Збигнев Сафьян - До последней крови

• Название: До последней крови
• Автор: Збигнев Сафьян
• Издательство: Военное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-203-00203-7

В повести говорится об острой политической борьбе между польскими патриотами, с одной стороны, и лондонским эмигрантским правительством — с другой.

Автор с любовью показывает самоотверженную работу польских коммунистов по созданию новой Польши и ее армии.

Предназначается для широкого круга читателей.

---

— Не люблю я эту забегаловку. И был-то здесь всего раз и с удовольствием никогда бы сюда не приходил. Непонятно, зачем было предлагать встретиться здесь. Кому нужна эта демонстрация?

— Нейтральная земля, — рассмеялся Рашеньский.

— А не будет у вас из-за этого неприятностей?

— У меня и без того их всегда достаточно.

— Мы читали, — сказала Ванда, — ваши репортажи из России. Написаны честно. В ваших статьях о польско-советских отношениях было также много правильных идей.

— Спасибо. Редко доводится слышать похвалу, а если и случается такое, то это меня больше всего и беспокоит. Могу, впрочем, ответить вам тем же — читал все номера «Новых горизонтов» и поэтому просил встретиться с вами. Там столько идей, от которых голова может пойти кругом. Вы понимаете, что значит перечеркнуть пятьсот лет истории Польши? — Он обращался к Ванде. — Я пытался представить себе Польшу, простирающуюся, скажем, от Щецина до Буга. Согласятся ли с этим поляки, разве можно сделать такой поворот в психологии людей?

— Но он необходим, — сказал Тадеуш.

— Я знаю: мы не можем воевать на два фронта, соглашение с Россией нам необходимо, твердо держаться Рижского договора — явная чепуха, но не слишком ли далеко вы заходите? Как вы представляете себе Польшу, каковы ваши концепции?

— Мы стоим за демократическую Польшу, — вмешалась Ванда, — которая сама решает свою судьбу, за проведение необходимых реформ…

— Это все одни лишь слова, — прервал ее Рашеньский. — А вы скажите тем людям, что в армии, тем, с Волыни, Подолии, Вильно, что они не смогут вернуться к себе домой…

— Надо иметь мужество сказать об этом, — заявила Ванда, — они должны понять. Нет счастья в доме, построенном на чужой земле.

— А мы и не говорим, что это легко, — добавил Тадеуш.

Рашеньский глядел на них с огромным напряжением. Официант наполнил рюмки.

— Не исключено, — буркнул журналист, — что я сижу с министрами будущей Польши.

— Все шутите, — улыбнулся Тадеуш.

— Как вы оцениваете нынешний тупик в польско-советских отношениях?

Ванда пожала плечами.

— Ваше правительство оказалось неспособным реализовать договор. Уход армии — это несчастье для всех оставшихся здесь поляков.

— Тогда кто? — спросил Рашеньский. Наступила тишина.

— Ну кто же тогда возьмет на себя все это? — повторил он. — Вы считаете, что наступило ваше время. У вас достаточно смелости?

— Не только у нас. — Ванда повернулась в сторону Рашенъского. — Но и у таких, как вы, понимающих ситуацию.

— Не знаю, понимаю ли я, почему должно было так случиться, и мог бы я вам поверить.

— Необходимо самому во всем убедиться, — улыбнулась она.

— Естественно, потому что для вас история будет проще: Андерс предал…

— А разве не предал?! — возмутилась Ванда. — Не предал союзника, польские интересы, поляков в России?

— Вы все упрощаете.

— Иногда упрощаем сознательно, — подчеркнуто заявил Тадеуш. — Потому что мы хотим простой вещи: вернуться в Польшу, ведя совместную борьбу с врагом.

— И возродить Польшу Кривоустого? Не окажется ли Кривоустый под чужим началом?

— Эта боязнь, — произнесла Ванда, — является следствием давних предубеждений и комплексов. Кому нужен Кривоустый, лишенный силы, веры, свободы? Он не мог бы даже поднять меча.

— Комплексы имеются с обеих сторон.

— Вы, между прочим, уже писали об этом, — добавила Ванда, — и правильнее всего как раз о комплексах.

— Оставим их в покое, — сказал Рашеньский, — давайте поговорим о чем-нибудь конкретном. Представьте себе, что Красная Армия освобождает Польшу. Что в это время может произойти? Какие у вас шансы заручиться поддержкой в Польше?

— В Польше создана партия.

— Слышал. Но ведь у этой партии нет шансов взять власть в свои руки.

— Если она сплотит вокруг себя…

— Это все слова, пани Ванда. Как можно реализовать программу того, что вы называете далеко идущими демократическими переменами? Как вы себе представляете перенос Польши, именно перенос на несколько сот километров…

— А если это окажется единственной программой, позволяющей независимое существование страны?

— Значит, ситуация без альтернативы? Хотите поставить Польшу в такое положение, когда у власти будете только вы, и никто больше? Без согласия самого народа этого не удастся сделать.

— Мы не заглядываем так далеко.

— Теперь вы отступаете.

— Нет, стараюсь быть конкретной. Мы думаем о находящихся в России поляках и устранении всех преград в польско-советской дружбе.

— С этим можно согласиться, хотя требуются некоторые уточнения. Вы знаете, что я противник всякого рода анахронизмов в польском политическом мышлении. А какую модель строя вы имеете в виду?

— Советский Союз выступает против экспорта революции.

— Вы уверены, пани Ванда? Действительно, выступает против?

— Несомненно. Мы считаем, что народ сам решит…

— Это главный вопрос, но такие слова приобретают ценность лишь тогда, когда они не расходятся с делом. А если народ сам вас отвергнет?

— Не отвергнет.

— Вы чересчур самоуверенны.

— Да. Все решат несколько факторов: разочарование в правительстве периода санации и лондонском правительстве, обнищание народа, всеобщая жажда глубоких реформ, на которые не пойдет ни один Сикорский.

— Может, вы и правы.

— Поэтому оставайтесь с нами. — Это уже сказал Тадеуш.

— Нет, — ответил Рашеньский, — есть вещи, о которых нужно не только писать, но и подтверждать своим собственным поведением. Мне не хватает той уверенности, что присуща вам. А кроме того… я — за дружбу, но боюсь… боюсь, что вы позаимствуете в этой стране то, что труднее всего выдержать.

— А именно? — тихо спросил Тадеуш.

— Невозможность защиты своего собственного мнения и… — Рашеньский заколебался.

— Говорите до конца.

— Я сидел в лагере и видел осужденных, но не верил в их вину. Видел депортацию десятков тысяч…

— Вы сами писали…

— И буду писать, что нужно дружить, понимать Друг друга, а это нелегкое дело.

По пути в посольство Рашеньский чувствовал полную неудовлетворенность весьма дипломатической беседой, прошедшей слишком общо, как будто ему и им не хватило смелости затронуть самые важные вопросы. А какие самые важные?

Он прошел через ту самую, что и в предыдущий раз, большую комнату и постучал в дверь Евы Кашельской.

— И все-таки вы беседовали с ними, — сказала она. — Советник-посланник Сокольницкий уже знает об этом. Я думаю, что вы правильно сделаете, если сообщите ему суть данного разговора.

— Я даже опубликую его, — рассмеялся Рашеньский и тут же стал серьезным. — Если, конечно, напечатают.

— Да садитесь же! У меня к вам просьба, но это потом… Пришло письмо из Лондона, оно гонялось за вами по всему свету, а привез его связной из Янгиюля. — И подала ему конверт.

Рашеньский нетерпеливо разорвал его и быстро пробежал глазами первые строки. Лицо его вдруг посерело и изменилось неузнаваемо. Он бросил письмо на стол и отошел к окну. Ева испугалась, что Рашеньский сейчас упадет, потому что тот беспомощно шарил по стене руками и, наконец опершись о нее, ухватился за подоконник.

— Что случилось?! — воскликнула она. Он не ответил.

Ева быстро плеснула коньяку в стакан и подала Рашеньскому. Он залпом выпил.

— Спасибо, — прошептал в ответ. Взгляд его стал более осознанным. — Марта, моя невеста, — наконец произнес он, — погибла в Англии во время налета немецких самолетов.

Проговорив это, Рашеньский бросился к двери.

— Оставайтесь у меня, в таких случаях лучше…

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — сказал он, — со мной все в порядке. — И вышел.

Оставшись одна, Ева села за стол, минуту сидела неподвижно и вдруг рассмеялась. Правда, этот смех, прерываемый кашлем, посторонний наблюдатель свободно мог принять за плач.

Рашеньский пил, не понимая, что пьет. Старый официант принес ему еще сто граммов коньяка, постоял минуту, покачал головой, но не осмелился ничего сказать. Зал «Гранд-отеля» был полон, за соседним столиком расположилась шумная компания. Он, похоже, не замечал всех этих англичан, американцев; большинство из них были в форме и чувствовали себя здесь уверенно, выкрикивали названия населенных пунктов в прифронтовой полосе, а часто произносимое в этом зале слово «Сталинград» звучало как лозунг. Появились оркестранты. Музыка начала доходить до сознания Рашеньского, слова же солдатской песни «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага» как бы окончательно пробудили его. Он не мог теперь понять, как оказался в этом зале, наполненном шумом голосов, табачным дымом и грохотом оркестра.

Закрыв глаза, он попытался представить Марту, но не смог. Как и в тот вечер, когда впервые увидел ее на приеме у супругов К…Он получил приглашение на посещение салонов правящих кругов санации, это его даже забавляло, он считал, что они хотят купить молодого бунтаря-журналиста. Жена заместителя министра плыла в голубом платье, да, он помнит цвет платья и декольте, показавшееся ему слишком глубоким, если учесть, что… А сбоку, в нише двери, стояла Марта. Он не мог вспомнить ее лица, образ исчез, вместо него появилось пустое место. «Ты мне улыбалась, а локон падал на твои глаза». — «Неправда, я не улыбалась, потому что тебя со мной не познакомили».