Анатолий Чупринский - Маленькие повести о великих писателях

• Название: Маленькие повести о великих писателях
• Автор: Анатолий Чупринский
• Издательство: БПП
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-901746-11-0

Просто и доступно, с театральным блеском и подкупающим добродушием автор рассказывает о невероятно сложных, бытовых и творческих, моментах в жизни великих писателей.

---

— Не пережить мне этой зимы!

Николай Васильевич с Селифаном ничем не могли помочь несчастному. Они двинулись дальше, оставив маленького человека у фонаря.

Еще долго, в самые неподходящие моменты жизни, перед глазами Гоголя возникало рябоватое лицо маленького человека, С немым вопросом в глазах: «Может, усовестятся, вернут?»

Перед выходом «Петербургских повестей» из печати Николай Васильевич по просьбам друзей довольно часто устраивал публичные читки. По Петербургу уже вихрями носились слухи о необыкновенных повестях молодого автора, и о необыкновенной способности этого автора читать сии повести вслух. В тот раз в просторном кабинете издателя Плетнева собралось особенно много народа. Иные даже стояли.

Окончив читку и не видя, (по его мнению!), особенного одобрения в глазах слушателей, Гоголь собрал страницы в одну кучу и уставился на камин. Огонь в нем едва теплился.

— У вас камин сейчас потухнет. Надобно… — каким-то странным голосом произнес Гоголь и, поднявшись, направился к нему.

Плетнев, наслышанный о «подлой бацилле» Николая Васильевича, перехватил его. Вежливо подхватил под локоть и начал настойчиво отбирать страницы рукописи.

— Позвольте, позвольте… — бормотал Гоголь.

— Нет, уж! — настаивал Плетнев. — Отдайте!

— Позвольте, любезный… Позвольте!

— Позвольте вам этого не позволить, Николай Васильевич!

Плетнев почти силой вырвал из рук Гоголя рукопись. И тут же спрятал ее в секретер. И даже на ключ запер. Ключ положил себе в карман.

Николай Васильевич очень обиделся. Как ребенок, у которого отняли любимую игрушку.

Остаток вечера он просидел в кресле и почти не слышал тех восторженных отзывов и оценок, которые сыпались со всех сторон.

Петербургские повести Гоголя, «Невский проспект», «Записки сумасшедшего», «Портрет», (позднее он включил в этот сборник еще «Нос» и «Шинель»), произвели на читающую публику ошеломляющее впечатление. По городу, как эхо, носилось даже самое страшное слово, «гениально». Сам Николай Васильевич оценивал себя много строже.

— Не взлетел! Не взлетел! — шептал он, недовольно морщась.

Впрочем, авторы редко способны по достоинству оценить собственное сочинение. Тем более, в те дни голова его была занята уже совсем другими материями.

«Отчего происходят все эти разности? Отчего я титулярный советник, и с какой стати я титулярный советник?».

Повышение по службе любого порадует. Должность помощника столоначальника в департаменте Уделов, это вам не фунт изюму! Другой бы возгордился и возмечтал бы о следующей ступеньке в бесконечной чиновной лестнице. Но молодой человек со странной фамилией Гоголь поверг в изумление весь чиновный люд департамента. Подал прощение и ушел со службы «на вольные хлеба».

До чиновников доходили слухи, будто он что-то там пописывает на литературном поприще. Будто, дает частные уроки сплошь генеральским детям. Будто читает лекции в классах Патриотического института. И даже пишет статьи о педагогике и по истории для журналов. Словом, вертится, как белка в колесе. Чиновники вспоминали о нем довольно долго. Месяца два или даже три. Потом забыли.

В один из дней, поднявшись в свою мансарду на пятый этаж, Николай Васильевич нашел на конторке записку от Пушкина.

«Только что вернулся из деревни. Жду с нетерпением к себе. Для Вас есть еще сюжет. Надо поговорить!».

Сердце у Николая Васильевича забилось с ужасающей силой.

Он попытался было с пристрастием допросить Селифана, но пушистый друг еще третьего дня впал в спячку и почти не реагировал на внешние раздражители.

На настойчивый вопрос Николая Васильевича, «как записка попала на конторку?», Селифан, не открывая глаз, проурчал;

— Закономер-рно…

И свернувшись калачиком, затих на кресле.

Беседу Александр Сергеевич начал неожиданным вопросом:

— Знаете ли вы, дорогой Николя, такого писателя, Свиньина?

Такого писателя Николай Васильевич не знал. Потому, присаживаясь к маленькому столику у окна, пожал плечами.

— Как же! — воскликнул Пушкин. — Павел Петрович Свиньин! Душа человек. Надо вас при случае познакомить. Писатель он, строго между нами, так себе. Но человек добрейший. И шутник.

Николай Васильевич, сидя на краешке стула, понимающе кивнул. Александр Сергеевич, раскуривая кальян, сделал минутную паузу. Затем продолжил крайне серьезным тоном, хотя глаза его смеялись.

— Вообразите себе, Николя! Этот самый Павел Петрович Свиньин, будучи проездом в Бессарабии по каким-то неотложным делам, везде выдавал себя за важного петербургского чиновника. Ему поголовно верили. Что неудивительно. Мужчина он представительный. Хоть сию минуту на сцену. Даже сам губернатор ни в чем не заподозрил.

Николай Васильевич насторожился. Именно в этот момент по его спине волной пробежали мурашки. Так бывало только в двух случаях. Или сквозняком неожиданно потянуло, (как-никак он сидел у самого окна!), или Муза, пролетая мимо, махнула своим крылом.

Далее Пушкин уже не скрывал своего веселья:

— Наш Павел Петрович совсем распоясался. Брал у всех взаймы направо и налево. Волочился за губернаторской женой и дочкой. Одновременно. И все ему сходило с рук…

Николай Васильевич сидел совершенно неподвижно, как изваяние. По его спине отчетливыми волнами бегали мурашки.

Написался «Ревизор» фантастически быстро. В каких-то полтора месяца. В нем просто пульсировала энергия, заложенная в сюжет еще самим Пушкиным. К тому добавилась наблюдательность и фантазия Николая Васильевича. Да и кот Селифан вложил в общее предприятие долю своего жизненного опыта и проницательности.

Короче, пьеса в пяти актах написалась почти сама собой.

Читка «Ревизора» в Александрийском театре была обставлена по всем правилам. Автор на сцене, за столиком, в партере труппа, многочисленные приглашенные. Вокруг горящие свечи, все как подобает.

В первых рядах партера сидела уже другая «великая» троица. Ведущий актер господин Сосницкий. Незаурядная во всех отношениях актриса Асенкова. И все тот же инспектор сцены Храповицкий.

Надо ли уточнять, читал Николай Васильевич всегда превосходно. Если не сказать, восхитительно. В полной мере раскрывал все свои актерские таланты.

Едва начав читать, он сам, как бы, вовсе исчезал, растворялся в воздухе. И слушателям с первых фраз являлись такие типы и характеры, которых вовек не забудешь.

Незаурядная Асенкова всю читку растеряно хлопала глазами. Поскольку мысленно примеривала на себя, то бежевое платье Марьи Антоновны, то палевое Анны Андреевны. И никак не могла решить — какое ей больше к лицу. В ее возрасте. Потому смеялась она своим «знаменитым колокольчиком» всегда некстати. И невпопад.

Храповицкий, отчетливо помня первую встречу с автором, хмурился и похохатывал тоже не в тех местах, в которых следует.

Один Сосницкий был вполне доволен происходящим. Ему предстояло явить публике самого Городничего, и потому преувеличенных восторгов его не было абсолютно никакого предела.

Остальная труппа смеялась просто в свое удовольствие.

Закончив читать, Николай Васильевич вышел на авансцену и под бурные аплодисменты низко поклонился. Затем, бросив в зал быстрый взгляд, неожиданно встал в позу Городничего из немой сцены.

Так и стоял он посредине в виде столба с распростертыми руками и запрокинутою назад головою.

Аплодисментам не было конца.

С первых же репетиций по Петербургу поползли угрожающие слухи. Будто актеры поголовно недовольны пьесой и не знают, с какого бока к ней подступиться, поскольку все прежние навыки и приемы не подходят. Будто, с литературной точки зрения пьеса тоже не выдерживает никакой критики. Слишком все приземлено и обыденно. Никакой поэзии и полета фантазии. Будто, власти категорически не одобряют.

И будто бы сам Государь Император, ознакомившись с ней, высказал решительное неприятие!

Словом, будущий спектакль висел буквально на одном тонком волоске. Состоится ли премьера, нет ли, один Бог ведал.

Ночами Николаю Васильевичу снился только Государь Император. Грозно сверкая очами он, не менее грозным голосом требовал!

— А подать сюда этого самого… Гоголя-Яновского!!!

Николай Васильевич просыпался в холодном ноту.

Спас положение Селифан. Мы порой явно недооцениваем благородство и неограниченные возможности наших друзей и близких. В особенности братьев наших меньших.

Выслушав все страхи и сомнения Николая Васильевича, Селифан озабоченно фыркнул и пообещал навести справки. Мол, в императорском окружении у него есть кое-какие связи.

Основательно приведя себя в порядок, Селифан ушел в ночь.