Збигнев Сафьян - До последней крови

• Название: До последней крови
• Автор: Збигнев Сафьян
• Издательство: Военное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-203-00203-7

В повести говорится об острой политической борьбе между польскими патриотами, с одной стороны, и лондонским эмигрантским правительством — с другой.

Автор с любовью показывает самоотверженную работу польских коммунистов по созданию новой Польши и ее армии.

Предназначается для широкого круга читателей.

---

Я кивнул.

— Его участие в шпионских махинациях психологически неправдоподобно.

— Психологически, — повторил 3. — А почему же Рашеньский хотел поговорить с вами? Значит, ему была нужна встреча в гостинице «Гранд»?

— Думаете, интервью с несколькими коммунистами из Куйбышева напечатала бы лондонская пресса? — Я передернул плечами. — Наверное, хотел выработать свой собственный взгляд. Писал о нас, о Советском Союзе доброжелательно и смело, конечно в соответствии с лондонскими отношениями.

3. строго посмотрел на меня.

— А если этим он прикрывал свои истинные действия?

— Не верю, — возразил я. — Это было бы невыгодно его хозяевам. Заметки Рашеньского подтверждают его честность.

3. как будто немного смягчился.

— Никогда не известно, где кроется провокация. Я лично подозрителен, никому не верю. Вам — тоже, — слегка улыбнулся 3. — Почему вы защищаете Рашеньского?

— Он нам нужен. Если хотите сгруппировать вокруг себя честных патриотов, такие, как он, сыграют огромную роль. Я уверен, что против Рашеньского имела место провокация людей из посольства…

— Да, да, возможно. Тот, кто нас информировал… — Резко оборвав фразу, 3. посмотрел на меня, и я понял, что он сказал то, что хотел сказать. (Я испугался, вдруг подумав: «Подозревает и меня…»)

— Вы когда-нибудь разговаривали с Пивским? — спросил он неожиданно.

— Нет, никогда.

— А с Рашеньским — один на один?

— Тоже нет.

— Вспомните, может, случалось?

— Никогда.

— Нужно, — сказал полковник, как бы забыв о своих вопросах и моих ответах, — вести себя осторожно. Очень осторожно. Вы должны это сейчас понимать. Провокация возможна везде, враг хитер и коварен.

— Компрометация Рашеньского не нам была нужна, — сказал я.

— Да, да, — подтвердил он, видимо без желания. — Не нам. Но провокация может быть многоэтапной, сложной. — 3. раскинул руки, и показался мне похожим на большого паука, растягивающего невидимую сеть. — Нельзя недооценивать врага. — И вдруг изменил тему разговора. — Знаете поручника Радвана? — спросил он совсем другим тоном.

— Знаю, кто это такой.

— У него ничего общего с делом Рашеньского. — Полковник посмотрел на меня, ожидая, что я начну говорить на эту тему.

— Установлено, — сказал я, — он информировал посольство о нашей среде.

Полковник 3. постучал пальцем о поверхность стола, на котором лежал только чистый лист бумаги.

— Неправда. Можете использовать мою дружескую информацию. — Он подчеркнул слово «дружескую». — Возможно, вам пригодится. Радван не был замешан в подобном свинстве.

Хотелось спросить: «Откуда вы знаете?», но не хватило смелости.

— Пивский… — начал я.

— Это совсем другое дело, — прервал меня полковник. — Не следует его ворошить.

— Кто в таком случае, — не выдержал я, — передал Павлику вымыслы о Радване?

Полковник усмехнулся.

— А кто такой Павлик?

Я понял — серьезный разговор закончен.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал 3. — Временами неверные сведения тоже бывают полезны. Значит, исполняют какую-то роль. Не вас мне убеждать. — Полковник поднялся с кресла. — Будьте осторожны. На вас лежит огромная ответственность.

Я долго не мог уснуть. Почему 3. добивался разговора со мной? Чтобы информировать о невиновности Радвана? Зачем мне эти сведения? Предупредить, чтобы не интересовался Пивским? Или предостеречь от возможности провокации? Какой? Заснул только под утро и проснулся с чувством мучительного страха; в комнате было совершенно темно, знал, что темно, и боялся открыть глаза. А ведь предстоял интересный день, один из тех, которые уже не были напрасными…

* * *

Не привык еще к самостоятельному передвижению, чувствовал неуверенность, переступал с ноги на ногу осторожно, а все, что видел, ему казалось, видит впервые: небо, солнце, серые громадные здания, толпы на улицах. Москва была весенней и спокойной; война стала повседневностью, люди привыкли к постоянной тревоге за своих близких, к ежедневной заботе о том, что положить в кастрюлю, к бесконечным ожиданиям. Фронт уже был далеко от Москвы, изменился тон информационных сообщений Верховного Командования, победа казалась все ближе и ближе, хотя люди боялись надеяться на нее наверняка. Будет ли когда-нибудь конец этой проклятой, долгой войне?!

Вихерский посмотрел на Радвана, который чуть-чуть ускорил шаг, забыв, видимо, о том, что ему запрещены резкие движения, и усмехнулся.

— Возвращаешься к жизни, Стефан. — И тут же добавил: — Жалеешь?

Радван не ответил. Он чувствовал себя как бы проснувшимся после длительного сна и разглядывавшим несколько изменившийся за это время мир. Делал осторожные шаги, не будучи уверенным, что все происходит не во сне и не наделал ли он ошибок, о чем будет жалеть, когда проснется.

Мысли о происходившем с ним в последние несколько месяцев физически его изнуряли. Помнил свою комнату в Куйбышеве, пистолет, лежащий на столе возле бутылки коньяка. «Значит, не застрелился, не хватило смелости». Такой была первая мысль, когда он действительно очнулся, ибо, как утверждали, просыпался Радван много раз, но оставался в беспамятстве. Постепенно он узнавал, что с ним случилось, и старался сопоставлять сведения, полученные от врачей и сестер, со смутными видениями, возникающими в снах, в которых, как оказалось, всегда были обрывки действительности, как бы образы, высветленные яркой вспышкой в доли секунды. Помнил склонившееся над ним лицо Высоконьского, искривленное и уплывшее через мгновение, как шар, наполненный воздухом. Был ли это Высоконьский? Да, он навестил его еще в куйбышевском госпитале. Надежд не было почти никаких. Острое воспаление оболочки мозга (менингит) — этот диагноз, как потом оказалось, в Москве был подвергнут сомнениям. Подозревали также рак; лечение началось с опозданием потому, что он лежал дома без сознания два дня, пока его не обнаружил высланный атташатом поручник Данецкий. Да, два дня никто им не интересовался. «Могло закончиться намного хуже», — сказал потом врач. Из Куйбышева, еще в бессознательном состоянии, его перевезли в Москву. «Профессор Д. лично заинтересовался вами. В Куйбышеве таких возможностей не было». Кто это сделал? Наверняка не посольство. Прямо Вихерского он об этом не спросил, но когда капитан навестил его в госпитале, тот уже обо всем был информирован. Откуда он узнал?

— Кто тебе про меня говорил?

— Ты сам мне написал.

Очнулся, увидел за окном деревья, покрытые снегом, и сначала появилась мысль о несовершенном самоубийстве, потом об Ане, а затем о Вихерском. Нет, Аня не навещала его в госпитале, но он ее видел. Эти видения из снов он помнил лучше всего. Аня, ухватив его за руки, вела любимыми тропинками на берег Волги. Зима все продолжалась, но снег был теплым, и они, погрузившись в него, лежали, как на пуховых перинах. Снег был успокаивающим и приятным, а далеко за Волгой виднелись Львовские возвышенности, Высокий Дворец, улицы Пясковая, Вороновская… Помнил, как появился Пивский, да, узнал Пивского и тогда выстрелил, а Аня начала кричать… Видимо, в этом был какой-то момент действительности, потому что лицо и массивная фигура профессора Д. чем-то напоминали ему Пивского. Профессор Д., рассказывала потом сестра Нина, приходил ежедневно, садился возле кровати Радвана, вслушивался в его бормотание, наблюдал за беспокойными движениями рук.

— Что было со мной? — спросил он профессора, когда уже смог сидеть на кровати, даже начал читать.

Профессор усмехнулся.

— Иногда, — сказал, — точные диагнозы бывают ошибочными. Было также воспаление оболочки мозга. — Подчеркнул слово «также». — А причины… Причины, молодой человек, могли появиться в вашей психике, в переживаниях. Сперва я подозревал рак, а потом вы меня действительно заинтересовали. Что с вами было?

Радван помедлил с ответом.

— Невозможность принятия решения, — сказал он наконец. — Невозможность настолько болезненная и полная, что следовало либо застрелиться, либо… Не знаю, понимаете ли вы мое состояние, профессор.

— Понимаю. — Профессор кивнул. — Но, к сожалению, никто за нас решения не примет.

Когда Радван полностью пришел в себя, он написал Вихерскому по адресу, полученному от него в Красноводске. Было ли это принятием решения?

— Должен был, — сказал он быстро приехавшему Вихерскому, — выстрелить себе в висок. Это соответствовало бы закону чести и прожитому времени.

— Это было бы обыкновенным трусливым бегством, — сказал Вихерский.

— Я ведь сбежал, хотя и бессознательно, подумай! — вскрикнул вдруг Радван. — Разве я имел основание распоряжаться собою? Какое у меня было право?

— Думать…

— Почему я, Стефан Радван, должен считать себя более мудрым, чем Сикорский, Андерс или даже Высоконьский?.. Они больше знают, имеют больше оснований… Не понимаю, кто прав: ты, коммунисты или Высоконьский…