Дмитрий Панин - Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки

• Название: Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки
• Автор: Дмитрий Панин
• Издательство: Издательства: Скифы, Обновление.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990

Дмитрий Михайлович Панин — прототип одного из главных персонажей романа Солженицына «В круге первом» Дмитрия Сологдина — находился в лагерях вместе с Солженицыным с 1947 по 1952 гг. и в каторжном лагере, описанном в «Одном дне Ивана Денисовича».

«Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки» — автобиографическая проза христианского философа и ученого Димитрия Михайловича Панина, в которой он повествует о своем заключении в сталинских лагерях, размышляет о гибели Святой Руси, о трагедии русского народа, о противлении личности Злу.

---

Итальянцы очень милы, вежливы, рады помочь. Никого из нас — приехавших россиян, неловких, не знающих языка и обычаев, не обругали, не оговорили. Когда мы обращались, как дикари, с расспросами, они терпеливо вникали, старались помочь, объяснить. При этом мы чувствовали радушие, видели улыбки. Один из новых юных эмигрантов, приехавший до нас, по неумелости жить самостоятельно, не смог в первый месяц распорядиться выданным ему пособием и остался без денег. Хозяин траттории, где обедал раз в день мальчик, увидев, как он заказывает воробьиные порции, оказал ему кредит и не взял с него впоследствии денег, сказав: «Господь с тобой, я вижу, что ты бедняк». У этого же юноши разболелся зуб, и врач вылечил его бесплатно. Владелец траттории и врач отнеслись к ближнему в беде как повелел Спаситель.

Более двух месяцев прожили мы на окраине Рима в новом доме. Нам он показался прекрасным и благоустроенным. Все время нашего пребывания мы наблюдали за двумя солидными мастеровыми. По моим представлениям, лестница была отделана отлично и в ремонте не нуждалась. С трудом я понял, что к стенам подгонялись мраморные плитки у каждой ступеньки. В разное время дня рабочие совершали ювелирную кропотливую работу без «перекура», столь распространенного на стройках и предприятиях в СССР; каждый вечер лестница была чисто вымыта. Я с уважением раскланивался с мастерами и с удовольствием высказал бы им свое восхищение, если бы владел их родным языком. Мне также хотелось пожать руку домовладельцу, тратящему немалые деньги на изящество сдаваемых помещений. Как высоки были культура труда и уровень жизни по сравнению с отечественными! Я понял, почему после всех разорении бывший Санкт-Петербург до сих пор пленяет дворцами, особняками с лепными украшениями. До 1917 года в нём трудились около сорока тысяч итальянцев, среди которых преобладали мастера по камню, лепке, отделке, а также резчики и скульпторы…

Мне не удалось побывать в Италии ни на одном крупном заводе, хотя как конструктору-механику хотелось. Но пробел этот был восполнен еще в СССР рассказами знакомых инженеров, побывавших в командировке в городе Ставрополе, где итальянская фирма «Фиат» взяла на концессию постройку автомобильного завода. Ценную повесть можно было написать по их впечатлениям об итальянских инженерах и мастерах. Позорная советская система, построенная на полурабстве, давно отучила работать как на Западе, где свободные люди заинтересованы в заработке. В СССР были крики, обман, лозунги, обещания, а в результате — пришлось через пятьдесят лет пойти на поклон в страну, которая в начале века была в техническом отношении более отсталой, чем тогдашняя царская Россия.

Поразила меня также выправка карабинеров. В первые дни мне казалось, что ожили древнеримские легионеры, а их интеллектуальные лица заставляли думать, что форму надели на аспирантов и доцентов. Большую роль, несомненно, играет наследственность, но не следует преуменьшать роли воспитания и выучки.

В тридцать шестом году, по окончании института, мы с товарищами частенько посещали рестораны в центре Москвы. Это был пир во время чумы. В то время официанты оставляли мерзкое впечатление. Все они практически были сексотами, к тому же, обсчитывали посетителей и особым образом вымогали чаевые, «унижающие достоинство советского человека», как явствовало из плакатов, висящих обычно на стенах. По рассказам московских знатоков, я знал, что с тех пор положение еще ухудшилось.

В Риме друзья несколько раз приглашали нас в ресторан, и с особым интересом я рассматривал официантов. Передо мной были свободные люди — вежливые, общительные, веселые или сдержанные, но никак не заискивающие и не грубые. Вознаграждение за обслуживание было известно заранее и исчислялось процентом от стоимости обеда.

Одни из моих друзей имели постоянного шофера, но иногда по вечерам прибегали к помощи друга. Их семья сумела в чем-то ему содействовать по окончании войны. С тех пор дела его давно поправились, но в память о прошлом он не отказывал этим людям в своей помощи. Несколько раз он заезжал за нами, был изысканно любезен, мил, внимателен. Передо мною был сеньор, хранивший в благодарность подобие вассальной верности своим уже пожилым благожелателям. Такие отношения могут связывать истинно свободных людей. В тот же год, в ноябре ночью, я поехал поездом в Базель, где должен был сделать пересадку на Женеву. Спутник средних лет еще в купе объяснил мне, что вокзал до четырех утра заперт и предложил довезти до Лозанны в своей машине, которую он оставил на ближайшей улице. Я не знал, прощаясь, как его благодарить, но понял, что он был одним из людей доброй воли и предложенные мною деньги его обязательно обидят.

Я мог свободно присутствовать на мессах, заходить в переполненные по воскресеньям церкви. В первый день Пасхи был на богослужении на площади у собора Святого Петра. День был яркий, солнечный, небо голубое. Тысячи верующих запрудили даже прилегающие улицы. Я стоял на помосте недалеко от Папы, рядом с хором мальчиков, монахов, монахинь. Детские голоса звенели, как серебряные колокольчики. Хороший мужской хор отличается силой и глубиной. К женскому хору я относился с некоторым предубеждением, так как в русской церкви уже более четырех десятилетий не слышал его классических участников. В эту Пасху я понял, что раньше мне не привелось слышать настоящего женского церковного пения. У меня захватило дух: казалось, что звучат голоса ангелов. Певчие разных стран были разных рас и наций. В первом ряду стояла небольшого роста вьетнамка или кореянка. Две рослые монахини выделялись строгой красотой и как бы вырезанными из дуба лицами. Возможно, то были испанки, ирландки, шведки, немки…. Мне они напомнили кержацких и уральских раскольниц-староверок, истовых, сильных, уверенных, непоколебимых. Подле них была небольшая монахиня, скорей всего, индианка из Южной Америки, смахивающая на нашу бурятку; она пела с самозабвением и подъемом. В богослужении принимали участие священники разных континентов и оттенков кожи, подчеркивая международность и универсальность Церкви. На многих языках обратился Папа с приветствием к пастве, в том числе на украинском и русском. После службы начался благовест, и мне казалось, что Святой Петр гудел на весь Рим. У портала колонны стояли, судя по шапочкам, два африканских епископа. Я поцеловал благословившую меня руку и сохранил в сердце их милые, застенчивые улыбки.

На протяжении веков мечтали о братстве людей, о единении и дружбе народов, изобретали утопии и дошли до кровавых химер. В центре христианского мира, веками, мать-Церковь зовет своих сынов, указывает дорогу единения и любви, устраняет расовые конфликты. Девушки-американки подходят к чернокожим священникам под благословение: у разных рас один Бог. Когда вера в Бога одна, то, на основе выполнения воли Божьей, международные проблемы решаются гораздо проще.

В своих размышлениях я не раз считал, что западный мир в основных вопросах подобен арсеналу, от отдельных хранилищ которого утеряны ключи. О его прекрасном оружии, легко поддающемся модернизации, забыли или интерес к нему пропал. Я воочию убедился в правильности своих предположений на площади Ватикана.

Современный западный мир представлялся мне водоемом с здоровыми, хорошими рыбами. Но там же плавают останки разложившихся, попавших туда из глубин океана чудовищ. Они выделяют бактерии, которые заражают мальков и рыбешку послабее. С берега все кажется простым и ясным: надо устранить рассадник отравы и очистить воду.

Можно уподобить Запад также проходческой клети, которую опускают для бурения в шахту. Клеть снабжена и оборудована всем необходимым и при этом во время работы висит на канате. В клети давно заметили, что злоумышленник подпиливает канат, но активных мер не принимают, — успокаивая себя надеждой, что перепилить сталь не так просто; а если это и произойдет, то когда клеть уже опустится и обрыв каната не будет связан с катастрофой, а чреват лишь неприятными переживаниями, как при падении с небольшой высоты.

В Швейцарии, Бельгии, Франции у меня не было языкового барьера, и я охотно беседовал с рядовыми тружениками, пытаясь получить ответ на несколько контрольных вопросов. В большинстве случаев я восхищался ясностью мысли простых свободных людей Запада:

— они относились с отвращением к терроризму и осуждали его;

— прекрасно понимали, кто во Вьетнаме — жертва, а кто — агрессор, инспиратор и виновник непрерывных бедствий;

— выражали недовольство односторонним освещением событий в газетах;

— не приветствовали поведение некоторой части молодежи.

Впечатление было крайне отрадным. Как правило, суждения выносились с незамутненных позиций и незаметно сложились в сознании людей благодаря многовековой христианской культуре.