Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки?

• Название: Вечно жить захотели, собаки?
• Автор: Фриц Вёсс
• Издательство: Новое время
• Жанр: О войне
• Год: 1993
• ISBN: 5-86606-058-2

Фриц Весс (псевдоним) родился в 1920 г. в Вене. В 1938 г. добровольно поступил на службу в вермахт, был курсантом в звании фанен-юнкера, став лейтенантом, принимал участие в оккупации Франции. Как командир батареи он участвовал в наступлении на Ленинград, в сражениях под Тихвином был ранен. Вернувшись после госпиталя снова на фронт, он попал не только в пекло Сталинграда, но и в плен.

В 1950 г. вернулся в Вену, поступил на юридический факультет и получил степень доктора наук. С 1960 г. Весе является директором университета агрикультуры в Вене. В 1960 г. появилась его книга о пребывании в русском плену «Рыба тухнет с головы», а в 1964 г. роман «Немцы на фронте». Но еще раньше, в 1958 г., вышел в свет предлагаемый нашему читателю роман «Вечно жить захотели, собаки?», занимающий особое место в литературе о Сталинграде. Немецко-язычный тираж книги составил более полумиллиона экземпляров. Сенсационным успехом пользовалась и экранизация этого романа.

---

— Но сейчас все иллюзии окончательно рассеялись, и нам нужно делать ноги, если мы еще сможем убраться из этой местности, господин капитан! — призывает Куновски, возвращаясь вместе с Виссе к бункеру. — В любой момент Иваны могут нагрянуть сюда!

— Это может занять несколько дней, Куновски! Русские хотят пойти наверняка и больше ни на что другое не пойдут. Они знают, что у нас есть из артиллерии!

— То есть, это означает, господин капитан, что вы хотите действительно продолжать играть в войну с нашими пугалами? В 100-й истребительной вы развязываете руки своим людям. Они уже создают отряды для бегства.

— Это означает, что я тоже должен заботиться о своих людях, пока они у меня есть! Я, конечно, никого ни секунды не удерживаю, пусть идут, куда хотят!

— Ну да! — вздыхает Куновски. — Если вы так считаете, господин капитан!

«Огонь!» — повторяет эхо через туманный влажный овраг. К каждому орудию подходят всего лишь три человека, а для крупного миномета это маловато. Они помогают друг другу и готовят одно орудие за другим к стрельбе.

«На 1200 меньше, стрекоза 300. Три заряда, прицел 268. Сообщить о готовности!»

Вахмистр, который изображает батарейного офицера и дает его команды, спрашивает Виссе:

— Что случилось, господин капитан? Почему мы не стреляем по Сталинграду, а бьем на юго-запад? Ведь в городе должны идти тяжелые бои!

— Для нас фронт с запада ближе, чем с востока!

Фельдфебель минометной батареи сложил все документы в своем бункере в папки рядом с печью. Куновски осматривается.

— Мне кажется, что вы собираетесь уезжать, пока Иваны не пожаловали к вам в гости! — А вы? — Куновски смотрит на Виссе. — Как, по-вашему, какой маршрут был бы лучше всего, господин капитан?

— Думаю, самое лучшее было бы пробиваться в направлении Карповки до Дона, там по льду и дальше на Ростов! — предлагает Виссе.

— Вот так мы и пойдем! — признается фельдфебель.

— Но мелкими группами! — напоминает капитан. — Не более шести человек! У них скорее будет возможность проскользнуть у Иванов между пальцев!

— А когда? — спрашивает фельдфебель. Куновски окидывает Виссе искоса взглядом и со вздохом отвечает:

— У нас еще множество дел! Наш приказ о выступлении еще не подписан! — саркастически добавляет он. Виссе дает каждому по упаковке кекса.

— Я приказал разделить неприкосновенный запас! Если нам больше никогда не удастся побывать здесь, то можете взглянуть и под это. — Он слегка приподнимает одну из балок перекрытия бункера, под ней в земляной насыпи отверстие. — Может быть, я позабуду там что-нибудь для вас!

Все приближается к концу, медленно и мучительно. Воздух наполнен влажным, пробирающим до костей холодом, который постепенно пробирается под одежду к телу, так что человек весь дрожит и его зубы стучат от стужи.

«Мысли скользят. Впечатления складываются по значению, а не по времени. Русские безобидны. Небольшие неудобства даже интересны. Вот холод и голод — они ужасны. Голод.

Лежишь ли, стоишь или ходишь, пустой желудок болит. Ходить и двигаться вообще не следует, потому что чувствуешь при этом, как с каждым шагом из тела утекают силы. Только одна лишь мысль о еде или вид жующего рта вызывают резкие жгучие судороги. Это слабость. Непрерывное состояние тупой боли в голове и чувства дурноты. Движения рук, словно ты плывешь. Ноги не поднимаются от земли, и при каждом необдуманном шаге теряешь равновесие.

Эти неуверенные шаги изо дня в день, и удивление тому, что все еще продолжается и даже есть светлые моменты, когда реагируешь энергично и вообще не обращаешь внимания на тупую головную боль. Но ты чувствуешь, как желудочный сок истончает собственное тело, растворяет его и уничтожает. Самое ужасное то, что день и ночь и в любом положении желудок давит, словно огромный камень в животе».

Они договорились, точно по часам, через каждые полчаса класть в рот по кексу, чтобы таким образом дожить до полудня. Виссе даже удается жевать каждый кусочек в течение получаса. Он медленно растапливает полузамерзшие кексы во рту, чтобы как можно дольше держать на языке полурастворившуюся кашицу.

Кремер придерживается другой тактики. Он непрерывно двигает пустым ртом и делает жевательные и глотательные движения, пока не настанет очередь следующего кекса.

— Самое умное было бы удрать отсюда сразу! — говорит Виссе. — Но вот так удирать тайком и исподтишка! — Он качает головой. — Мне следовало бы явиться к Петерсу и Гольцу и сказать им в лицо: «Все бессмысленно, поэтому я выхожу из игры и попытаюсь пробиться, пока еще есть шанс!»

Куновски недолго смотрит прямо и тупо перед собой, думает о чем-то, резко и отрицательно качает головой.

— Все, хватит! Я больше не участвую во всем этом!

Куновски поворачивается кругом, осматривается и ищет, в каком направлении уйти.

— Ты что, теперь собираешься к русским или тебе пустить пулю в лоб? — спрашивает Кремер, чтобы снова привести его в чувство.

Куновски поворачивает назад голову, смотрит на капитана и Кремера и говорит:

— Я как раз думаю о доме, о жене и детях! — И он плачет, как ребенок.

Узкой полосой, через дорогу, пересекающую его, из тумана появляется Татарский вал. Там, на протяжении пятисот метров, стоит одно орудие и находится бункер отряда. Разбитые тени огородных пугал, появляющиеся из тумана. Это унтер-офицер и пять солдат отряда. Все берут оружие на изготовку. Это его люди, они ужасно рады тому, что капитан, Куновски и Кремер снова вернулись к ним. Он принимает стойку.

— Унтер-офицер Кёфлер с пятью солдатами в разведывательном патруле! Мы обходим местность, чтобы Иваны не застали нас врасплох! Умерли семь человек. Мы последние шестеро, которые еще могут вставать на ноги! В бункерах просто невыносимо! Если оставаться там, то мы тоже на ноги не поднимемся!

В бункерах царит медленное умирание, голод. Солдаты с обморожениями и ранениями разлагаются живьем. Грязь, смрад, вши, лохмотья, и они лежат среди всего этого. Пайки семерых умерших делятся между живыми, а пятеро отказываются от своего пайка. Они лежат с закрытыми глазами и уже не хотят ничего, только чтобы их оставили в покое. Пайки у них быстро утаскивают те, кто лежит рядом. Некоторые смотрят перед собой широко открытыми глазами, неподвижно уставившись в потолок. Они исчерпали все свои силы, ждут только того, чтобы из них капля по капле ушла жизнь.

Проглотив свой паек, трое поднимаются, и еще раз берутся за свои карабины и ручные гранаты.

Из трех дивизий (или их остатков) с пулеметным батальоном не прибыло ни одного человека. Последним непреодолимым бастионом на Татарском валу перед алькасаром, который должен быть сооружен за ним, являются, таким образом: капитан Виссе, обер-вахмистр Куновски, унтер-офицер Кремер, унтер-офицер отряда, который прочесывает местность вместе с восемью солдатами, и передовой наблюдатель минометной батареи, вахмистр Рашке, который вместе с двумя телефонистами, рядом с пропускным пунктом в валу, где дорога пересекает его, занимает блиндаж и готовит его к обороне.

За Татарским валом взлетно-посадочная полоса во мрак и туман и больше никуда: разносится гул моторов, звук катящихся танков и лязг гусениц.

— Может быть, это наши подходящие войска, господин капитан, или уже Иваны! — считает Рашке. — Потому что штабы, обозы, санитарные колонны и ребята из продовольственной и управленческой службы давно уже прошли!

— Откуда тогда боевые части возьмут подвижные составы? — спрашивает Куновски. — Машины и горючее есть только у тех, кто удирает.

— А если это первые части авангарда армии, которая должна нас деблокировать? — спрашивает первый телефонист с лихорадочно блестящими глазами.

— Дурак! — ругается Куновски.

— Я этого не слышал! — строго говорит Рашке. — Я на своих людей могу накричать и сам, когда будет нужно!

Рашке среднего роста, коренастый, его лицо строго и энергично, но какое-то правильное и пустое, как знаковая таблица, копия человеческого лица.

— А вы увидите, они еще придут! — говорит суеверно телефонист, и Рашке вдруг страшно спешит пролезть через лаз в насыпи, чтобы посмотреть, что случилось на дороге.

Виссе, Куновски и Кремер следуют за ним. Это всего лишь отдельные машины, которые катят в направлении Сталинграда. А за ними в Питомнике и Гумраке, — целый нескончаемый поток раненых, больных и отбившихся от своих частей солдат. Вот уже несколько дней поток бегущих не ослабевает и переливается через холм в город. Все, что имеет колеса и может передвигаться, санки, которые могут ехать, или ноги, которые еще в состоянии двигаться, — все устремилось в Сталинград.

А вдоль дороги грузовики и тягачи, которые остались после аварий или без горючего. Один за другим, покрытые брезентовым верхом, стоят три грузовика, битком набитые ранеными, которых бросили здесь, в этих машинах. В них уже никто не шевелится. Большинство раненых, наверное, уже умерли и замерзли, как бревна. Из тумана пулеметный огонь и треск винтовочных выстрелов. Где-то еще обороняется какой-то отряд. Из тумана взвывают танковые снаряды и взрываются на холмах за валом. И, оставив шум боя за собой, словно кулису, они идут колонной, примерно сто пятьдесят человек. Впереди идет человек с бородой.