Александр Гейман - Чудо-моргушник в Некитае

• Название: Чудо-моргушник в Некитае
• Автор: Александр Гейман
• Жанр: Научная Фантастика

---

И подобно спящему Родшиду, выколупывающему из своей промежности фальшивую золотую монету или Рогфейеру с говенной бумажкой в руке, аббат Крюшон застыл изваянием горестного потрясения посреди всеобщего хора веселых поздравлений.

Стоящие близ аббата мало-помалу тоже разглядели то, на что показывал А Синь и что повергло неустрашимого аббата в такое остолбенение. Лица их вытянулись, выказывая разочарование, а рты закрылись - все начали, скривившись, похмыкивать и пятиться прочь.

Еще сулили аббату первое место в книге рекордов Гиннеса, ещё спорили, кто кого - аббат или буйвол, ещё звучал гвалт восхищенных и завистливых голосов. Но уже смолкал он; уже хмурилось утро и веяло ледяное дыхание мирового трагизма. Мало-помалу шепот бежал по галдящим рядам, и стихали они, и скорбное молчание воцарялось в толпе, и сознание каждого достигала весть о непоправимом.

Действительно, тело аббата в результате победоносной схватки украсил непостижимый член, действительно, превосходил он все мыслимое и вообразимое - ничего не скажешь, царь-член, всем членам член. Но вот вторая часть мужского отличия - яйца - напрочь отсутствовала между ног аббата. Откусила их подлая акула-крокодил. Как бритвой срезала!

Яйца-яйца! Как несправедлива к вам жизнь, людская молва и женская ласка! Вот член - как его балуют, как любят, как нежат женские ручки! Сколько ласковых слов, сколько жарких поцелуев осыпает этот отличительный признак мужчины. И по заслугам, спору нет, ибо кто же, как не член, достоин всего этого? А яйца? Разве их умеют так ценить? Отнюдь - плохое отношение к яйцам, бранят их, "да зачем вы только взялись на нашу голову, окаянные? опять я подзалетела!" - выговаривает им слабый пол. Плохое, правду сказать, отношение у женщин к яйцам! А ведь яйца - это неотъемлемая часть мужчины, неразрывное единство образуют они со членом, надо же понимать это, голубушки вы мои! Вот аббат Крюшон - член хоть куда, царь член, о таком всякий мечтает/каждому бы такой/никто не откажется, - а нет яиц, так и члена все равно что нет. Считайте, пол-аббата осталось или того меньше. А эти девяносто сантиметров - с них ведь чай не пить, кому они нужны, без яиц-то, вокруг шеи их, что ли, обматывать вместо шарфа?

Подобные мысли наконец овладели всей собравшейся у пруда толпой. Не глядя в глаза Крюшону удалилась прочь императрица под руку с Ахмедом, высоко подняв голову; ушел император; ушли друзья Крюшона, иностранные послы, горожане, А Синь - все миновали аббата как пустое место. Вскоре он в полном одиночестве остался на берегу пруда - один-на-один с другом своим последним, свисающим из откинутой руки. Но никому уже не был нужен ни этот друг, ни сгинувшие яйца, ни сам аббат. Вот что натворила подлая акула-крокодил!

Берегитесь акул, мужики! Особенно с черной повязкой на глазу страшный это хищник.

Результатом сумасшедшей ночи, столь преобразившей телесное естество аббата, явились некоторые перемены в жизни столицы. Уже на следующий день к дому А Синя подали коляску, в которую были запряжены сразу три рикши: двое изо всех сил подделывались под Пфлюгена и Тапкина, а третьим был Синь Синь, водовоз-вышибала.

Ничего странного в этом не было. Ведь план Тапкина и Пфлюгена все-таки провалился. Правда, аббат лишился яиц, как то и замышляли послы, однако не Синь Синь отпнул их аббату. Да и как он мог теперь это сделать? Яйца-то были то ли на дне пруда, то ли в желудке у водяного дракона. Так чем же теперь мог угрожать водовоз аббату? Неуязвим он стал для громилы, вот так-то! И получилось, что несмотря на мнимый успех посольской интриги аббат все ж таки взял верх и с честью вышел из ниспосланных ему испытаний. Да ведь и с какой честью - ровно девяноста два сантиметра, если её не очень растягивать. Как ни крути, а это все равно рекорд. Так что безропотно катили все трое аббата - и вновь ко дворцу.

А там аббата ждал самый участливый прием. И опять-таки ничего удивительного. Действительно, из-за первоначального шока все покинули аббата в гефсиманском одиночестве у пруда - но спустя время все так же дружно опомнились. Ну да, яиц-то аббат лишился, но член! Все-таки девяносто сантиметров (если не очень растягивать) - не при каждом дворе, хоть в седой древности, хоть нынче водились такие чудеса, было что оценить в аббате. И потом - аббат, как-никак, оставался соотечественником святого графа Артуа, - святого, чья просветленность единственно спасала прогнившую Европу в глазах культурной передовой Азии.

Так что все не только осталось по-прежнему, но аббат даже упрочил свое положение. Он сиял как звезда, не замечая придорожную пыль вроде каких-то тапкиных и пфлюгенов. Единственным изменением было то, что это сияние не падало более на ранее дружественную Италию в лице де Перастини. Причиной того были, однако, не какие-либо раздоры между друзьями, а физическое недомогание итальянца: он с той памятной ночи по неизвестной причине стал испражняться исключительно когтями.

А как такое может быть? - усомнится иной читатель. Ест пиццу и макароны, а испражняется когтями? Как это так? Да так, друзья мои, что весьма и весьма болезненно - иной раз в кровь раздирали проход несчастного итальянца эти проклятые когти (особенно когти муравьеда и крокодила). Так что де Перастини лежал дома пластом и не мог сочувстовать горю обожаемого аббата. Что же до причин его болезни, то Бог весть каковы они. Удивительного, во всяком случае здесь опять же нет. Ну-ка, вспомните-ка где расположен Некитай? Верно, это почти что предместье Шамбалы. А что такое чудеса для Шамбалы? Семечки, рутиннная повседневность, можно сказать придорожный чертополох на пути к горним прозрениям высших истин. Так что же странного, что неопытный путник де Перастини зацепил-таки пару колючек на своем восхождении к небесным высотам? Ничего ровным счетом - ещё и не такое бывает (я вот, например, каждое утро добрые полчаса провожу в единоборстве с унитазом - а ведь я во-он на каком отдалении - и все равно Шамбала сказывается. Хрен ли удивляться - дыхание горних высот, оно везде достанет!).

Еще же одним новообразованием в жизни Некитая стало то, что кроткий аббат взялся укрощать дикий нрав громилы Синь Синя. Он освободил его от выездки; ездить тройкой, рек аббат, это обычай одной варварской страны, не то Польши, не то Исландии, а для Некитая упряжки в два рикши вполне достаточно. Так что теперь аббат с утра проводил время на заднем дворе трактира "Клешня", где он пытался обуздать кровожадность вышибалы. Крюшон хотел помирить его с иностранцами Тапкиным и Пфлюгеном, вы ведь помните, как осерчал на них Синь Синь, когда сунулся в комнату аббата и едва не попал в крокодилью пасть. Теперь же аббат Крюшон пытался привить водовозу науку христианской кротости и всепрощения.

- Дружок, - ласково увещевал аббат, - нельзя быть таким злобивцем, надо прощать ближнего своего. Тебя ударят по правой щеке, а ты левую подставь. Господь нас так учил!

- Дык это, - чесал в затылке Синь Синь, - меня ведь трактирщик уволит тогда. Как же я вышибалой-то буду стоять, ежели щеки подставлять стану?

- А ты не гневайся, - наставлял аббат, - вышиби кого-ни-то из кабака да и прости его.

- Дык я-то прощу, а меня бы кто простил, - отвечал водовоз. - Народ такой - с ними покруче надо.

- Ах, ах, - вздыхал Крюшон. - Какой ты неподатливый... Тебе надо научиться разряжать свою ярость. Пойдем-ка на задний двор.

Все четверо, включая послов, выходили из кабака. Аббат спрашивал:

- Голубчик, ты видишь те деревянные воротца, на одних написано "Тапкин", а на других рядом "Пфлюген"?

- Ага, сам писал, - отвечал громила.

- А кто там нарисован?

- Дык на одних воротах этот козел Тапкин, а на других - этот падла Пфлюген.

- Господа, - просил послов аббат Крюшон, - встаньте-ка у этих щитов вот так. Ну, как, дружок - ты все ещё сердишься на этих двух добрых людей, Тапкина и Пфлюгена? Поди, головы готов им своротить?

- Это можно, - соглашался верзила.

- Ай, ай, - снова вздыхал аббат. - Ну, так поди и вымести свой гнев на этих чучелах, - просил он, кротко склонив голову набок.

Синь Синь со зверским лицом мчался к щитам и разносил их в щепу. Щепа летела на бледных послов, однако они героически оставались на своих местах.

- Ну что, голубчик? - остыл? - спрашивал аббат.

- Чего остывать-то, - ухмылялся громила. - Чай, не мороз.

- Какой же ты, братец, злобивец, - сокрушался аббат. - Надо прощать, прощать... За что же ты яришься на этих добрых христиан?

- Дак они, падлы, - объяснял водовоз, - обещали пивом поить дак ни хрена че-то не поят нынче.

- Ах, ах, - снова сокрушался Крюшон, - как же это они... А ты с ними по-хорошему - может, они и сами нальют тебе кружечку-другую. А, сэр Тапкин, как - нальете? Идите-ка, дети мои, - напутствовал аббат паству, - идите в харчевню да угостите этого водовоза пивком.

- По четыре с каждого! - бухал Синь Синь.

- Да не сердите вы его, - увещевал аббат своих подопечных. - Вы же видите, какой он яросердый. Вы с ним помягче - соглашайтесь во всем, ублажайте... Может, он музыку любит - ну, спойте ему что-нибудь, сыграйте... Вы ведь, герр Пфлюген, на гармошке губной играете, верно?