Олесь Гончар - Твоя заря

• Название: Твоя заря
• Автор: Олесь Гончар
• Жанр: Советская классическая проза

---

Потом появился в Терновщине тракторист из соседнего села Микола Винник, доводившийся дальним родичем нашим терновщанским Винникам, и совсем незадолго до войны Ялосоветка с Миколой поженились, стали жить в старой хате Заболотных, пока себе построят новую. Однако новую так и не успели построить - началась война.

Микола ушел на фронт в первые же дни, и след его с тех пор затерялся,потянулись для Ялосовотки годы почти вдовьи. Кто-то будто бы видел ее мужа взрывом снаряда на куски разорванного на днепровском мосту, считалось, нет Миколы, но после освобождения Терновщины он вдруг приковылял к Ялосоветке из госпиталя и, недели не посидев дома, пошел работать в мастерские озерянской МТС...

С Заболотным мы встретились в нашей Терновщине уже после войны, когда прибыли узнать, кто же здесь после всего остался... Сколько людей не вернулось, о скольких из наших ровесников мы теперь только и слышали от родных:

нет, нет, нет. Двое из Кирилловых братьев тоже пали в боях, имена их, как и многих других погибших терновщан, появятся со временем на обелиске в центре села, а ещо многих сгноили за проволокой в первую же военную осень, когда десятки их, необстрелянных, только что мобилизованных, попали в огромное окружение, а из окруженческих болот - за колючее лагерное ограждение, в залитые дождями соколянские каньоны. Из девушек терновщанских, которых несколькими наборами брали в Германию, одной из первых вернулась оттуда наша школьная подруга Катря Копайгора, у нее, как и прежде, решительной и языкастой, дома сразу же возник конфликт с Миной Омельковичем,- он все докапывался, есть ли у Катри выжженный номер на руке, а если нет, то чем она докажет, что действительно была в рейхе среди каторжанок?.. Сам Мина Омелькович, пробыв несколько месяцев в Соколянах за проволокой, вернулся в Терновщину беззубый и полуслепой, в его характере произошли ощутимые перемены, иногда на лице возникала даже задумчивость, и когда мы с Кириллом встретили его случайно на майдане, он, будто нс очень и удивился нашему приезду, только бросил загадочно:

- Не так оно все просто, хлопцы, в жизни...

Заболотный застал Ялосоветку в родной хате, на страже отчего гнезда. Хотя к тому времени дипломатская дорога для Заболотного уже была определена, но домой он прибыл еще в форме летчика, и это для сестры стало самым большим подарком и гордостью, потому что именно таким ждала она, да что она - ждала вся Терновщина своего прославленного сокола! Единственное, о чем жалела Ялосоветка,- что Микола не мог его увидеть, МТС как раз послала его в командировку, добывать запчасти...

- Потому что приходится по винтику собирать трактор для Терновщины,- с веселыми слезами на глазах рассказывала брату Ялосоветка.- Да и мы с тобой могли разминуться, я же сейчас на ферме, на работе постоянной, не каждый день удается и домой вырваться. Иногда и ночую в тамбуре или в красном уголке - у нас там тепло... А здесь у меня квартирантка теперь есть, ты должен бы, Кирик, ее знать,- и она повела на брата лукавым, многозначительным взглядом.

Оказывается, квартирует у Ялосоветки молодая учительница, которую недавно направили в Терновщину возрождать распуганную войной школу. А перед тем как прибыть сюда на учительствование, девушка эта какое-то время работала в Козельске вольнонаемной в госпитале - рядовой санитаркой, да еще и донором была, кровь сдавала для раненых бойцов. Но госпиталь давно уехал, так куда же ей? Выбрала Терновщину... Вот что услышали мы от Ялосоветки о ее квартирантке. А родом новоприбывшая где-то из-за Днепра, с Узловой, и когда Ялосоветка это сказала, я заметил, как Заболотный вдруг побледнел:

- И зовут ее Соней? - спросил он, еще пуще бледнея.

- София Ивановна, ты угадал,- сестра улыбнулась.

- Где она?

- Пошла за соломой в поле, ты же знаешь, какое у нас топливо... От самой Романовщины носим... А я еще с носилками не совладаю. Недавно меня глиной привалило, до сих пор не оправилась,- Ялосоветка и это сказала почти весело.

Решено было идти на поиски и - немедленно! Ялосоветка не сдержала улыбки, наблюдая, как брат наспех охорашивается, ремень на шинели поправляет, чтоб ни складки лишней...

Вот так мы тогда и оказались с Кириллом в нашей степи за селом. Осень была, сеялась изморось, галки играли в полях предвечерних, в тех самых, где мы некогда знали эру пастушью, где лежал теперь серый, неприютный простор.

Ничего не было мрачнее тех послевоенных задичавших степей, когда железо войны, искореженное, обгоревшее, торчало в бурьянах, и окопы еще не всюду в полях были засыпаны, и, прибитые дождями, едва мрели тут и там темные дредноуты скирд, точно затопленные корабли в осенних туманах.

Колючий терновник темнел в том овраге, где перед войной можно было еще найти среди пней полуобрушенный колодец, кучу самана, поросшего бурьяном, где и тогда нас встречал обгрызенный скотом терпкий-претерпкий терн, который, неведомо откуда взявшись, разросся и до поздней осени висел на колючках синим дождем... Конечно же, это была Романовщипа, тот пригорок и та самая ложбина, что как бы даже уменьшились, задичавлонные, их, казалось, ничто уже и не достигает, кроме терновников да туманов, хотя, правда, и раньше туман здесь изредка стлался понизу,- даже летом, бывало, по ночам серебрится при луне вокруг Романового сада.

Итак, идем мы с Кириллом той степью, где чьи-то страсти бродили задолго до нас, где другие, встречаясь под звездами, смеялись, ревновали, любили, где Романова пчела когда-то гудела и цвела рожь, расцвеченная васильками да вьюнком, где каждую зиму, утопая в снегах, с зажженной звездой вверху, несли мы людям сквозь голубую ночь свою радость в колядках... Сейчас здесь вечереет, моросит, и за плечами у нас фронты, шинели, тяжелые от дождя, и сколько же нас сюда не вернулось,- пустынно в поле, нигде ни души, даже ни одного зайца не вспугнули, не выскочил куцый из кустов перекати-поля.

Тоска!

Но вот, отделясь от далекой скирды, ползет нам навстречу темная какая-то куча, ползет соломенный танк!..

Вязанка почерневшей от дождей соломы, точно сама собою, без никого, ежась горою, медленно движется сквозь ранний сумрак в сторону села. Того, кто несет, совсем не видно, его с головой накрыла соломенная трухлявая копна, она продвигается по стежке в самом деле словно без посторонних усилий, лишь догадываться можно, что там, внизу, под шатром взлохмаченной соломы, есть же все-таки кто-то!

Маленький кто-то, до невероятности уменьшенный, едва не до земли придавленный осенней этой тяжестью, упрямо шествует по стежке в солдатских, облепленных грязищей кирзаках... Уступая дорогу, мы позволяем себе неудачную, как теперь ясно, шутку:

- Стой, кто идет?

И тогда из-под вязанки поднялось к нам, открылось измятое, точно столетнее лицо, с огромными страдальческими глазами, которые, однако, были - молоды! Так измученно и смущенно смотрели они на нас, светом струились из гнилой соломы, открыто и жалобно сияли Заболотному двумя небесно-синими измаявшимися сияниями...

- Софийка!!

- Все же признал...

И горькая усмешка тронула ее уста, болезненно искривила все лицо, на мгновение совсем состарив его.

Такой тогда предстала пред нами Софийка... Не до того было, чтобы выяснять на этой стожке отношения.

- А ну-ка, позволь!

Заболотный первым делом высвободил Софийку из-под вязанки, отстранил ее резко, почти сердито, а сам, наклонившись, велел мне поддать, и уже мокрая темная копна очутилась у него на плечах.

Так с той копной на своих золотых майорских погонах и промаршировал через всю слободу, через балку к родительской хате в глинищах.

Всю ночь просидели мы тогда втроем за разговором.

Осенняя непогодь за окном шумела вербами, дождь стекал по стеклам, и голос Софийкин тоже как будто стекал, тихо, горестно... Мать умерла. Отец так и не вернулся, и никаких вестей о нем, хотя куда уже не подавала запросы, даже в министерство железных дорог... Брат устроился работать на Узловой, а Софийке, после того как госпиталь уехал, предложили школу, и вот она здесь...

- Говорят, ты и донором была? - спрашивал ее Заболотный.

- А что такого? Другие же были... В госпитале ко мне относились хорошо. Один офицер, когда выписывался, даже сватался.- Ее улыбка при этом вышла совсем горькой, некрасивой.

Софийка держалась перед Заболотным, как перед человеком почти посторонним, ощущалось, что она не боится выставить себя перед ним в невыгодном свете, верно, считая, что ее уже нет для него, и того, что между ними было, тоже не существует, и никогда его не вернуть. Видно, что она еще и сейчас тяжело переживает потерю матери, не удается ей справиться и со своим теперешним одиночеством, единственная ее отрада - когда Ялосоветка дома, но это же не каждый день бывает, вот и сегодня осталась ночевать на ферме, потому что надо... Да и ходить оттуда ночью далеко, особенно когда такая грязища, а у Ялосоветки до сих пор нога болит после того случая в глинищах.