и увезли. Я зашёл в палатку полковника и прибавил два к числу в колонке «Убитых вьетконговцев» на табло.

Следующие семь ночей были очень похожи на эту. Были пробные атаки на штабной периметр или на позиции батальонов, пара бессистемных миномётных налётов на вынесенные посты, несколько попыток проникнуть через линии обороны аэродрома, где сейчас сидел 1-й батальон 9-го полка. Со всеми этими тревогами спать нам приходилось мало.

Немного позднее на той же неделе Харриссон рассказал мне, что двое вьетконговцев, убитых двадцать третьего числа, были из патруля противника силой в пять-шесть человек. Судя по всему, они проводили разведку рубежей 1-го батальона, и совершили ошибку, подойдя чересчур близко; пулемётчик расстрелял их в упор. Здорово, конечно, сказал Харриссон — здорово то, что пулемётчик оказался таким хладнокровным и метким, однако повышение активности вьетконговцев свидетельствует о том, что донесения о готовящемся нападении противника на аэродром — не просто слухи. Одновременно с этим, сказал он, вьетконговцы сосредоточивают силы в провинции Куангнгай к югу от Дананга, явно с целью захвата столицы провинции. И, наконец, две дивизии Северовьетнамской Армии действуют сейчас на юге, одна в Центральном горном районе, а другая — где-то в I корпусе.

— Вот увидишь, Чарли в скором времени попробует что-нибудь предпринять.

Харриссон поглядел на наш раскинувшийся палаточный лагерь — все сооружения прямо на земле, никакой маскировки, всё выстроено ровными рядами, а между лагерем и вьетконговцами — ничего, кроме одного ряда ржавой проволочной спирали. Харриссон засмеялся. «Бог ты мой, Фил, даже французы окапывались».

Несколько дней спустя поймали двух вьетконговцев, которые среди бела дня вели разведку участка линии обороны полка. На следующий день патруль из разведбатальона засёк, что к аэродрому подтягивается батарея 82-мм миномётов противника. Этот патруль, который был слишком далеко от вьетконговцев и не мог их атаковать, запросил артналёт, но им отказали, потому что другой морпеховский патруль потерялся в том же районе, и никому не хотелось случайно попасть по своим. Командир патруля разведчиков передал координаты миномётов и высказал предположение, что их несут туда, откуда можно будет обстрелять аэродром. Этот доклад в установленном порядке приняли к сведению и похоронили в ящике для бумаг. Двадцать восьмого числа был обстрелян районный штаб АРВ неподалёку от нас, кроме того, вьетконговцы обстреляли минами отдельный участок на линии обороны первого третьего, убив и ранив несколько морских пехотинцев.

Не надо было быть Клаузевицем, чтобы прийти к выводу, что все это происходило не просто так: противник действительно планировал напасть на аэродром, оборона которого по-прежнему оставалась нашей главной задачей. Но в штабе полка не собирались поддаваться панике и предпринимать поспешные действия. На той неделе мы не занимались лихорадочным анализом последовательность действий Вьетконга, не разрабатывали планов контратакующих действий, не совершенствовали уже существующие оборонительные сооружения — не делали ничего из того, чем, по идее, должен заниматься военный штаб. Мы, как хладнокровные профессионалы, занимались тем, чем обычно занимаются штабные офицеры — ничем. Ну, не так чтобы совсем ничем. В свободное от службы время мы играли в волейбол, а из-за того, что работы не хватало на то, чтобы занять ею хотя бы половину из двадцати с лишним штабных офицеров, большая часть нашего времени оставалась свободным. Кроме волейбола, мы много читали — я на той неделе дочитал «Приключения Оги Марч» — или занимались чем угодно, кому что было по душе. Майор Бурин, офицер по связи, тренировался в исполнении команд для кадрили под записи визгливой скрипки, которые он проигрывал на своём портативном магнитофоне. По всему лагерю было слышно, как он гнусаво, по-канзасски, распевает: «Аллеманда налево, левой ручкой… поменялись партнёрами, до-си-до, кавалеры в центр, образуем «техасскую звезду»». Офицер по гражданским делам, Тим Шварц (не тот Шварц, которого я сменил), изобрёл новаторский подход к стихосложению: он выписывал из словаря самые что ни на есть непонятные слова, а потом соединял их в том порядке, в котором нашёл. Он очень гордился своими непостижимыми стихами и спросил меня однажды, где их можно опубликовать. Я предложил ему обратиться в «Кеньон ревью».