Мартин Бут - Американец, или очень скрытный джентльмен

• Название: Американец, или очень скрытный джентльмен
• Автор: Мартин Бут
• Издательство: Издательская группа «Азбука-классика»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9985-1173-8

Мартин Бут (1944–2004) — английский писатель и сценарист, номинант Букеровской премии (шорт-лист), автор тринадцати романов, переведенных на многие языки. По роману «А Very Private Gentleman» («Очень скрытный джентльмен») в 2010 году снят художественный фильм «Американец» с Джорджем Клуни в главной роли.

«Я — синьор Фарфалла. Господин Мотылек. Здесь считают, что так я зарабатываю на жизнь — рисуя бабочек и мотыльков. Это очень удобное прикрытие. Точно отобразить одно из этих созданий — нелегкая задача, она требует внимания к деталям. Только благодаря неустанному пристрастию к деталям я до сих пор и жив.

Моя работа — создавать подарочную упаковку для смерти. Я торговец смертью, я судия, который может вызывать смерть к существованию с той же легкостью, с какой цирковой фокусник достает голубя из платка. Я не творец смерти. Я лишь организатор ее доставки. Я — портье смерти, ее коридорный. Я проводник на пути во мрак. Человек, держащий руку на выключателе.

Именно поэтому я — сторонник преднамеренных убийств. Нет смерти лучше. Смерть должна быть благородной, опрятной, безоговорочной, точной, уникальной. Ее красота — в ее завершенности. Это последний мазок кисти на полотне жизни, последнее цветовое пятно, довершающее картину, придающее ей совершенство.

Смерть должна быть аккуратной, точной, как хирургический разрез. Жизнь — тупой инструмент. Смерть — это скальпель, острый, как вспышка».

---

Оказалось, что в церковке не прохладно. А просто холодно. Окон в ней не было, лишь несколько щелей, подобных бойницам для лучников, через которые внутрь вливалось тонко наструганное солнце. Глаза мои не сразу привыкли к полутьме. Я оставил дверь открытой, чтобы лучше видеть. Привыкнув к этим полуденным сумеркам, я замер, пораженный тем, что меня окружало.

Росписи покрывали все, до последнего дюйма. Фрески начинались у каменных плит пола и поднимались до балок на потолке. Над простым алтарем — стол, накрытый белой тканью с пятнами плесени, — высился купол, выкрашенный в темно-синий свет и украшенный золотыми звездами и бледной, полупрозрачной луной.

Росписи были ранние, до Брунеллески, без всякого представления о перспективе. Внешне они казались двухмерными, но их третьим измерением было волшебство. На одной стене находилась пятиметровая композиция, изображавшая тайную вечерю. Над головами у всех сотрапезников были нимбы, но у Христа он был ярко-желтым с золотыми лучами, у остальных — простые круги, очерченные темно-красным контуром и закрашенные черным, коричневым или синим. На столе был изображен хлеб, похожий на большую сдобную булку, и какие-то штуковины, сильно напоминающие лук-порей. Больше никакой пищи. Видимо, они еще ждали, когда ее подадут, или уже поели и собирались уходить. Там была кое-какая посуда, два кувшина с вином, несколько чаш и кубок. Лежал единственный нож, похожий на тесак мясника.

Все сотрапезники были на одно лицо. Бородатые, увенчанные нимбами, с неподвижным взглядом и длинными волосами. Один был рыжеволос и без нимба. Ну, разумеется. У ножки стола лежала собака — она спала, положив морду на передние лапы. Да, видимо, трапеза уже завершилась, потому что собака выглядела сытой и довольной.

На той же стене было несколько портретов рыцарей-тамплиеров на пегих скакунах, с белыми щитами и красными крестами: среди них был святой Георгий или его прототип, который боролся с драконом совершенно восточного вида. Живописец неплохо справился с фигурами и лошадями, а вот деревья выглядели скорее как сросшиеся ножками мухоморы. Возможно, художник намеренно изобразил эти поганки, намекая на их магические свойства, на напиток сому, который навевает сны богам.

В конце короткого нефа Адам и Ева получали по заслугам за непотребство в Эдеме. Рядом с ними трое волхвов склонялись над Богоматерью и Младенцем, последний тянулся к золотому украшению. Очень уместно, подумал я: с тех самых пор католики постоянно взыскуют золота.

Я не стал рассматривать остальные сцены из жизни Христа и прочих святых. Меня от них тошнит. Столько времени и сил было потрачено на украшение этой церковки, затерянной среди гор, на то, чтобы в очередной раз пересказать историю, большая часть которой — полная чушь.

Я повернулся и шагнул к выходу. И тут на меня обрушился ужас, ужас истории, религии, политики, манипулирования людьми, надругательства над бессловесными и покорными, преклонения перед общепринятым.

На стене, где находился выход, был изображен ад. Разверстые гробы с истлевшими трупами, восстающими из своего блаженного тления. Блудницы с обнаженными грудями и широко распахнутыми розовыми нижними губами, лежащие навзничь, готовые отдаться фаланге красных демонов. У одной из них возле губ было нарисовано облачко с какими-то словами, как в современном комиксе.

Я не смог разобрать стилизованную латинскую надпись, но думаю, если бы ее перевел современный ученый, она бы гласила: «Се грядет диавол-сифилис».

Прочие демоны, с трезубыми вилами в руках — такими же, какие я видел наверху в сарае, — подталкивали грешников к геенне огненной. Белые и алые языки пламени лизали им бедра. Дьявольское варево, сера изливалась на них из котла, будто сироп. Огромный злодей, сам владыка Вельзевул, стоял под потолком, неподалеку от рая. Он был серо-черный с красными глазами, похожими на противотуманные фары на дорогих машинах. Ноги у него были как у феникса, голова — как у грифона, руки — как у человека. На хвосте у него балансировала обнаженная женщина, кончик хвоста уходил во влагалище. Она кричала от боли. Или от наслаждения. Трудно сказать.

Я быстро шагнул наружу, на солнечный свет. Дверь сзади захлопнулась. Я поднял глаза к ослепительному диску.

Шагнув из фантастического мира старой церковки обратно в реальность, я, получается, прошел сквозь ад, и все же, когда я завел «ситроен» и услышал ровный гул двигателя, мне пришло в голову, что я через него не прошел, я вошел в него. Ибо что такое ад, как не современный мир, рушащийся и гибнущий, изгаженный преступлениями против людей и против матери-земли, растленный придурью политиков и залитый потоками лицемерия.

Я поспешил прочь. В позвоночнике покалывало — точно дьяволы неслись по следу, точно поблизости находился выходец из тени.

На дороге мне попался давешний старик: он стоял возле синего седана со скособоченным левым боковым зеркалом и, видимо, загорал. К моему величайшему удивлению, он мне помахал: возможно, он как раз указывал на меня, рассказывая сидевшему в машине приятелю об идиоте-иностранце, которому пришло в голову выкинуть деньги на старую ферму.

Позднее, уже дома, в одиночестве, я вспомнил Данте.

Lasciate ogni speranza voi ch'entrate[59].

После длительных размышлений и расчетов я решил переместить крепление для прицела немного дальше. Резиновый наглазник слишком далеко сдвинут назад. Можно было бы изменить длину приклада, но тогда собьется весь баланс.

Баланс — жизненно важная штука. Из этого пистолета не будут стрелять в безопасном положении, утвердив его на надежной опоре. Стрелять будут с крыши, из подвального окна, приоткрытого лишь на несколько сантиметров, из-под куста, с дерева, из кузова почтового фургона, из какого-то неудобного и неподходящего места. Стрелок должен быть полностью уверен в своем оружии, он должен сосредоточиться на объекте и на том, чтобы остаться незамеченным.

Переместить крепление прицела — задача несложная, но мешкотная. Важно не сбить тонкие настройки.

Я работаю до позднего вечера, время от времени проверяю баланс — кладу изделие на линейку на уровне карандашной метки, которую принял за точку равновесия. Наконец, около одиннадцати, все готово. Глаза покраснели от света фонарика над верстаком. Пальцы устали. Голова монотонно гудит.

Я откладываю изделие, выключаю свет, достаю из холодильника пиво и поднимаюсь на лоджию.

Город продолжает гудеть, хотя гул уже почти неразличим. Поблизости, в старом квартале, уже тихо, лишь время от времени молчание нарушает проехавшая машина — звук отдается эхом в каньонах узких улиц — или чей-то голос на Виа Черезио.

Я присаживаюсь к столу, отхлебываю пиво. Несмотря на поздний час, камни еще теплые. Небо безлунно, звезды — как освещенные проколы на атласе ночи. Горы — как головные платки одетых в черное вдов, склонившихся над открытым гробом, деревни — отблеск погребальных свеч в их глазах.

Если эти вдовы действительно склонились над гробом, то труп — это я. Вернее, все мы. Все мы мертвы. Все мы в расчете с жизнью, а она — с нами. Игра окончена, затянувшийся цирковой номер показан до конца. Нам платят по счету.

Мне уж всяко скоро заплатят. Вернется мой посетитель, я передам ему «Сочими», дело будет сделано.

И что потом?

Это мой последний заказ. После «Сочими» не будет ничего. Я старею.

Долина в ночи так прекрасна. Прекрасна, как смерть.

Эфизио — владелец и управляющий «Кантины Р» на Пьяцца ди Санта-Руфина. Ему под семьдесят, и местные жители зовут его Босс. И сама кантина, на местном уличном арго, называется американским словом «Босс». Эфизио в молодости уехал из родного городка, и поток иммигрантов, спасавшихся от нищеты и разрухи, унес его в Америку. Поговаривают, что в Нью-Йорке он с двумя подельниками ограбил банк и открыл кантину — то есть столовую — в Малой Италии. Кантина превратилась в бар, потом в нем начали незаконно подторговывать алкоголем. Эфизио разбогател. Стал членом Семьи. Та тоже разбогатела. А потом, под старость, он продал дело и покинул Семью, чтобы вернуться к корням и к тому, что умел лучше всего. Он открыл кантину.

«Кантина Р» существовала и до того, как ее приобрел Эфизио. Особых доходов она не приносила. Она находится далековато от Пьяцца дель Дуомо и рынка, далековато от ворот Порта-Рома, где в прошлом кучковались возчики, а теперь — водители-дальнобойщики. Не сразу, но она заявила о себе. Стойка бара сделана из цельного куска дуба семи метров длиной, почти метр шириной и тридцать сантиметров толщиной. Вина здесь лучшие в городе. Выбор пива — самый богатый. Столы — самые чистые, причем сделаны они из дерева, а не из жести и не из пластмассы. Полы надраены до блеска, как в средневековом монастыре. Свет приглушенный, в окнах матовые стекла. Снаружи не разглядишь, кто там пьет внутри. Соответственно, «Босс» — идеальное место для мужей, скрывающихся от жен, служащих, скрывающихся от начальства, продавцов, скрывающихся от директора. Женщинам вход не запрещен — это вам не Англия с ее заповедниками для мужчин, — но заходят они сюда редко, и то больше компаниями. Здесь нет ни проигрывателя, ни машинки, где разыгрывают дешевые часы, ни «одноруких бандитов». Здесь нет бильярдных столов, щитов для дартса, настольного футбола и баскетбола. Это серьезное место, здесь пьют и беседуют.