Мартин Бут - Американец, или очень скрытный джентльмен

• Название: Американец, или очень скрытный джентльмен
• Автор: Мартин Бут
• Издательство: Издательская группа «Азбука-классика»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9985-1173-8

Мартин Бут (1944–2004) — английский писатель и сценарист, номинант Букеровской премии (шорт-лист), автор тринадцати романов, переведенных на многие языки. По роману «А Very Private Gentleman» («Очень скрытный джентльмен») в 2010 году снят художественный фильм «Американец» с Джорджем Клуни в главной роли.

«Я — синьор Фарфалла. Господин Мотылек. Здесь считают, что так я зарабатываю на жизнь — рисуя бабочек и мотыльков. Это очень удобное прикрытие. Точно отобразить одно из этих созданий — нелегкая задача, она требует внимания к деталям. Только благодаря неустанному пристрастию к деталям я до сих пор и жив.

Моя работа — создавать подарочную упаковку для смерти. Я торговец смертью, я судия, который может вызывать смерть к существованию с той же легкостью, с какой цирковой фокусник достает голубя из платка. Я не творец смерти. Я лишь организатор ее доставки. Я — портье смерти, ее коридорный. Я проводник на пути во мрак. Человек, держащий руку на выключателе.

Именно поэтому я — сторонник преднамеренных убийств. Нет смерти лучше. Смерть должна быть благородной, опрятной, безоговорочной, точной, уникальной. Ее красота — в ее завершенности. Это последний мазок кисти на полотне жизни, последнее цветовое пятно, довершающее картину, придающее ей совершенство.

Смерть должна быть аккуратной, точной, как хирургический разрез. Жизнь — тупой инструмент. Смерть — это скальпель, острый, как вспышка».

---

Похоже, что для всех, кроме меня, замок остается столь же неприступным, как и во дни Крестовых походов. Я нашел лазейку — голова у меня устроена так же, как и у древних строителей, они тоже были привычны к извивам интриг, к многообразным потребностям, к тому, что всегда должен быть тайный лаз, веревка, припрятанная у окна, лестница, замаскированная в стене.

Неподалеку от замка расположены руины монастыря, Конвенто ди Валлиндженьо. Жутковатое место. Монастырские стены, как и стены замка, выдержали натиск времени. Более того, внутренние постройки находятся в куда лучшем состоянии. Не все кровли провалились. Говорят, здесь правят бал духи. Местные ведьмы — а их в этой части Италии до сих пор предостаточно — шарят по могилам монахов. В 1942 году верхушка местного гестапо проводила здесь свои шабаши. Говорят, здесь похоронен один из старших офицеров гестапо. Ведьмы добросовестно разыскивают это ценное захоронение, но пока не преуспели.

В окрестностях этих руин расположены небольшие деревеньки — Сан-Доменико, Леттоманопелло, Сан-Мартино, Кастильоне, Капо д'Аква, Фосса. Крошечные поселения, наполовину опустевшие — жители выбыли в Австралию, Америку, Венесуэлу, спасаясь от чумы, засухи, безработицы, от нищеты и беспросветности сельской жизни в двадцатые и тридцатые годы.

Я хорошо знаю эти места. Как и другие, лежащие дальше, за горными перевалами, куда ведут тропы, по которым могут пробраться только серны, или пастухи, или дикие вепри, или храбрые до идиотизма лыжники после первого сильного снегопада.

Эта долина — часть истории. Горы — часть истории. С лоджии не видно — мешают тополя, высаженные в парке Сопротивления 8 сентября, — но в семнадцати километрах отсюда есть мост через реку, скрытый подлеском, ежевичником и ломоносом. По нему не ездят уже лет пятьдесят. Новый мост, часть шоссе, находится двадцатью метрами ниже по течению.

Продравшись сквозь заросли, я ступал на его каменную арку. Я знаю — я читал книги по краеведению, — что по этому мосту проезжали Оттон и Конрад IV, Карл I Анжуйский, два английских короля — Генрих III и Эдуард I, не говоря уже о многочисленных папах — дипломатичный Иннокентий III, хитрый крестоносец Григорий X, коварный Бонифаций VIII и легковерный чудотворец Целестин V. Все они были творцами истории, творцами судеб, людьми, оставившими свой след во времени.

Поскольку я романтик — хоть и не поэт, но творец, прошу этого не забывать, — я представляю себе, как топочут, оскальзываясь, копыта по каменной вымостке, как развеваются вымпелы на кончиках копий, как позвякивает уздечка и побрякивают доспехи, как шуршат кольчуги и поскрипывает кожа. Я вижу, как в водах реки отражается сталь копий, многоцветие шелков и знамен.

История: замок и монастырь, деревни, мост, дороги, церкви, поля. Мне нравится незамысловатая история обыденных вещей.

Сегодня в горах настоящее пекло. Я уже двадцать минут карабкаюсь по каменистой тропе. На склоне смотреть особенно не на что: шалфей, чабрец, низкий кустарник, чертополох, чьи стебли облеплены улитками в бело-коричневую полоску — раковины запечатаны высохшей слизью, чтобы защитить от палящего солнца, они кажутся жемчужинами, сгустками смолы, выступившей на стеблях и спекшейся в полуденном жару.

Крупные камни шатки и ослепительно-белы, как зубы после отбеливания, ступать приходится осторожно. Не будь здесь столько булыжников, я бы поехал на машине, но я не могу рисковать пробитым картером или покореженной осью. Я должен сохранять способность к передвижению.

В конце тропы, которая причудливо петляет по склону холма, на самом кряже стоит разрушенная башня и крошечная церковка, по сути часовня, когда-то располагавшаяся внутри небольшого форта и имевшая особую важность, ибо с нее открывается вид на южную оконечность долины, туда, где начинается крутой спуск на равнину. Извилистая дорога по сужающейся долине видна на десять километров. Этой дорогой теперь пользуются редко: дальше к востоку проложена современная автомагистраль. А вот крестоносцы проходили именно здесь, башня и церковь когда-то принадлежали первым банкирам на земле, рыцарям-тамплиерам.

Я добираюсь до вершины и подыскиваю удобный валун, на котором можно посидеть совсем рядом с разрушенной башней. Солнце палит без жалости. Я вытаскиваю из рюкзака бутылку и вливаю в себя воду. Она нагрелась, не особенно освежает и отдает пластмассой.

Я восхищаюсь этими рыцарями. Они своими руками творили историю. Они сражались. Они меняли судьбы мира. Они убивали. Они хранили тайны. Они были скрытны, и, как у всех неразговорчивых людей, у них были враги — из-за их замкнутости, из-за повышенного уважения к частной жизни. В этом мы похожи. Башня, к которой я прислонился спиной, когда-то принадлежала этим рыцарям. Отсюда они распоряжались судьбами мира.

Великими судьбами. Они не просто потягивали за ниточку времени. Они дергали ее изо всех сил, взмахивали кнутом времени — он извивался, сверкал, опускался с громовым ударом. Причиняя боль.

Эти люди строили церкви не для того, чтобы их запомнили — если не Бог, то хотя бы другие смертные. Эти люди строили башни не для того, чтобы ими восхищались потомки. Очень немногие живущие в этой долине и дальше у дороги, которую рыцари когда-то вымостили до самых равнин, знают об их свершениях. Выстроенные ими церкви по большей части невелики и скупо украшены, поставленные ими башни превратились в руины. Если тамплиеры что и изменили, то не окружающий пейзаж, а свою собственную и мою жизнь. И ваши жизни тоже.

Я из той же породы. Тихо и незаметно я тоже играю свою роль на просторной сцене времен. Я не возвожу башен, не отливаю памятников, и все же своей жизнью и своими поступками я меняю ход истории. Не той истории, о которой любит потолковать падре Бенедетто, — той, что состоит в подписании великих договоров и заключении крепких союзов, в просчитанных браках между монархами и народами, которые лишь слегка влияют на судьбы остального человечества, но той истории, что меняет состав воздуха, которым мы дышим, воды, которой мы омываемся, почвы, по которой мы ходим в отпущенный нам краткий срок; меняет образ нашего мышления.

Лучше изменить отношение человека к миру, чем мир, с которым человек соотносится. Задумайтесь об этом.

Отдохнув и отдышавшись — сердце уже не стучит так громко, как стучало во время тяжелого восхождения, — я начинаю заниматься тем, ради чего ушел из города. Передо мной стоит две задачи.

С первой я управляюсь быстро. На это уходит лишь несколько минут. С помощью бинокля я обозреваю западный склон узкой долины. Он зарос деревьями — дубы, каштаны, рябины. Там нет никакого видимого подъема от ближайшей деревни — от горстки домов, которые сгрудились в кучку, как путники, готовые к надвигающемуся урагану. По сути, эти дома — путники во времени, а ураган — это ураган времени. Я знаю эту деревню — там нет домов моложе двухсот лет, а два самых старых построены в двенадцатом веке. В одном из них расположена деревенская пекарня — он для того и строился, — а в другом мастерская по ремонту мопедов.

Мне известна топография этих гор, поэтому я знаю, что за кряжем, расположенным выше древесного пояса, лежат альпийские луга.

В Италии не купишь карту — вернее, одну из тех подробных карт, какие в Англии по глупости продают в каждом книжном и канцелярском магазине. В Италии артиллерийские карты недоступны широкой публике. Они есть только у чиновников, у военных, у водоочистных компаний, у полиции, у провинциальных властей: в итальянской истории было слишком много войн, слишком много бандитов, слишком много политиков, чтобы власти могли свободно распространять подобную информацию. Здесь нет карт, где были бы указаны рельеф, горные тропы, разрушенные, обезлюдевшие горные деревушки, заброшенные дороги. Мне бы очень пригодилась карта этого района в масштабе 1:50000, а за карту масштаба 1:25000 я бы не колеблясь заплатил семьсот пятьдесят тысяч лир. Только разыскивать ее я не рискую. Я уверен, что стоит поспрашивать, и карта найдется, но при этом станет известно, кто ее искал. Вот почему мне приходится полагаться на свой опыт и знание гор вообще, а опыт подсказывает, что там есть альпийский луг, который идеально подходит для того, что мне предстоит в будущем.

Я кое-что записываю и решаю, что, как только выдастся пасмурный денек, я съезжу на ту сторону гор и посмотрю, что там за края. В солнечные дни окна машин сверкают в горах почище гелиографа. Со своей лоджии я видел такие вспышки с расстояния в двадцать семь километров.

Покончив с этим, я перехожу ко второй задаче: мне нужно написать портрет Papilio machaon, парусника обыкновенного.

Тот, кто никогда не видел этого существа, многое потерял в смысле красоты. Говоря словами из атласа Кирби издания 1889 года, это крупная, сильная бабочка с широкими передними крыльями треугольной формы и зубчатыми задними крыльями. Цвет крыльев — зеленовато-желтый, передние крылья у основания черные и с черными же прожилками. На костальном крае крыла есть черные пятна, в прикраевой части оно обведено широкой черной полосой с желтоватым напылением.